- Василий Петрович, вы прибыли в Кабул практически сразу после апрельской революции 1978 года в Афганистане, где находились по декабрь 1979 года. Этот период предшествовал вводу советских войск в Афганистан…

- Мое твердое убеждение состоит в том, что события декабря 1979 года, а именно - устранение Амина и ввод наших войск в Афганистан явились результатом ошибки советского руководства. Оговорюсь сразу: я решительный противник тех, кто твердит о «советской агрессии», говоря о помощи руководству НДПА в Афганистане. Дело в том, что оно остро нуждалось в нашей помощи и поддержке. Вопрос был лишь в том, как ее оказывать. В декабре 1979 года, по моему мнению, ввод войск был вызван лишь стремлением устранить Амина и привести к власти Бабрака Кармаля, который якобы мог быстро стабилизировать обстановку в стране. Но объективно этого не могло произойти, так как Бабрак Кармаль не пользовался авторитетом в стране, а в афганской армии особенно. Смена Амина на Кармаля и привела к длительному пребыванию наших войск в Афганистане, к ухудшению обстановки настолько, что потребовались годы для выравнивания положения, чтобы мы смогли вывести свой контингент, а Наджибулла мог контролировать ситуацию. Если бы не распад СССР и не оставление наших кабульских друзей без всякой помощи, того кошмара, который тянулся в Афганистане все 90-е годы, не было бы. Афганистан не превратился бы в «инкубатор» международного терроризма. Кстати, американцы на свои деньги вырастили в Афганистане целую армию профессиональных руководителей и бойцов «джихада», которых просто не существовало до того. Потом уже были Босния, Косово. А теперь эти силы настолько набрали мощь, что прямо противопоставили себя США.

- Однако во взращивании этого «интернационала» обвиняют и СССР.

- Этот тезис не выдерживает критики. Кого поддерживал в Афганистане Советский Союз? Государственную власть. Я прибыл в Кабул уже в мае 1978 года в качестве советника начальника главного политического управления афганских вооруженных сил. Впрочем, на тот момент афганского главпура не существовало, и я первое время, по сути, был политическим советником афганской армии. А посему круг моих задач оказался гораздо шире. Уже в первый день по прибытии в Кабул на встрече с афганским руководством было определено, что мои плановые встречи с президентом Тараки будут проходить один раз в месяц, а с премьер-министром - еженедельно. Внеплановые же - по мере необходимости по инициативе одной из сторон. И они проходили очень часто, особенно по инициативе Тараки.

Тараки так сформулировал свое видение особой важности и срочности строительства политорганов в вооруженных силах: «У вас в России Великую Октябрьскую социалистическую революцию совершил рабочий класс в союзе с крестьянством. У нас революцию совершила армия, и она на первом этапе должна выполнять роль авангарда афганского народа. Через армию мы будем перековывать афганский народ. Поэтому в армии должна быть хорошо и быстро организована вся воспитательная работа».

Сегодня это может показаться неким перекосом революционной идеи, но нужно знать специфику Афганистана, по сути раздробленного на провинции, являющиеся едва ли не феодальными вотчинами, на племена и кланы. Единственным цементирующим и организующим началом в стране являлось государство. И роль вооруженных сил, как важной части госмеханизма, невозможно переоценить. Когда же после крушения режима Наджибуллы государство, а вместе с ним и армия, оказались разрушены, их сменили отряды полевых командиров, племенные ополчения и просто банды, то есть вновь вооруженная сила, но теперь уже дезорганизованная. В результате начались длительные междоусобные войны, закончившиеся приходом к власти жесткой диктатуры талибов.

По мысли же Тараки, армия давала не просто вооруженную, но мощную социальную опору. А через постоянный призыв на действительную службу молодежи она должна была еще и «перековывать» народ.

С самого начала работы по созданию политорганов мы поставили две главные цели: во-первых, основное внимание сосредоточить на повышении политического сознания, борьбе с неграмотностью, что тесно увязывалось с повышением боеготовности войск, во-вторых - налаживанию контактов и взаимодействия с духовенством и муллами, созданию условий для выполнения солдатами и офицерами религиозных обрядов.

- Однако, Василий Петрович, не раз уже говорилось о том, что как раз главным недостатком первого периода апрельской революции была недооценка роли мусульманского духовенства.

