В последний год жизни Сталина сложные процессы происходили не только внутри «советской политической элиты», но вождь также приобрел еще больше недоброжелателей и за рубежом. В частности, влиятельные международные круги раздражала позиция Сталина по корейскому вопросу. В то время США основательно увязли в войне на Корейском полуострове, их сухопутные войска несли там большие потери, что начинало болезненно восприниматься американской общественностью. Хотя еще в январе 1951 года президент Трумэн уведомил генерала Макартура о нежелательности дальнейшего расширения масштабов боевых действий, Вашингтон все же стоял перед дилеммой. Надо было или идти на мировую с корейскими коммунистами и стоящим за ними Советским Союзом, или решаться на эскалацию конфликта, чреватую прямой военной конфронтацией с СССР на Дальнем Востоке.
     В сложившейся ситуации Москва находилась в более выигрышном, чем Вашингтон, положении: в кровопролитных наземных сражениях участвовали корейские и китайские соединения, тогда как советская сторона обеспечивала авиационную поддержку боевых действий, а также поставки военной техники и боеприпасов, которых после Великой Отечественной в нашей стране осталось более чем достаточно. К тому же боевой потенциал Советской Армии, получившей на вооружение ядерные бомбы, был столь велик, что Сталин теперь уже мог не бояться даже новой мировой войны.
     Несмотря на это, Москва официально декларировала свое стремление к миру. Еще в июне 1951 года постоянный представитель СССР в ООН Я. Малик заявил в радиовыступлении о готовности Советского Союза участвовать в мирном урегулировании корейского вопроса и предложил воюющим сторонам заключить перемирие со взаимным отводом войск от 38-й параллели. Идти на серьезные односторонние уступки уставшей от войны американской стороне Сталин был не склонен.
     Стоит уЧитывать, что еще в 1948 году у советского руководителя начали обостряться отношения с международными финансовыми кругами. Как известно, в годы Второй мировой войны эти круги весьма благосклонно относились к союзу США с СССР - в интересах уничтожения нацистского режима Гитлера. Тогда-то, в 1944-м, в Кремле и родилась идея привлечь к восстановлению разрушенного народного хозяйства нашей страны средства крупнейших западных банкиров. Побудительным мотивом для этого должно было стать создание в Крыму Еврейской Республики.
     Идея эта была не нова. Впервые, правда, безуспешно она выдвигалась еще в 1923 году и была поддержана председателем ВЦИК Михаилом Калининым. Теперь же Сталин рассчитывал привлечь в страну под «крымский проект» до 10 млрд. долларов и использовать их не только для создания республики на полуострове. Эта идея поддерживалась Молотовым, Берией, Микояном и другими членами Политбюро. Но внезапная смерть Рузвельта и «новый курс» Трумэна поставили на проекте крест. Западные финансовые круги переключились на поддержку созданного в Палестине государства Израиль.
     В связи с этим у Сталина отпала надобность в образованном в годы войны Еврейском антифашистском комитете (ЕАК), члены которого в ту пору немало сделали для привлечения к СССР симпатий западной общественности. При этом, разумеется, они не забывали и об интересах своего народа. В ноябре 1948 года комитет распустили, а затем по обвинению в «еврейском национализме» был арестован ряд его активистов. Пострадала, в частности, жена Молотова – начальник одного из главков Министерства легкой промышленности РСФСР Полина Жемчужина, брат которой был преуспевающим бизнесменом с миллионным состоянием в США. Жемчужину в 1949 году исключили из партии и отправили в ссылку по стандартному обвинению «за связь с еврейскими националистами».
     Это нанесло серьезный удар и по позициям самого Молотова, лишившегося поста министра иностранных дел и вынужденного довольствоваться должностью «простого зампредсовмина». МГБ по личному указанию Сталина стало готовить процесс, где на скамье подсудимых должны были оказаться высокопоставленные советские функционеры, которых вождь подозревал в контактах с «зарубежными кругами».
