НА ФОНЕ «политического наркома» Тухачевский как военный деятель также выглядел предпочтительнее. Однако внимательное знакомство с военно-теоретическими работами маршала вызывает сомнение: а справился бы сам Михаил Николаевич с обязанностями наркома в предвоенные годы? Обращают на себя внимание увлеченность автора революционной фразеологией, абстрактность рассуждений, придумывание искусственных и бесполезных новых терминов.
     Впрочем, возможно, это было всего лишь данью времени. Оглянемся в недавнее прошлое, в 1980-е годы: мог ли командующий войсками округа, да и просто командир дивизии, не ссылаться на служебных совещаниях на материалы партийных съездов, выступления Генерального секретаря ЦК? В 1930-е годы без использования партийной схоластики и марксистской терминологии военачальник вообще мог ставить на себе крест.
     У Тухачевского революционная фразеология и приверженность к абстрактным марксистским схемам были выражены особенно явно. Возможно, им, дворянином, двигал инстинкт самосохранения - ему хотелось казаться самым «пролетаристым» военачальником, как грузин Сталин стремился казаться «самым русским» государственным деятелем.
     На эту особенность мышления Михаила Николаевича обращал внимание и польский маршал Юзеф Пилсудский. В своем труде «1920 год» победитель Тухачевского, ознакомившись с его литературным творчеством, пишет: «Чрезмерная абстрактность книги дает нам образ человека, который анализирует только свой мозг или свое сердце, намеренно отказываясь или просто не умея увязывать свои мысли с повседневной жизнедеятельностью войск, которая не только не всегда отвечает замыслам и намерениям командующего, но зачастую им противоречит... Многие события в операциях 1920 года происходили так, а не иначе именно из-за склонности пана Тухачевского к управлению армией как раз таким абстрактным методом»…
     
ЕСЛИ ПОДХОДИТЬ к оценке Тухачевского и Ворошилова в нравственном отношении, то здесь сравнение явно не в пользу первого - в плане человеческих качеств и личной порядочности луганский слесарь Ворошилов был выше бывшего подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка. Не случайно именно ему жаловалась на несносное поведение мужа в быту, прося наркома повлиять на него ради сохранения семьи, вторая жена Тухачевского (ее личное письмо Клименту Ефремовичу хранилось в середине 1980-х годов в одном из московских архивов).
     Понятно, что для характеристики любого политика понятие порядочности может быть применено лишь условно. Ворошилов, хотя инициативы в развертывании репрессий в РККА и не проявлял, «расстрельные списки» из НКВД безропотно подписывал. И в гражданскую войну на совести Ворошилова немало излишне жестоких поступков. Будущий нарком обороны, как считают некоторые историки, причастен к расстрелу командира 1-го Конно-сводного корпуса Бориса Думенко (между тем в случае с Думенко не все так однозначно, о чем «Красная звезда» расскажет в материале к 120-летию со дня рождения Семена Буденного. – Ред.).
     Но все же Ворошилов «ястребом» никогда не был, как не был он и партийным догматиком. Молотов под конец жизни вспоминал, что в конце 1920-х годов, когда обострилось противостояние Сталина и группы Бухарина – Рыкова, наркома обороны, как и Калинина, «качало» вправо. Ворошилову, как и многим ветеранам революционного движения, претили ортодоксальность и безжалостность Молотова, Кагановича, Кирова. Обычно Климент Ефремович предпочитал плыть по течению, «колеблясь» вместе с линией партии. Природное чутье подсказывало ему, что революциям свойственно пожирать своих особо прытких детей…
     В этом на собственном опыте вскоре убедился не в меру активный Тухачевский. Справедливости ради надо отметить, что этого одаренного и образованного человека погубили личные амбиции и карьеризм. Он попусту растратил свой потенциал в борьбе за кресло наркома обороны, хотя мог, несмотря на свои «завихрения» и ошибки в выборе приоритетов в военно-технических вопросах, немало сделать для подготовки армии к отражению неизбежной немецкой агрессии...