- Это типичный пример извращения того, что происходило на самом деле. Мы хорошо знали опыт борьбы с басмачеством в Средней Азии, мы его специально изучали. И специфику исламского общества понимали. Иное дело, что в горячке первого послереволюционного времени часть афганского руководства, мягко говоря, допускала перегибы. Поэтому мы, советники, сразу же взялись за исправление положения в работе с духовенством. Но нужно понять, что, когда происходят резкие перемены, как, например, революция или ввод иностранных войск, в любом обществе, а тем более таком, как афганское, происходят серьезные потрясения, и народ реагирует соответствующим образом. Сломать отношения с народом очень легко, а поправить - чрезвычайно сложно.

Мы же с мая 1978 года за короткий срок добились многого. Созданный нами главпур повел большую работу по улучшению условий быта личного состава. Строили казармы, столовые и даже мечети. Простые цифры: 29 клубов, 150 библиотек, около 500 комнат политпросвещения и борьбы с неграмотностью, 27 радиофицированных военных городков появились уже к маю 1979 года. Борьбу с неграмотностью мы повели решительно, занятия по ее ликвидации проводились с личным составом по три раза в неделю.

- Но ведь в то же время афганская армия боролась еще с моджахедами?

- К сожалению, легкая победа в революции и быстрые первоначальные успехи расхолаживали руководство страны, начиная с президента Тараки. Обстановка и до апреля 1978 года в стране была далеко не спокойная. А после него началась еще организация и консолидация противников новой власти при поддержке из-за рубежа.

Другой серьезной проблемой была межфракционная борьба между «Парчам» и «Хальк». «Парчам» достаточно скоро заявил о своем несогласии с распределением портфелей в правительстве и политбюро ЦК НДПА. Не могу не вспомнить о том, какой неприятный осадок оставило заявление Кармаля, когда он уезжал послом в Прагу: «Мы еще придем к власти». То есть он призвал сторонников ждать своего часа. Это противостояние стало сказываться и в провинциях. Нередко указы президента, решения правительства просто саботировались на местах. По сути, многие в тогдашнем руководстве настолько были заняты межфракционной борьбой, что события в Герате в марте 1979 года, когда произошел военный мятеж, оказались для них совершенно неожиданными. Руководство Афганистана растерялось, никто из них в Герат не вылетел. Амин предлагал нанести массированный бомбовый удар по Герату.

- Массированная бомбардировка Герата в марте 1979 года - это одно из классических обвинений в адрес Тараки и Амина.

- Чушь. Этого не было. Мы, советники, решительно воспротивились такому предложению. Положение было, конечно, тяжелое... Мы добились формирования десантной группы в 150 бойцов и двух танковых экипажей из надежных членов НДПА. Нам было ясно, что следует преодолеть панику и растерянность в гератской дивизии, и если пойдут хотя бы несколько танков, то ее танкисты двинутся за ними. Так и вышло. Мятеж подавили. Тараки в те тревожные дни настойчиво просил у Советского Союза помощи войсками, но ему было отказано. Что, разумеется, было разумным решением. Подобные проблемы, встававшие перед Кабулом, следовало оперативно и умело решать местными силами, причем даже такими минимальными, как это было в Герате. Так что проблема была в самом афганском руководстве, а вот здесь-то самые серьезные трудности и возникли.

- Противостояние Амина и Тараки?

- То-то и оно. Надо сказать, что Тараки ценил Амина, который был долгое время его правой рукой, а затем и премьер-министром и министром иностранных дел. Он же курировал еще со времен подполья армию. Однако из числа выдвиженцев Тараки сложилась так называемая «группа четырех» - Ватанжар, назначенный после гератских событий начальником генерального штаба армии, министр связи Гулябзой, министр по делам границ Шерджан и руководитель госбезопасности Сарвари. Они, конечно, еще до Герата были заодно, а после мятежа обвинили Амина, что тот не справился с задачей по курированию минобороны. Амин был человеком редкой работоспособности, решительным, даже жестоким при проведении решений в жизнь, но на него можно было положительно повлиять. По сути, он работал более всех в руководстве, курируя несколько ответственных направлений. В таких условиях у него на армию времени объективно оставалось мало. Мы обращались к Тараки с просьбой освободить Амина от должности министра иностранных дел и дать ему сосредоточиться на министерстве обороны. На нашу просьбу Тараки ответил так: «Амин справится, если на него и больше работы взвалить. У нас нет равного ему по работоспособности». Когда же Амина отстранили от руководства минобороны, стало ясно, что и без того натянутые его отношения с «группой четырех» совсем испортились. У него со своей стороны было достаточно претензий к этой группе. Их поддерживал Тараки, и Амин, стремившийся жестко спрашивать за упущения, оказывался невольно против лидера партии и президента. К слову сказать, были и чисто личные мотивы. К примеру, Амин был непьющим человеком, позволявшим себе немного спиртного лишь два раза в год - на 9 Мая и 7 Ноября, а «группа четырех» любила весело пожить, покутить, что, разумеется, сказывалось на работе.