     В довершение всего, как утверждают некоторые исследователи, Сталин исподволь готовил удар по западной финансовой системе. За счет напряженного труда заключенных в нашей стране наращивалась добыча золота, государственный запас которого достиг 12 тысяч тонн (у США – 14 тысяч). Предполагалось, что это позволит укрепить отечественную валюту и подорвать позиции на мировом финансовом рынке американского доллара, который уже тогда западные банки использовали в качестве основного расчетного средства. Ясно, что дестабилизация основной валюты западного мира не устраивала те финансовые круги, благодаря которым Соединенные Штаты Америки и состоялись как великая держава. Реализация Сталиным своих «антидолларовых» намерений была бы для западной экономики опаснее любой водородной бомбы…
     Вот на этом внешне- и внутриполитическом фоне и произошли загадочные события
     1 – 5 марта 1953 года, закончившиеся смертью правителя СССР.
     В предыдущем нашем материале «Иосиф Сталин: годы одиночества» уже отмечалось, что преклонный возраст Сталина, изношенность его организма, психологическая усталость от непрекращающейся борьбы за удержание власти делали кончину советского лидера, находившегося на восьмом десятке лет, неизбежной. Но запутанность и недоговорки очевидцев тех событий до сих пор порождают немало слухов и домыслов. Судя по имеющимся свидетельствам, в обстоятельствах смерти руководителя Советского государства далеко не все ясно.
     Примечательно, что «первоисточников», позволяющих судить о произошедшем на даче в Кунцево, не так уж много. Это воспоминания Н.С. Хрущева, не до конца откровенного при изложении деталей событий; работа эмигранта Абдурахмана Авторханова – она не могла появиться в печати без санкции опекавшей его западной спецслужбы; это также рассказы находившихся в те дни на даче нескольких сотрудников МГБ и некоторые высказывания очень сдержанных в своих повествованиях Молотова и Микояна. Собственно говоря, все публикации на тему смерти Сталина базируются именно на этих источниках. Воспоминания его дочери Светланы, такой же сложной и неуравновешенной натуры, как и ее мать, Надежда Сергеевна, покончившая жизнь самоубийством, к тому же написанные при поддержке иностранных издательств, также мало помогают в реконструкции мартовских событий…
     Рано утром 1 марта после отъезда «четверки» (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин) с кунцевской дачи Сталина полковник госбезопасности Иван Хрусталев сообщил своим сослуживцам, что «хозяин» отправляет всех спать. «Ложитесь спать все, мне ничего не надо, вы не понадобитесь», - таковы якобы были последние слова вождя. Это само по себе было странно, так как никогда ранее подозрительный и опасающийся покушения Сталин поблажек охране не делал.
     С 5 до 10 часов утра 1 марта на даче бодрствовал только Хрусталев. Но того, что происходило там в эти часы, уже никто никогда не узнает, так как полковник неожиданно умер вскоре после смерти Сталина. Впрочем, это вполне может быть простым совпадением. Скончался и генерал МГБ Косынкин, умер и участвующий во вскрытии тела вождя профессор Русаков, а министра здравоохранения Третьякова и начальника кремлевского лечебно-санитарного управления Куперина вскоре арестовали и отправили подальше от столицы - в лагерь в Воркуту…
     В течение дня 1 марта в доме Сталина не было признаков движения, что удивило его охрану. Но около 18.30 кто-то зажигал здесь свет. Если это был проснувшийся Сталин, то почему он не попросил принести себе завтрак? Известно ведь, что вождь не довольствовался одной лишь ночной трапезой, когда к нему приезжали на традиционный поздний ужин ближайшие соратники.
     …ВраЧи на даЧу в Кунцево прибыли только 2 марта, в 9.30, т.е. спустя 11 часов(!) после обнаружения охраной неподвижного и лишившегося речи Сталина.
     Министр госбезопасности Игнатьев проявил, по версии офицеров МГБ, странную пассивность и робость. Когда один из сотрудников охраны сообщил ему по телефону из Кунцево о случившемся несчастье, он якобы рекомендовал связаться не то с Маленковым, не то с Берией. Сама по себе рекомендация звонить Берии представляется более чем удивительной. Ведь вопреки расхожему ныне мнению, Лаврентий Павлович не курировал органы госбезопасности еще с 1946 года. У Игнатьева же с Берией близких отношений не сложилось; к тому же министру постоянно дышал в затылок его первый заместитель - генерал Гоглидзе, грузин по национальности.
