Это были особые для Москвы дни, когда "ярость благородная" вскипала буквально в каждом патриотическом сердце. Уже прошел на Красной площади великий парад 1941 года. Уже совершил в подмосковном небе свой ночной таран младший лейтенант Виктор Талалихин. Уже покрывались снегом на Волоколамских полях безжизненные вражеские танки, остановленные героями-панфиловцами. Духовное напряжение, готовность положить жизни за свой родной город, "за братья и други своя" становились в защитниках Москвы наивысшими. Героические примеры не сходили со страниц газет этих дней. И все же очерк Лидова по-особому задел всех, кто прочитал его.
Чем?

Ведь если исчислить ущерб врагу в каких-то людских и материальных измерениях, то казненная девушка нанесла его минимальный. Сперва совместно, видимо, с товарищами по молодежной диверсионной группе, заброшенной в ближайший подмосковный тыл, подожгла конюшню немецкой воинской части. Потом, уже в одиночку, попыталась поджечь какой-то другой военный объект, но была обезоружена и задержана часовым. И это, в сущности, все. Но то, что произошло дальше, доныне трудно поддается логике и простому пониманию.

Пойманную партизанку стали допрашивать. Поначалу рутинно, задавая обычные вопросы: кто она, откуда и по чьему заданию пытается поджигать военные объекты немецких войск. Но на все задаваемые вопросы девушка отвечала "не знаю", "нет", "не скажу". Отказалась назвать и собственное имя. А немцы-то уже мысленно представляли себя победно шагающими по улицам Москвы, и это упорство, сродни упорству сопротивляющегося города, пробудило в них ярость. Ее начали бить: взрослые мужики восемнадцатилетнюю девушку. А она не плакала и не просила пощады: она молчала. Ей стали подносить к подбородку зажженные спички и жечь лицо керосиновой лампой. Она молчала. Ее спину начали терзать пилой. Она молчала. Без одежды, босую, ее много часов водили по снегу и крутому морозу. Она молчала. И никому не сказала о себе ничего, только местной крестьянке, принесшей ей воды, на вопрос, как ее зовут, ответила: "Таня". На другой день, прикрепив ей на грудь бутылки с бензином и доску с надписью "Поджигатель", ее, согнав для устрашения местных жителей, повесили. Казнь для куража немцы сняли на фотопленку. Тело девушки продолжало висеть на перекладине почти месяц, и лишь 1 января фашисты разрешили ее похоронить.

С чем можно сравнить перенесенные ею муки? Разве что с библейскими муками. Не имея возможности и сил сбивать самолеты или останавливать вражеские танки, эта девушка положила на алтарь Отечества то, что могла: свое великое молчание. Силу духа, победить который невозможно. И это прекрасно поняли распаленные ее молчанием палачи. Ведь не солдаты ее допрашивали, а кадровые немецкие офицеры: командир 332-го пехотного полка 197-й немецкой дивизии полковник Рюдерер и его ближайшие подчиненные. Они ведь считали себя победителями и рвались к Москве, но уже здесь, у маленькой деревни Петрищево, полагаю, поняли, что не возьмут ее никогда. Еще не зная, что через месяц с небольшим их погонят вспять и от Москвы, и от Петрищево вплоть до гибели на земле Смоленщины. А молчание замученной ими московской школьницы, сделавшееся известным миру благодаря свидетельствам очевидцев, станет стратегическим вкладом в нашу общую будущую Победу. Ибо войдет в состав человеческого духа и памяти всех тех, кто от Москвы будет гнать врага до Берлина.

А 18 февраля тот же П. Лидов назовет в "Правде" подлинное имя героини. И люди узнают, что это была Зоя Анатольевна Космодемьянская, перешедшая накануне войны в десятый класс своей 201-й школы Октябрьского района города Москвы. Посмертно ей будет присвоено звание Героя Советского Союза, а прах Зои перенесут из Петрищево на Новодевичье кладбище.

...Признаюсь, что в жизни своей я часто задумываюсь о человеческой природе ее подвига. Вышло так, что мне довелось жить недалеко от школы, где училась Зоя, и грибы летом я хожу собирать поблизости от тех мест, где она погибла. И всякий раз размышляя о ней и склоняя перед ее светлой памятью теперь уже седую голову, я нахожу для себя разные объяснения ее мученическому молчанию. Поначалу казалось, что духовные основы его заложены прежде всего советским воспитанием. Теперь я думаю несколько иначе, и вовсе не потому, что ругать советскую власть в некоторых изданиях сделалось модным. Мне просто кажется, что мы не до конца поняли нравственную основу советского феномена, за потоком идеологизированных фраз не сумели или не захотели разглядеть в нем глубокие русские национальные корни. А они - в чем я уверен сейчас - охватывают под невидимыми нам пластами земли и прах петровских воинов под Полтавой, и еще не истлевшие ядра Бородина, и офицерские фуражки и красные шлемы братоубийственной гражданской войны, и обожженные кирпичи Сталинграда. И невидимо питают силой своей всех новых потомков, генетически причастных к тысячелетнему древу России. И пробуждают ее в человеческих душах вновь, когда Отечество оказывается в опасности.