Сергей Федорович прошел, вернее пролетал всю войну. Он сбивал и его сбивали.Недавно Долгушину исполнилось восемьдесят. Весь свой боевой путь он по-прежнему помнит отчетливо. И особенно воздушные сражения на подступах к столице. О тех незабываемых, горестных и радостных днях неторопливо и рассказывал он мне за чашечкой кофе в своей уютной квартире.

- Сергей Федорович, я поздравляю вас с круглым юбилеем! И первый стандартный вопрос: как вы попали в военную авиацию? Откуда родом?

- Я деревенский, из коренных потомственных крестьян. Наше село Ново-Покровское недалеко от Тулы. Окончил семилетку, поступил в ФЗУ, работал слесарем на Тульском патронном заводе. Надо было семье помогать. Тогда любовь к армии была как религия. Все парни рвались или в летчики, или в танкисты, пограничники. Ну а я чем хуже? Поступил в аэроклуб, потом в Качинскую летную школу. Учился, между прочим, вместе с сыном Сталина Василием. И на войне наши пути пересекались. Я был еще старшим лейтенантом, а его встретил уже полковником.

- Сергей Федорович, а где и когда вы ощутили себя участниками Московской битвы?

- Да еще у самой границы, двадцать второго июня. Не удивляйтесь, именно тогда. К войне мы вроде бы готовились основательно. Но оказались к ней не готовыми.

За зиму сорок первого года мы освоили высотные полеты, много стреляли и по конусу, и по земле, начали летать ночью. Десятого мая наш полк перебросили из Лиды на аэродром Новый Двор, что чуть западнее Гродно. На севере граница с немцами была в пятнадцати километрах. Как только мы приземлились, над летным полем на малой высоте пронесся фашистский "мессер". Нахально так, даже крыльями покачал. В ясную погоду с высоты двух тысяч метров мы видели немецкий аэродром, забитый разными машинами. Составили схему, передали в штаб. А двадцать первого июня, в шесть вечера, закончив полеты, получили приказ: снять с самолетов пушки, пулеметы, ящики с боеприпасом и хранить все это на складе.

- Но это же... Даже говорить страшно... Похоже на измену!

- Все тогда недоумевали, пытались узнать, в чем дело, но нам разъяснили: это приказ командующего войсками округа, а приказы в армии не обсуждаются. А в два часа ночи была объявлена тревога, начали мы таскать вооружение к самолетам. И в это время над аэродромом появились немцы, открыли огонь, начали сбрасывать бомбы. Мы поняли: это уже не провокация, а война. Все кругом полыхало, но два наших звена сумели взлететь и вступить в бой над Гродно. В тот же день мы перелетели на другой аэродром, где базировался 127-й истребительный авиаполк. Первый испуг улетучился, мы приободрились и сбили нескольких фрицев. Но силы были неравными, враг прижимал нас и на земле, и в воздухе. Летчики сделали все, что могли, что умели. Мне трудно говорить о тех днях, сердце кровью обливается. В общем, к Москве мы ехали уже на грузовиках, нагляделись на горе людское, на беженцев, наглотались копоти и дыма. Глаза прятали от жителей: летчики, а отступают на машинах. А что делать? Сотни наших самолетов немцы сожгли на аэродромах...

- И что, Сергей Федорович, приуныли тогда наши "орлы", разуверились в себе?

- Бессилие душило, мысль о предательстве не покидала. Без самолетов мы чувствовали себя как бы голыми. Но веры в победу не потеряли. В Рязани быстренько переучились на МиГ-3, сколотили новый полк и встали на защиту столицы. Часто приходилось менять аэродромы: Монино, Царево-Займище, Тропарево. Использовали любую удобную площадку, чтобы взмыть в воздух, сражаться. Прикрывали наши войска, сопровождали бомбардировщики. По 6-7 вылетов в день делали. Хорошо поработали в районе Ельни, под Смоленском. Вылеты производили, как правило, звеном, тремя самолетами, в бой вступали и тогда, когда немец превосходил нас численно в четыре раза и больше, на рожон сознательно лезли: Москва же рядом!

- А паника среди населения столицы в середине октября как-то отразилась на вас, обеспокоила?

- Нам некогда было пугаться. Хотя, видя с высоты, что все дороги забиты вражеской техникой, тревогу испытывали: неужели не устоит наша пехота? Мы утюжили немецкие колонны, использовали неожиданность, маневр. С аэродрома Ерши, это на левом берегу Волги, недалеко от Ржева, вылетали и в ненастную, нелетную погоду: там резко ухудшалась обстановка. Потом перебазировались в Калинин. Помню, снег уже шел. Но работа не прекращалась. Помню в один из дней встретили четверку Ме-109, двух с ходу сбили. Немец летал из Сычевки. Потом увидели "Дорнье" и его сожгли...

- Сергей Федорович, а были какие-то особые случаи? Неожиданные?

- На войне неожиданности ждешь постоянно. Особенно нам, летчикам, приходилось глядеть в оба, чуть зазеваешься на тебя тут же враг из облака обрушится. Всегда казалась неожиданностью потеря друзей. А потери были немалые. В Калинине погиб наш командир полка. Они с заместителем сели на аэродром, зарулили в кусты: все тут было знакомо. И вдруг немцы: "Хенде хох!" Заместитель командира успел запустить мотор, ударил сунувшегося в кабину немца пистолетом по голове и дал газ. А командира немцы скрутили. Мы нашли его потом в Калинине застреленным...

- А начало декабря, день контрнаступления, как вы отметили?

- По-гвардейски! Мы ведь тоже готовили этот радостный день. Сильные морозы начались, снегу по колено, взлетные полосы по ночам чистили, укатывали. Боев в воздухе уже почти не было, мы ходили в основном на штурмовку. Да и немец повыдохся. Наша ПВО подключилась. За короткий зимний день краснозвездная авиация иной раз уничтожала не один десяток танков противника. А наш полк выполнял еще одну важную задачу: прикрывал железную дорогу от Мытищ до Переславль-Залесского, вел разведку от Яхромы до Волоколамска...

Мытищи, Яхрома, Клин, Крюково, Солнечногорск. Даже сейчас, спустя 60 лет страшно произносить эти названия. Так близко был от Москвы враг, собиравшийся стереть с лица земли русскую столицу.

Но этого не случилось. Не позволили мы врагу свершить задуманное. И в этом, пожалуй, и есть смысл моей судьбы, мое главное счастье!

Фото из архива С.Ф. ДОЛГУШИНА.