Что заставило меня взяться за перо?
     В 1970 году в Москве вышла книга о моем отце - Льве Ефимовиче Маневиче. Она выдержала несколько изданий, но мне в душу глубоко запали слова, сказанные Воробьеву большим другом и коллегой отца Ревеккой Львовной Гинзбург: «Того Левы, которого мы знали и любили, в вашей книге нет».
     Эти слова убедили меня в том, что моя неудовлетворенность книгой имела под собой реальную почву. Мне казалось, что со страниц книги смотрит на меня не живой, жизнелюбивый, умный и талантливый человек, а какая-то схема без корней, без семьи, без друзей. Очевидно, это было естественным, так как писатель не счел нужным поработать ни с женой своего героя, ни с другими людьми, знавшими и любившими Льва Маневича. А ведь многие из этих людей тогда еще были живы...
     В книге объемом семьсот страниц уже где-то на семидесятой странице описываются слежка и арест, так что почти вся книга посвящена жизни Маневича в фашистских тюрьмах и лагерях. А в результате возникает схематичный образ страдальца-узника и ничего больше - ни нормальной жизни, ни оперативной работы. От этого становилось горько и обидно.
     Через два года после выхода книги на экранах появился одноименный фильм. Образ отца в нем был еще дальше от живого человека, которого еще многие помнили и память о котором свято хранили… Недаром я то и дело слышала от друзей и знакомых: «Почему ты не напишешь об отце сама? Ведь ты многое помнишь, многое знаешь со слов мамы...»
     Наконец в начале 1980-х годов я решилась сесть за свои воспоминания. Но чем больше я писала, тем чаще наталкивалась на «табу»: «Это нельзя упоминать, это имя не следует включать…»
     И, хотя мой «внутренний цензор» очень старался, тем не менее воспоминания мои подверглись строжайшей ведомственной цензуре: «Это изъять, это исключить, это изменить...» В конце концов в 1984 году небольшой очерк был напечатан на родине отца в Белоруссии, в журнале «Неман».
     Шло время, а мои воспоминания не отпускали меня. Мне все больше хотелось поподробнее рассказать о тех людях первой советской военной разведки, среди которых я росла. Я уже понимала, что они служили ложной идее, но беззаветно верили в нее и служили ей честно и преданно, за что почти все они были безжалостно уничтожены... Особенно жгла меня мысль о том, что трагедия отца обернулась благом и для него, и для нас с мамой. Если бы отца удалось вызволить из фашистской тюрьмы, то вторая волна репрессий после войны не миновала бы и его…
     Последним толчком к моему решению написать эти воспоминания послужила поездка в Австрию на могилу отца. Международные манифестации бывших узников фашистских концлагерей - это единение людей, на личном горьком опыте испытавших весь ужас кровавой системы, - не могли не произвести на меня глубокого впечатления. И мне захотелось хоть немного рассказать и об этом.
     Я должна отдать должное офицерам военной разведки, которые помнят об отце и которые всегда делают все, чтобы облегчить мне мои непродолжительные поездки в Австрию. Без их помощи я так никогда и не смогла бы побывать на дорогой моему сердцу могиле. И я знаю, что каждый год 9 Мая на могиле моего отца всегда будут свежие цветы.
     

     * * *
     Люди разведки
     Сейчас, когда пришло время переоценки всего прошлого, я хочу немного рассказать о людях, среди которых росла.
     Мне говорят: «Ты жила среди элиты. Эти люди не знали, что творится в стране, и не хотели знать».
     Да, с чем-то я готова согласиться. Это была действительно элита, но только в смысле высокой культуры, интеллигентности и порядочности. Правы или неправы были люди, среди которых прошло мое детство, - не мне судить. Но я твердо знаю одно: они свято верили в ту идею, на службу которой себя обрекли. Они, как и мой отец, свято верили в дело, которому отдавали всю свою жизнь, работали, не жалея себя, часто шли на смертельный риск и не искали для себя никаких выгод. Когда отец уехал в зарубежную командировку, маме пришлось бросить учебу и пойти работать, иначе наше материальное положение было бы очень трудным.
     Начальник военной разведки Павел Иванович Берзин жил в небольшой квартире в Доме правительства (знаменитый «Дом на набережной»). И хотя сами мы жили в коммунальной квартире, но, приходя к Берзиным, я не видела никакой разницы между бытом их и нашей семьи: все просто и скромно. Разве что только в кабинете Павла Ивановича стоял очень хороший проигрыватель. Кстати, мне разрешалось слушать там любые пластинки из его коллекции.
     А первому заместителю начальника Разведуправления Александру Матвеевичу Никонову приходилось ночами сидеть над переводами, потому что в его семье было четверо детей и его генеральского оклада не хватало, чтобы сводить концы с концами.
     И не вина, а беда этих людей, что их вера и убежденность обернулись против них. Надо полагать, не будь они такими, какими были, не уничтожили бы их с такой беспощадной жестокостью и, я бы добавила, так тщательно, как это случилось впоследствии. Ведь назвал же Берия управление разведки «осиным гнездом», которое нужно уничтожить.
     Что же касается быта офицеров разведки тех лет, то, в каком бы звании они ни были, какую бы должность ни занимали, сравнивать их с теперешней «элитой» просто невозможно. Никаких дач с мраморными бассейнами, бесчисленными комнатами и огромными участками. Никаких охотничьих домиков, квартир в сотни квадратных метров, набитых хрусталем, дорогими коврами и шикарной мебелью, со спецохраной, никаких спецпайков из спеццехов... Ничего подобного не было и в помине! И чего еще не было в этих людях - так это никакого стремления к подобным роскошествам,
     Большая часть моих воспоминаний о соратниках отца связана с подмосковным домом отдыха Разведуправления в Химках. Два деревянных дома без особых удобств, кухня, общая летняя столовая под навесом, маленький домик на отшибе для детского сада, небольшой уютный парк - вот и вся «роскошь». Сюда в свободные дни съезжалось чуть ли не все управление - от начальника до уборщицы. И как же весело, как дружно жилось обитателям этого дома! Играли в волейбол, устраивали всякие забавные аттракционы. Самым популярным видом спорта были городки. Мой отец так же, как и Берзин, был заядлым городошником. Я неоднократно видела, как они сражались между собой, забывая обо всем на свете. Оба увлекались этой игрой совершенно по-детски, горячились, спорили, а вокруг непременно собиралась толпа оживленных болельщиков. В хорошую погоду все вместе завтракали, обедали, ужинали в открытой столовой под навесом… И мы, дети, росли, не думая о том, кто отец у наших сверстников.
     Возвращаюсь к своему рассказу о людях разведки. Я и сейчас помню многих из них: эстонца Туммельтау, человека, носившего два ромба и, как я потом узнала, одного из наших крупнейших военных теоретиков; болгарина Винарова, которого все знали под именем Ванко и который много сделал для нашей победы как до, так и во время второй мировой войны. Мозговым центром и сердцем всего этого коллектива был латыш Ян Карлович Берзин, или Павел Иванович, как звали его все окружающие (даже жена его называла Павлушей). Это была его дореволюционная партийная кличка. Его первым заместителем был русский Никонов, добрейшей души человек, прекрасный знаток стран Востока…
     (Продолжение следует).
     На снимке: выпускники Военной академии РККА. В центре Л.Е. Маневич, 1924 г.