С лейтенантских лет запомнился мне напечатанный в каком-то военном издании дружеский шарж: здоровенный рослый солдат тащит на спине дюжину фрицев, держа их за языки, как за веревки. Это был знаменитый полковой разведчик Владимир Карпов, Герой Советского Союза, перетаскавший вместе со своими боевыми товарищами этих самых «языков» не один десяток. Его знала вся армия и гордилась им...
     Не думал я тогда, что с таким отчаянным храбрейшим фронтовиком окажусь в тесной дружбе и даже буду работать с ним в одной «большой конторе»: так полушутливо и любовно называли мы свой Союз писателей страны. Карпов был у нас первым секретарем, а мы, четверо, просто секретарями, отвечающими за определенный участок. Он всегда появлялся вовремя и всегда заметно подтянутым, молодцеватым, от него так и веяло армейской и офицерской выправкой. Это нравилось не только нашим аппаратным женщинам, уставшим смотреть на волосатых и бородатых «гениев», днями болтавшихся по коридорам с намерением где бы «стрельнуть» три рубля, но и всему творческому коллективу.
     В общем, с приходом Карпова в руководящем литературном доме стало больше деловитости, рабочей культуры. Держался он просто, но достойно, доступно, начальника и крупного писателя из себя не изображал, был щепетильно честен, порядочен. У него за плечами уже был административный руководящий опыт, авторитет: шесть лет возглавлял ведущий журнал «Новый мир», а до этого походил в замах у главного редактора «Октября». Да и в литературе успел сделать немало, читатель и критика одобрительно встретили такие его книги, как «Взять живым», «Вечный бой», «Командиры седеют рано», «Маршальский жезл», «Мужают только в бою», «Полководец»...
     Удивляли неутомимость Карпова, упорство, целеустремленность. Ведь забот в Союзе писателей было хоть отбавляй: заседания, поездки, встречи именитых иностранных гостей. А ведь помимо этого у него были и другие необходимые обязанности: депутатские, общественные, передачи «Подвиг» на телевидении, которые он с успехом вел.
     - Ты как будто в бесконечную атаку идешь, - сказал я ему как-то за обедом в нашей крохотной секретарской столовой. - Все вперед и вперед!
     - Насчет атаки правильно подметил, - вздохнул Владимир Васильевич. - Армия приучила меня ставить задачи и выполнять их. Подъем я себе теперь объявляю не в шесть, а в пять, а иногда и пораньше!
     Не растерялся, не сбавил Карпов творческих темпов и после развала нашей великой страны, в разгул шального полупреступного рынка, ваучеров, диких цен, падения нравственности. Иные литераторы, лишившись материальной опоры, которую давал им Союз писателей и Литфонд, запили, впали в нищету, в депрессии. Почти каждый день кого-то провожали в мир иной, но уже не в зале ЦДЛ, как раньше, а тихо, без объявления в прессе: все было поделено, размежевано, никто ни за что не отвечал. И вот в это смутное время я узнаю от Карпова, что он собирается написать книгу о маршале Жукове.
     - План уже набросал, в один том, знаешь, не убирается...
     Он перехватил мой недоверчивый взгляд и сказал раздумчиво:
     - Конечно, сомнения у меня были. И робость вначале чувствовал. И немалую! Посильнее меня военные писатели есть. Тот же Юрий Бондарев, с которым мы вместе в Литературном институте учились, и другие талантливые баталисты. Но смотрю - никто за Жукова не берется, а время идет, в некоторых газетах и журналах Георгия Константиновича черной краской мажут. Науськивания Хрущева и Брежнева сказались. И я решил: мне надо писать о Жукове. Бондарев высок как мастер слова, но он сержант, а у меня за плечами четверть века службы, две военные академии, работа в Генеральном штабе. Пойду в архивы, буду строго следовать фактам и документам...
     - Я чувствую, что ты уже приступил?
     - Приказ себе дал! Ни шагу назад, как в бою!
     * * *
     Вот и во всех делах он такой, Владимир Васильевич Карпов, отставной полковник, потомок яицких казаков из города Оренбурга, из широких степей, где гулял когда-то с вольницей Емелька Пугачев. Крепкого он рода, надежного.
     Из Оренбурга семья Карповых в поисках лучшей доли переехала в Ташкент. Здесь Владимир поступил в военное пехотное училище, стал чемпионом Средней Азии по боксу, начал печатать стихи в окружной газете. К поэзии и вообще к литературе наклонности у него были со школьных лет, перед ним постоянно стоял образ Лермонтова - поручика и поэта, он был для молодого курсанта, как икона, как божество...
     И все шло хорошо, Карпова уважали и ценили, он уже мысленно примерял гимнастерку с лейтенантскими «кубарями», всего какая-то неделя оставалась до выпуска. И вдруг судьба всю жизнь его перевернула, словно черной молнией ударила. Курсанта Владимира Карпова вдруг арестовали, посадили в одиночку. Кто-то из завистников донос написал. Поделился он с одним товарищем своими раздумьями: почему это, мол, Сталина упоминают везде чаще, чем Ленина, подчеркнул в какой-то брошюре нужные строки. За это и посадили на пять лет, требовали на допросах, что бы он оговорил начальника училища и редактора газеты. Никого не выдал Карпов, в комок сжался, на лесоповале, куда его вскоре отправили, стал писать в Москву Калинину, просился на фронт, в штрафную роту. И своего добился, слезы вытирал от радости, когда в товарняке на запад ехал...