     Кстати, Семен Игнатьев не был, как почему-то его рисует большинство исследователей, новичком в органах. Свою трудовую деятельность он начинал именно в ВЧК еще в 1920 году, а затем уже был направлен как «опытный товарищ» на комсомольскую работу (кстати, путь во власть Николая Булганина также начинался в ВЧК, где он трудился в 1918 – 1922 гг.). Поэтому назначение Игнатьева министром госбезопасности могло быть неожиданным только для «непосвященных».
     К концу февраля 1953-го он был не только министром госбезопасности, но и начальником Главного управления охраны и комендантом Кремля, что, между прочим, позволяло ему пребывать в курсе всех передвижений Сталина. Жизнь вождя в Кунцево в те месяцы чем-то напоминала пребывание в лаборатории подопытного кролика. Каждый его шаг фиксировался охраной: в мягкую мебель, размещенную во всех комнатах, были встроены - скорее всего без ведома «хозяина» - специальные датчики, что позволяло охране круглосуточно отслеживать по лампочкам на пульте перемещения вождя.
     Теряющий силы правитель фактически сам оказался заложником системы тотальной слежки и подозрительности, доведенной до абсурда. Реально последней его опорой оставалась армия во главе с высокопорядочным и талантливым Маршалом Советского Союза А.М. Василевским. Но сам же вождь «стреножил» ее еще в 1937-м, поставив под сверхжесткий контроль органов и периодически запугивая беспощадными репрессиями. В частности, в конце 1946 года была снята с занимаемых должностей и вскоре затем арестована группа генералов Приволжского военного округа во главе с командующим его войсками Героем Советского Союза Василием Гордовым. В 1950-м их – очевидно, в целях устрашения армейского генералитета – расстреляли «за измену Родине».
     Сохранились записи подслушанных разговоров генералов ПриВО, имевших неосторожность откровенно говорить в домашней обстановке о ситуации в стране и армии. Так, Гордов эмоционально говорит своей жене и заместителю генерал-майору Филиппу Рыбальченко: «Я поехал по районам, и когда я все увидел, все это страшное (разруха и голод. - А.З.) - тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. ...Если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!»
     В разговор вступает Рыбальчен
     ко: «А вот Жуков смирился, несет службу».
     Гордов возражает: «Формально службу несет, а душевно ему не нравится».
     Свое мнение высказывает и жена Гордова: «Вот сломили такой дух, как Жуков».
     Гордов: «Да и духа нет».
     Жена Гордова, как оказалось - на свою беду, продолжает о Жукове: «И он сказал - извините, больше не буду и пошел работать. Другой бы, если бы был с такими убеждениями, как ты, он бы попросился в отставку и ушел бы от всего этого».
     «Ему нельзя, политически нельзя. Его все равно не уволят. Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат, а потом тоже - в кружку и все!» - защищает Жукова Гордов…
     Но генерал-полковник Гордов, к счастью, ошибся. Сталин пощадил Жукова. Более того, интуитивно чувствуя ненадежность своего ближайшего окружения, он, судя по некоторым свидетельствам, за несколько недель до своей смерти рассматривал вопрос о возвращении опального маршала в Москву. Было, однако, уже слишком поздно…
     ВсЯ наиболее важнаЯ информация о Сталине, его передвижениях и встречах в конечном счете стекалась в кабинет министра госбезопасности, а через него - к Георгию Максимилиановичу. Поэтому именно Маленков в начале 1953 года стал самым информированным человеком в кремлевском руководстве.
     Кстати, в распоряжении Маленкова находилась даже специальная партийная тюрьма, открытая весной 1950 года на базе одной из тюрем МВД - в Москве, на улице Матросская тишина. Начальник этой тюрьмы был непосредственно подчинен Маленкову как секретарю ЦК партии. В вопросы функционирования этого «исправительного учреждения» не имели возможности вмешиваться ни министр госбезопасности Абакумов, ни министр внутренних дел Круглов. В камерах «Матросской тишины» содержали, в частности, наиболее важных арестованных по «ленинградскому делу» и Виктора Абакумова, где этому генералу госбезопасности, по воспоминаниям П.А. Судоплатова, самому довелось испытать на себе все «семь кругов ада».
     Маленков самолично принимал участие в допросах, причем иногда «преступников» доставляли к нему, в здание ЦК партии на Старой площади, где на пятом этаже, прямо рядом с залом заседаний Оргбюро ЦК, была оборудована для этого специальная комната.
