Через несколько дней исполнится 165 лет со дня тайного дуэльного выстрела, который уже современники поэта назовут роковым. Выстрелом, направленным в самое земное сердце России и в ее бессмертную душу.

И Россия вздрогнула. Пушкина еще при жизни смело называли гением. Прощание с поэтом в Санкт-Петербурге превратилось во всенародную молитву по усопшему певцу, а сам он через годы стал одним из символов нашего Отечества, одной из его нетленных духовных и нравственных опор...

К Пушкину приходишь постепенно. Как с годами ты приходишь к Вере, как начинает шевелить твое сердце через десятилетия ностальгия по оставленной тобою малой родине, как вначале неосознанно тянется к недоступному светилу все ближе и ближе ветка взрослеющего дерева. И совсем по-иному прочитываются знакомые всем с детства пушкинские строки. Если раньше тебя волновали более заданных по школьной программе стихов старательно скрываемые той же школьной программой детали жизни и таинства гибели поэта, то к сорока летам нас притягивает все зримее и зримее магическая сила и глубина пушкинских строк, открывающих год от года свой истинный внутренний смысл.

Захандрила, например, истолочью дождей за окном заунывная русская осень. А ты открываешь наугад пушкинский томик и читаешь неприметные для тебя еще вчера строки, написанные летним вечером 1828 года:

Дар напрасный, дар

случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?..

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден

ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни

шум.

И тогда понимаешь всю мелочность твоей осенней тоски перед великой тоскою гения, облаченной в вечные философские вопросы, перед ее пророческим смыслом: "...зачем судьбою тайной Ты насмерть осуждена?" И то, что нынче называется депрессией, отступает. В самом деле: "Зачем безвременную скуку Зловещей думою питать..."

Впрочем, обстоятельства гибели Пушкина, эти неизбывные вопросы "зачем?" и "почему?" никогда не оставляли русскую душу. На эту тему написаны уже сотни фолиантов и статей, спустя столетия проведены с использованием современной техники новые графологические экспертизы печально знаменитых "подметных писем", строятся новые догадки и гипотезы. Хотя, если говорить честно, все уже было давно сказано до нас, всего через несколько дней после смерти гения.

Не знаю как других, но меня всегда задевала начальная строка из хрестоматийного лермонтовского стихотворения "Смерть поэта":

Погиб поэт! - невольник чести...

С высоты даже сегодняшнего времени, когда честь и совесть в мире явно не в цене (если, конечно, допустимо ставить последнее слово рядом с первыми), трудно понять это обвинение, брошенное одним гением другому, быть в рабстве у собственной чести. Можно, считал другой знаменитый современник Пушкина, А. В. Никитенко, добавляя при этом еще одну, горькую, по его мнению, правду: "Бедный Пушкин! Вот чем заплатил он за право гражданства в этих аристократических салонах, где расточал свое время и дарование! Тебе следовало идти путем человечества, а не касты; сделавшись членом последней, ты не мог не повиноваться законам ее. А ты был призван к высшему служению..."

Вот так вот. Гений, по мнению не совсем простых смертных, должен творить и творить, не принадлежа ни себе, ни времени, ни обстоятельствам жизни, и снисходительно относиться к позору "мелочных обид". Но Пушкин думал иначе. Ему хотелось не только указывать путь человечеству, но и жить простой человеческой жизнью, быть обласканным не только светом божественного дара, но и теплом семейного очага, чтобы не томил его тоскою "однозвучной жизни шум". Хотелось, потому что он знал нечто такое, что было недоступно его современникам. Он знал, что написал ровно столько, сколько ему отведено Провидением. Он знал о своей ужасной "казни" и сам выбрал ее "орудия". Своей гибелью он заставил грядущие поколения задуматься о том, что такое Честь. Честь выше земной Смерти. И это было последним нравственным уроком, который преподнес нам великий сын России.

Поэзия с нас требует немного.

Нам суждено всего лишь,

В звездный миг,

Дарованное в муки Слово Бога

Переводить на отчий наш язык.

Кому из нас однажды не был

слышен

В таинственном, подспудном

далеке

Тот явственный, незримый

голос Свыше,

Что вел пером в слепой твоей

руке.

И кто из нас, в пустой утехе

плотской,

Подыгрывая жалкому уму,

В душе не строил башни

Вавилонской,

Желая в Слове равным

быть Ему,

И замолкал.

И начиналась Вера.

И по осклизлым камням бытия

В тот самый час ползла к ногам

Бодлера

С сухим цветком холодная

змея...

Ты собирал годами жалкий

хворост.

И агнца жег, любимых

сыновей.

А он молчал, неумолимый

Голос,

Великий в непреклонности

своей.

Нам только раз даны своя

пустыня

И раны от тернового венца.

Смири. Смири. Смири свою

гордыню

Наивное подобие Творца.

И лишь тогда, у смертного

одра,

С неотвратимо искренним

смиреньем,

За все, за все молчавшие года

Воздаст Он тем, что звали

вдохновеньем,

Что снова вдруг толкнет тебя

в ночи

Несущимся невесть откуда

слогом...

Ну а пока что жди, терпи,

молчи

Перед толпою, совестью

и Богом.