     Воевал он не просто смело, а зверски, лез во все опасные щели, ждал, чтобы поскорее ранило или убило, чтобы позор с себя снять. Но Бог берег его, вражеские осколки и пули не задевали храброго штрафника. Помогало и то, что он получил в училище отличную выучку, ориентировался на поле боя лучше других. Судимость Карпов снял с себя не кровью, как полагалось, а мужеством, умением воевать.
     - Редкий ты парень, Карпов! - сказал старший командир, - Говори, куда тебя направить?
     - Только в разведку! Я спортсмен, боксер высшего класса!
     И оказался вчерашний штрафник в пешей разведке 629-го стрелкового полка 134-й дивизии. В коллектив Карпов вписался быстро, после первых же ходок в тыл врага. Зазевавшегося в окопе фрица он мог оглушить ударом кулака, уходил к нужному месту по-пластунски, бесшумно, волоча за собой добычу и поглядывая, чтобы кляп изо рта немца не выпал: а то еще заорет со страха благим матом, такое бывало...
     Через некоторое время Карпова произвели в офицеры, он стал начальником полковой разведки, счет «языков», которые он взял вместе со своими товарищами, заметно увеличивался, подошел к семидесяти девяти. Его представили к званию Героя Советского Союза, объявили об этом. Карпов с волнением ждал указа, по ночам иногда просыпался в землянке, смотрел в темноту, прислушивался к стуку сердца: еще бы, такое событие! Но указа так и не было. Его представили второй раз, и опять ни звука. Он обо всем догадывался: его чистое, светлое имя запятнали образом врага народа, которое ему приклеили. Все обвинения вроде сняты, а вот поди ж ты...
     И только с третьего раза получил капитан Владимир Карпов Золотую Звезду, выполнив перед этим особое и личное задание командующего 3-м Белорусским фронтом генерала Черняховского. В Витебске у наших подпольщиков была микропленка немецкой обороны. И вот ее надо было быстро доставить: готовилось наступление. Карпова переодели в форму немецкого ефрейтора, снабдили подлинными документами, изучил он карту города. В Витебск «ефрейтор» проник незаметно, нашел явочную квартиру, назвал пароль: «Есть срочный работ, мадам!» Тут же последовал ожидаемый ответ: «В войну все работы срочные!»
     Передохнув и перекусив, разведчик отправился обратно. И напоролся на вражеский патруль. Пришлось прикинуться пьяным, потому что в немецком языке Карпов был не очень силен. Его повели в комендатуру, и он возле развалин, выбрав момент, хлопнул обоих патрулей из пистолета, который взведенным лежал у него за пазухой, и дал тягу. Подобрали наши Карпова у колючей проволоки, на нейтралке. Он был ранен в голову, истекал кровью...
     Лечился капитан Карпов в Москве. Здесь он и высшую свою награду получил. Лично из рук Калинина.
     Определили его на учебу, попал он потом в разведуправление Генерального штаба. Другой бы радовался такой удаче, а Карпов через некоторое время написал рапорт с просьбой отправить его в войска и не на штабную, а на строевую должность. Его попытались отговорить.
     - Жизнь армии в упор хочу видеть, - объяснил Карпов. - Литература меня тянет, книгу писать буду!
     И стал он мотаться со своей всепонимающей Евгенией Васильевной по разным гарнизонам. А уже трое детей у них было: две дочери и сын. Перед уходом в запас Карпов командовал полком в местах, про которые даже присказка сложена: есть на свете три дыры - Термез, Кушка и Мары. Всевышний создал небо и землю, а дьявол - ад и Кизил-Арвад. Вот в этих «дырах» и написал Карпов свои первые романы о войне и современной армии.
     * * *
     Последние годы мы с Карповым видимся реже, чем раньше: он всегда в делах и заботах. Вроде недавно достойно отметили его 75-летие, а вот уже и более круглый юбилей у него подошел - 80 лет. Я изловил его по телефону и поспешил поздравить. И не только с днем рождения, но и с орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, который вручил ему Президент России...
     - А ты еще, дружище, выгодно смотришься! - говорю я Карпову, зная о том, что у него было три ранения, «хождения по мукам» с клеймом врага народа.
     - На танцы уже не рвусь, но выпить свои боевые еще могу...
     Все задачи, которые Владимир Васильевич ставил перед собой, он выполнил: три тома о маршале Жукове напечатаны и быстро разошлись. А к 80-летию он успел выпустить два тома о Сталине под названием «Генералиссимус». Лежит у него на столе еще одна готовая книга: «Жили-были писатели в Переделкино».
     - В Оренбург еду, - сказал Владимир Васильевич, когда мы перебрали все литературные и политические новости. - Земляки зовут! Хочу подышать ароматом родной земли. Дым Отечества, как говорится, нам сладок и приятен! Да и книгу о своих краях хочется написать...
     Ну, Карпов, ну, неугомонный полковник! Как шел в атаку, так и продолжает идти.