     Не так прост, как это оказалось впоследствии, был и Никита Сергеевич Хрущев. Трех заместителей министра госбезопасности можно смело отнести к его «людям». Это прежде всего генерал А.А. Епишев, курировавший в МГБ кадры (назначен с поста первого секретаря Одесского обкома партии); заместители министра госбезопасности генерал-лейтенанты В.С. Рясной (в 1943 – 1946 годах руководил НКВД Украины) и С.Р. Савченко (в 1943 – 1949 годах нарком-министр госбезопасности Украины). Первым заместителем министра внутренних дел СССР был генерал И.А. Серов (нарком внутренних дел Украины в 1939 – 1941 годах). Так что и Хрущев тоже, думается, располагал достаточно основательной информацией, позволявшей принимать правильные решения в последний год жизни Сталина…
     Обстоятельства смерти вождя, повторим, полны неясностей. До конца не объяснено, например, происхождение рвоты кровью у умирающего Сталина - результаты вскрытия не позволяют судить о ее причине. Патологоанатомами был установлен инсульт с кровоизлиянием в мозг, а вот были ли зафиксированы кровоизлияния в стенке желудка – почему-то неизвестно. Хотя некоторые исследователи выдвигают версию отравления, но без соответствующих анализов и заключения медицинских специалистов это, разумеется, можно рассматривать всего лишь как очередную спекуляцию.
     Зато сегодня достоверно известно, что уже первое правительственное сообщение о «тяжелой болезни товарища Сталина», опубликованное в газетах 4 марта, содержало ложь. Утверждалось, что кровоизлияние в мозг произошло у него в ночь на 2 марта на московской квартире. Только спустя несколько лет Хрущев сообщил американскому общественному деятелю Авереллу Гарриману, что Сталин умер на даче.
     Странно и то, что именно
     2 марта ведущие советские газеты прекратили писать о «врагах народа», хотя весь февраль и даже 1 марта передовицы «Правды», так сказать, в соответствии с установками товарища Сталина призывали к бдительности и к борьбе с врагами и шпионами. Значит, уже днем 1 марта кто-то «наверху» был уверен, что вождю больше не подняться и, не опасаясь последствий для себя, этот самый «кто-то» дал указание прекратить истерию в печати.
     Системный анализ имеющихся воспоминаний наводит на мысль, что почему-то все их авторы - хотя и каждый по-своему - «переводят стрелку» на Берию. Между тем в начале 1953-го он уже не был таким «всесильным» и даже более того - сам имел все основания опасаться за свою жизнь. Органы госбезопасности и внутренних дел были к тому времени основательно очищены от его ставленников и контролировались Маленковым и Игнатьевым. Армию курировал Булганин, друживший с Хрущевым. Военный министр маршал Василевский симпатий к Берии, как известно, тоже не испытывал.
     В 1952 году был освобожден от должности начальника Генерального штаба генерал армии Сергей Штеменко, у которого в годы войны сложились с тогдашним шефом НКВД тесные рабочие отношения. К сожалению, это не просто полезное, но и необходимое явление дало основания недоброжелателям Берии рассматривать НГШ как… его возможного союзника в «час Х». Вполне вероятно, подобные «умозаключения доброжелателей» и повлекли за собой решение Сталина о перестановках в руководстве Генштаба. Штеменко направили на должность начальника штаба Группы советских войск в Германии, а на его освободившееся место заступил первый заместитель военного министра маршал Василий Соколовский.
     Кстати, незадолго до этого перемещения генерал армии Штеменко был вызван Сталиным. Как рассказывал на склоне лет сам Сергей Матвеевич, выслушав его доклад о наших контрмерах в связи с поступлением в американскую армию ядерного оружия,
     Иосиф Виссарионович вдруг внешне спокойно произнес: «Не забывайте, что Генштаб подчинен министру обороны, и вы не должны никого иного информировать о делах армии. Если понадобится, ЦК сам проинформирует членов Политбюро».
     Однако одним лишь этим «советом», за которым проглядывается намек на близкие отношения начальника Генштаба с курировавшим советский «атомный проект» Л.П. Берией, дело не ограничилось… Как мы уже сказали, Штеменко, вскоре сниженный в воинском звании до генерал-лейтенанта, отправился «набираться войскового опыта».