- Но как на эту тревожную ситуацию смотрели советские представители?

- Мы, военные советники, во внутреннюю борьбу в афганском руководстве активно не вмешивались, хотя попытки смягчить ситуацию, разрядить ее, как-то положительно повлиять, разумеется, предпринимались. Но этого было недостаточно, особенно на фоне того, как активно работали наши спецслужбы. В данном случае я говорю о КГБ. И тогда, и сейчас я пребываю в твердой уверенности, что Андропов и его люди считали необходимым за счет Амина добиться компромисса между Тараки и Кармалем. А, может быть, и вовсе добиться именно того исхода, который и привел Кармаля к власти. Но почему так произошло, что заставило партийное руководство избрать именно такое решение проблем в Кабуле, понять сложно.

- Кризис в афганском руководстве протекал на фоне ухудшения общей внутриполитической ситуации в Афганистане?

- Не совсем так. Разумеется, два процесса были взаимосвязаны, но все-таки ситуация была далека от критической. После Герата я могу назвать лишь один серьезный мятеж, имевший место в Джелалабадской дивизии в мае 1979 года. Но и этот мятеж подавили достаточно быстро. А затем несколько мятежей подымала уже та самая «группа четырех», которая перешла на нелегальное положение после смещения Тараки Амином.

Справедливости ради следует сказать, что первым выступил не Амин. Как известно, Тараки, возвращаясь из визита в Гавану, в Москве пошел на соглашение с Кармалем - тот должен был стать премьером вместо Амина. Вероятно, таким образом хотели добиться компромисса между «Хальк» и «Парчам». Однако вряд ли такое решение было взвешенным: армия более чем на 90 процентов была «халькистской», многие поддерживали Амина. Надо было исходить из сложившейся расстановки сил в НДПА, а не потакать амбициям каких-то лидеров. Увы, возобладала иная точка зрения.

Но устранить Амина тем, кто это планировал, в тот момент не удалось. 12 сентября я присутствовал на встрече Тараки, прилетевшего в Кабул, и видел, как его озадачило присутствие Амина среди встречающих. А обстановка была такая, что казалось, в любую минуту противники начнут стрелять друг в друга. В аэропорту все обошлось. Но затем было 14 сентября. Так и непонятно, было ли это тщательно подготовленной ловушкой Амину или не выдержали нервы сторонников Тараки. Тогда по поручению из Москвы советские представители явились во дворец Тараки и попросили его пригласить на беседу Амина. Когда тот прибыл, на него было совершено покушение. Были жертвы, но сам Амин уцелел. Я был в это время в здании министерства обороны и помню, как примчался туда Амин из дворца Тараки. После этого примирение было невозможно. Тараки пытался взять армию под свой контроль, но позиции Амина оказались сильнее. Мы же, советники, стремились не допустить втягивания армии в междоусобную бойню, и хотя с большими усилиями, но нам это удалось.

Амин уже 15 сентября изолировал Тараки, а 16 сентября в министерстве обороны прошли последовательно заседание Госсовета и пленум ЦК НДПА. Вместо Тараки посты руководителя партии и президента страны получил Амин.

Нас с главным военным советником Гореловым вскоре вызвали в Москву. Перед отлетом мы поставили перед Амином вопрос о судьбе Тараки, и он гарантировал нам сохранение ему жизни. Мы выполнили его просьбу о передаче его личного письма Брежневу, в котором Амин просил о личной встрече в любом назначенном Москвой месте. Однако советское руководство на это так и не пошло. Не сомневаюсь, если бы встреча состоялась, все могло бы пойти по другому сценарию.