     Весьма дискуссионен и вопрос о возможностях, которыми обладал Берия для отравления Сталина. Близкий к нему Г. Майрановский, возглавлявший в 1937–1947 годах сверхсекретную токсикологическую лабораторию органов госбезопасности, был арестован еще в 1951 году. Самому же достать где-то сильнодействующие ядовитые вещества было крайне трудно даже хитрому и влиятельному Лаврентию Павловичу, тем более что он по своей должности находился под постоянным наблюдением офицеров Главного управления охраны, отвечавших за его личную безопасность.
     Кроме того, Берия, имеющий огромный аппаратный опыт политического выживания, не мог не понимать, что в качестве «хозяина Кремля» советская элита уже никак не потерпит второго подряд кавказца. Поэтому очевидно, что на посту наркома внутренних дел жить ему, верно служившему Сталину, после кончины «хозяина» останется совсем недолго. И вообще тяжесть его собственных преступлений и осведомленность в грехах соратников давала бывшему шефу НКВД мало шансов на пощаду уже как человеку. Именно поэтому все послевоенные годы Лаврентий Павлович старался больше заниматься экономическими и военно-техническими вопросами, общаться с крупными учеными, деятелями культуры, чтобы обрести новую, положительную репутацию, как бы дистанцироваться от своего кровавого прошлого…
     На причастность Берии к кончине Сталина косвенно указывает Молотов. Точнее говоря - писатель Феликс Чуев, опубликовавший содержание своих бесед с Вячеславом Михайловичем. Но Молотов, как, впрочем, и его собеседник Чуев, уже мертв, так что подтвердить или опровергнуть подлинность своих воспоминаний он уже никогда не сможет. Если же верить Феликсу Чуеву, то 1 мая 1953 года Берия недвусмысленно заявил Вячеславу Михайловичу: «Я всех вас спас… Я убрал его очень вовремя».
     Кажется, все тут предельно ясно. Однако при знакомстве со многими материалами порой складывается впечатление, возможно и ошибочное, что все высказывания на тему смерти Сталина нацелены на сокрытие истинной картины трагических событий на даче в Кунцево.
     Масла в огонь домыслов и предположений подлила прошлогодняя публикация в одном московском еженедельнике - воспоминаний бывшего чекиста из обслуги вождя. Этот офицер МГБ теперь вдруг вспомнил, что еще в 1953 году, спустя месяц после смерти вождя, комендант сталинской дачи Орлов рассказал, что их «хозяин» был найден охраной мертвым уже
     1 марта у тахты, на которой обычно спал…
     До сих пор ходЯт разговоры и о якобы планируемой Сталиным накануне смерти массовой депортации советских евреев в отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока. Мол, «эшелоны уже под парами стояли». Однако каких-либо документов на сей счет не найдено. Известно только, что в январе 1953 года было принято некое решение о строительстве огромного (на 150 - 200 тыс. человек) лагеря для «особо опасных иностранных преступников», а в Москве городские партийные органы, при участии офицеров МГБ, составляли списки лиц, подлежащих депортации. Но так как партийной организацией столицы в то время руководил Хрущев, никаких компрометирующих Никиту Сергеевича документов, ясное дело, не сохранилось и сохраниться не могло - еще осенью 1954 года он, как первый секретарь ЦК КПСС, распорядился об уничтожении в архивах московского комитета партии, а также ЦК Компартии Украины и ЦК КПСС большого количества документов, способных представить его в «неприглядном» - подлинном - виде.
     Генерал Епишев в свою бытность начальником Главного политуправления Советской Армии однажды обронил фразу о подготовке незадолго до смерти Сталина некой депортации. Якобы к концу февраля 1953-го приготовления были уже завершены, и в МГБ ждали только отмашки «хозяина». Но, мол, сразу же после постигшего вождя инсульта шеф МГБ Игнатьев рекомендовал Епишеву и другим своим замам «все забыть».
     Однако все это только разговоры, пусть и очень уважаемых, авторитетных людей, но никак не подтвержденные документально. Их достоверность снижается еще и тем, что есть свидетельства и иного рода. Так, во второй половине февраля в аппарате ЦК шла подготовка письма представителей еврейской интеллигенции на имя Сталина, в котором не было и намека на предстоящее переселение сотен тысяч людей в отдаленные районы страны. Напротив, центральным пунктом письма была просьба к вождю разрешить издание газеты «для широких слоев еврейского населения в СССР и за рубежом». Видимо, дальнейшим сценарием предполагалась, что вождь благосклонно отнесется к этой просьбе и тем самым в выгодном свете предстанет в глазах западной общественности, старательно обвинявшей его в антисемитизме.
     Истерия по поводу «убийц в белых халатах», принимавшая характер антисемитской кампании, наносила серьезный ущерб международному авторитету СССР и встретила неприятие большинства членов советского руководства. Возможно, Сталин из-за неудачных романов своей дочери Светланы и мог испытывать личную неприязнь на национальной почве, но он вряд ли даже на склоне лет был настолько глуп, чтобы единолично принимать политическое решение о депортации, а тем более добиваться его реализации. Отнюдь не оправдывая жестокие решения того времени, отметим все же, что предыдущие депортации, на которые некоторые исследователи порой ссылаются как на прецедент, проводились в другой конкретно-исторической обстановке и в представлении членов Государственного комитета обороны были мотивированы событиями, имевшими место в период отражения немецкой агрессии.
     Между тем проявления антисемитизма, или хотя бы информация о наличии оных в Советском Союзе, были на руку некоторым иностранным спецслужбам, уже в конце 1940-х годов начавшим пропагандистские операции по дискредитации СССР. Не секрет, что и после войны страна Советов продолжала пользоваться симпатиями в широких кругах еврейского населения США. Известно, что советская внешняя разведка использовала, в частности, эти симпатии для получения информации об атомном проекте американцев. В неофициальных разговорах некоторые западные историки даже признают, что передача «атомных секретов» Советскому Союзу была осознанной акцией влиятельных либеральных кругов в Соединенных Штатах, не испытывавших доверия к политике президента Трумэна и заинтересованных (разумеется, в силу своих собственных геополитических замыслов) «уравновесить» на международной арене Штаты Советским Союзом.
     Возможно, подготовка агитпропом ЦК письма представителей еврейской интеллигенции была продиктована необходимостью для Сталина «с честью» выйти из создавшейся ситуации. К тому же дело о «сионистском заговоре» явно разваливалось, что вынудило Маленкова и Игнатьева еще в ноябре 1952 года инициировать изгнание из МГБ Рюмина, которого назначили на более чем скромную должность старшего контролера в Министерстве государственного контроля СССР.
     И хотя МГБ по инерции продолжало ловить врагов и шпионов «в белых халатах», а 13 января 1953 года было даже опубликовано сообщение ТАСС об аресте «врачей-вредителей» (которое, кстати, впоследствии не раз использовалось в антисоветских целях для стимулирования эмиграции евреев в Израиль), в Кремле начинали понимать, что пора «искать крайнего».
     Примечательно, что 9 января, когда бюро Президиума ЦК собралось для утверждения текста сообщения ТАСС, Сталин на заседании не присутствовал. Интересно и то, что 1 декабря 1952 года в ходе беседы со своими ближайшими соратниками (это известно по воспоминаниям члена Президиума ЦК, министра судостроительной промышленности Вячеслава Малышева) вождь неожиданно заговорил о ситуации в органах госбезопасности: «Неблагополучно в ГПУ. Притупилась бдительность. Они сами признались, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГПУ… Лень, разложение глубоко коснулись МГБ».
     Теперь, по политической логике тех лет, «козлами отпущения» должны были бы стать Игнатьев и его «куратор» Маленков, разумеется, поживи вождь еще несколько месяцев. И тут наступило 1 марта…
     ИмеющаЯсЯ информациЯ позволяет создать следующую реконструкцию действий соратников вождя в тот злополучный день. Узнав о случившемся на даче Сталина, Маленков – Берия - Хрущев – Булганин за спиной остальных членов Президиума ЦК, который, кстати, после октябрьского (1952 г.) съезда так и не был ни разу собран в полном составе, пошли на сговор между собой. Они решили заранее распределить все ключевые государственные посты, а затем заставить остальных членов Президиума смириться со сложившейся ситуацией. Однако при здравом размышлении им стало ясно, что одной лишь «четверке» это сделать не под силу, и поэтому к сговору решено было привлечь «стариков» - Молотова, Кагановича, Микояна, Ворошилова, продолжающих пользоваться немалым авторитетом в советской номенклатуре.