В Москве нас настойчиво расспрашивали о положении дел в Афганистане, в том числе и в ходе беседы с руководителем международного отдела ЦК КПСС Пономаревым. Мы старались дать объективную оценку ситуации, самому Амину. Однако наши спецслужбы поставляли из Афганистана другую, далекую от объективности информацию. В ней ситуация рисовалась катастрофической, а виновником всего выставлялся Амин. 14 октября в кабульском гарнизоне произошел мятеж против Амина, который был достаточно быстро подавлен.

После того как в течение ноября 1979 го

да из Кабула были отозваны Горелов и посол Пузанов, в Кабул прибыл с некой миссией замминистра МВД генерал Попутин. Буквально через пару дней меня пригласил к себе новый посол Табеев, который поинтересовался моим мнением по поводу содержания шифровки, которую должны были подписать сам посол, представитель КГБ Иванов и Попутин. Последний уже поставил свою подпись, хотя ситуацией совершенно не владел. Содержание же документа было таким: армия деморализована, разваливается, сражаться с душманами не может. Следует отметить, что не только я, но и советник по линии ЦК КПСС Веселов были против таких оценок положения дел. Попутин сразу же заявил, что его просили подписать шифровку представители КГБ, но раз мы против - он свою подпись снимает. Представитель КГБ шифровку в Москву все же отправил, хотя только он ее и подписал, да и содержание стало более мягким!

А меня 10 декабря вызвали в Москву. Здесь начальник Генштаба Огарков прямо меня спросил, нужно ли вводить войска в Афганистан. Я заявил о нецелесообразности данного шага, так как это угрожало втягиванием нас в гражданскую войну. Вместе с Огарковым и начальником Главпура Епишевым мы 12 декабря были у министра обороны Устинова. Огарков, кстати, сразу же заявил, что «товарищ Заплатин остается на прежней позиции». Тут министр обороны припомнил мне обещание Амина сохранить жизнь Тараки, который, к несчастью, был все-таки убит. Мне, разумеется, ответить было нечего, а слова о том, что это сторонники Тараки поднимают мятежи, были малоубедительны. Тут вновь я увидел ту шифровку из Кабула. Я постарался отстоять истину о положении дел в афганской армии, которая была весьма далека от того краха, который ей приписывали в КГБ. Как мне показалось, в душе министр обороны в чем-то соглашался со мной. Он сказал, помолчав и окинув взглядом Огаркова и Епишева: «Но уже поздно». Как выяснилось впоследствии, именно 12 декабря Политбюро ЦК КПСС приняло решение о вводе войск.

Больше я в Афганистане не был. А свою службу продолжил на ином посту.

- Как вам видится развитие нынешней ситуации в Афганистане, исходя из вашего знания этой страны?

- Сегодня в Афганистане пытаются выстроить свою схему новой власти. Свою активность в этом проявляют многие стороны, в том числе извне – ООН, США, Россия, некоторые арабские страны, другие государства. Хочу сказать, что мир в Афганистане возможен только тогда, когда достигается пусть хрупкое, но равновесие между представителями элит национальных групп страны. Традиционно там господствуют пуштуны, и лидеры НДПА тоже были в большинстве пуштунами. Однако внутрипартийная борьба привела к расколу пуштунской элиты и, как следствие, ее поражению. К сожалению, мы тогда не поняли, что вмешиваться в их междоусобицы не стоит, что нужно предоставить им самим решать свои проблемы, влияя на обстановку различными видами воздействия, помощи, корректируя ситуацию.

Один Северный альянс не сможет сегодня обеспечить мир, ибо в нем представлены в основном национальные меньшинства. Бывший король Захир-шах может представлять власть, но вряд ли способен управлять Афганистаном. Для этого нужна какая-то сила, а он ее, по сути, не имеет, так как долго не был в стране. Естественно, не место в правительстве представителям «Талибан», так как само это движение - крайне реакционное, на уровне мракобесия - вышло на политическую арену только после того, как вся цивилизованная пуштунская элита, от короля и его сторонников до членов НДПА и просто гражданских специалистов, была или изгнана из страны, или истреблена. Необходим процесс собирания национальной элиты, точнее, национальных элит Афганистана из представителей как Северного альянса, так и пуштунских племен, а также эмиграции.

Большую роль здесь призвана сыграть Россия, которой верят сегодня и пуштунские эмигранты, и представители Северного альянса. Она способна и должна содействовать единству афганского общества. Тем более что наша страна объективно заинтересована в том, чтобы ее южный сосед мирно развивался и строил лучшую жизнь.