     Утром 2 марта в сталинском кабинете в Кремле собрались все члены бюро Президиума ЦК, а также Вячеслав Молотов, Анастас Микоян, Николай Шверник (председатель Президиума Верховного Совета СССР) и Матвей Шкирятов (председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС).
     Вечером того же дня эти же люди встретились еще раз – теперь уже в Кремле. Тогда, видимо, и было решено легитимизировать новый состав государственного руководства, проведя 5 марта совместное заседание ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Собирать, как было положено по Уставу партии, вначале заседание Президиума ЦК, а затем и сам пленум Центрального комитета КПСС заговорщики не рискнули, опасаясь бунта сталинских «новобранцев», которых «четверка» решила вывести из партийного синклита.
     Обратим внимание: дележ власти происходил еще при живом вожде (если все же считать, что Сталин не умер
     1 марта), но никто уже не позаботился о том, чтобы оказать ему квалифицированную медицинскую помощь. Инсульт в Кунцево предоставлял «единомышленникам» вождя удобный случай закрыть «сталинскую страницу» советской истории. При этом никто из «единомышленников» никому не верил. Хрущев с Булганиным уже думали о том, как минимизировать возможный рост влияния Берии. Булганин «для подстраховки» распорядился еще 2 марта ввести в столицу дополнительные воинские части, чтобы тем самым «уравновесить» силовые возможности Маленкова и Игнатьева, контролировавших войсковые формирования МГБ и МВД.
     Само совместное заседание ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР провели вечером 5 марта в течение сорока минут (20.00 – 20.40). Оно, как планировалось, «проштамповало» решения, выработанные 2 марта в Кремле. Состав Президиума ЦК сократили до одиннадцати членов, причем одним из них приличия ради избрали «дорогого товарища Сталина».
     Интересно, что на заседании председательствовал Хрущев, что опровергает настойчивые утверждения о его второстепенной роли в тех событиях. А у постели умирающего Сталина в эти решающие часы дежурил его ближайший соратник – Николай Булганин. Именно Никита Сергеевич предоставил слово Берии, предложившему «по поручению бюро Президиума ЦК» избрать Маленкова председателем Совета Министров СССР. Затем слово получил новый глава правительства, который огласил согласованные ранее кадровые перестановки. Первыми заместителями Председателя Совмина становятся Берия, Молотов, Булганин, Каганович (консенсус соблюден: двое из «молодых», двое – из «старой гвардии»). Ворошилов возглавляет Президиум Верховного Совета СССР. Министерство государственной безопасности включается в состав Министерства внутренних дел, во главе его становится Берия (его первыми заместителями вскоре назначаются протеже Маленкова и Хрущева – соответственно Круглов и Серов) . Министерство иностранных дел получает Молотов, а военное ведомство – Булганин. Непосредственно на совместном заседании первыми заместителями военного министра становятся маршалы Василевский и Жуков (если для первого из них это незаслуженное понижение, для второго – возвращение из опалы).
     Принимается также решение о целесообразности для Хрущева сосредоточиться на работе в ЦК КПСС и в связи с этим его освобождении от обязанностей первого секретаря Московского комитета партии. Уже бывшего министра госбезопасности Игнатьева избирают секретарем ЦК, а «молодого» Леонида Брежнева, только что перебравшегося в Москву после XIX съезда, освобождают с поста секретаря ЦК и «задвигают» в Военно-морское министерство - начальником политуправления...
     Так произошла первая, политическая, «смерть» Сталина. А спустя семьдесят минут после «исторического заседания» в Кремле, когда вождь лишился власти де-юре, врачи в присутствии приехавших из Кремля новых правителей официально констатируют и его вторую - уже физическую - смерть. Между прочим, за десять минут до кончины умирающему был сделан какой-то укол.
     В 21.50 5 марта 1953 года Иосиф Сталин ушел из жизни. В последующие годы те, кого он считал своими выдвиженцами и единомышленниками, будут стараться сделать все для того, чтобы их «дорогой вождь и учитель» ушел и из истории. Однако не вышло…
     На снимках: Черчилль, Трумэн, Сталин на Потсдамской конференции, июль
     1945 г.; Сталин с членами Политбюро на физкультурном параде на московском стадионе «Динамо», конец 40-х годов.