     К отрицательным личностным качествам Михаила Николаевича относилось и сибаритство - красный маршал не отказывал себе в земных удовольствиях, любил, так сказать, пожить себе в радость. Например, он часами занимался изготовлением скрипок, собственноручно делал морилки и лаки - его перу принадлежит даже специальная работа на эту тему «Справка о грунтах и лаках для скрипок». Еще одним увлечением заместителя наркома была дрессировка в служебном кабинете мышонка, о чем оставил свое свидетельство потомкам его личный врач Л. Кагаловский: «Михаил Николаевич приучил мышонка в определенное время взбираться на стол и получать свой ежедневный рацион»…
     К весне 1937 года номенклатурные «подпорки» Тухачевского существенно ослабли. В марте 1935 года Енукидзе, заподозренный Сталиным в причастности к организации убийства Кирова, был освобожден от обязанностей секретаря Президиума ЦИК. В тот же год внезапно умер Куйбышев, а в феврале 1937-го застрелился Орджоникидзе. Шансы на получение поста наркома обороны у Тухачевского значительно уменьшились.
     
НЕ ЛАДИЛИСЬ у него отношения не только с Ворошиловым, но и с начальником Генерального штаба Александром Егоровым. В декабре 1919 года, когда Тухачевский прибыл на должность командующего 13-й армией, этому назначению воспротивился командующий Южным фронтом подполковник старой армии Егоров. Михаил Николаевич целый месяц пробыл при штабе фронта, но так и не был допущен военным советом к командованию армией. Зато в январе 1920 года он был назначен командующим Кавказским фронтом, где членом военного совета стал Орджоникидзе. Кстати, «злые языки» позднее утверждали, что своими военными успехами на Северном Кавказе будущий красный маршал обязан толковому начальнику штаба - выпускнику Академии Генштаба бывшему подполковнику В. Любимову.
     Через несколько месяцев Тухачевский вновь столкнулся с Егоровым, на этот раз на польском направлении: Александр Ильич командовал Юго-Западным фронтом, Михаил Николаевич – Западным.
     В апреле 1936 года взгляды Тухачевского и Егорова вновь не совпали. В наркомате обороны проводилась большая командно-штабная игра: Иероним Петрович Уборевич, командующий войсками Белорусского округа, играл за «красных», Тухачевский - за «синих». Его союзником выступал командующий войсками Киевского округа Иона Эммануилович Якир, игравший за польские войска – это были 30 дивизий, выступавшие на стороне немцев (после заключения в 1934 году пакта о ненападении между Германией и Польшей ее внешняя политика становилась все более прогерманской).
     Генеральный штаб, возглавляемый маршалом Егоровым, исходил из того, что немцы сумеют отмобилизовать не более 100 дивизий, из них 50-55 будут действовать к северу от Полесья. Тухачевский же считал, что Германия выставит против СССР около 200 соединений, в том числе севернее Полесья - до 80.
     Действительно, в 1941 году враг отмобилизовал около 190 дивизий, и 79 из них ударили к северу от Полесья. Думается, хорошее знание Тухачевским возможностей вермахта объяснялось его многолетним общением с немецким генералитетом, но Генштаб отверг оценки Тухачевского, как и его мнение о возможности неожиданного для РККА нападения. Егоров считал, что силы вермахта и РККА будут приблизительно равны и внезапности удара немцы не достигнут.
     Самолюбивый Тухачевский ощущал себя непонятым, это болезненно сказывалось на его внутреннем мире и состоянии психики. Человек, бесспорно, высокого интеллекта и властный, он безуспешно продолжал стремиться к должности наркома. Упорство Сталина, отстаивающего Ворошилова, все более озлобляло маршала, делало его податливым на заманчивые предложения противников генсека в партии.
     Внутренний мир Тухачевского, судя по свидетельствам некоторых его современников, был значительно сложнее, чем принято представлять. С детства хорошо знающий военную историю, он мечтал о своих Каннах и своем Тулоне. Его воображение занимали глобальные геополитические проекты. Возможно, тут сказывалось его знакомство с Львом Троцким и его идеей мировой революции, а также пребывание в немецком плену, где русский подпоручик познакомился с самобытными людьми, открыв для себя много нового и загадочного в мировоззренческом отношении.
     Одному из своих товарищей по несчастью – французскому офицеру Реми Руру -, молодой Тухачевский признался: «Я ненавижу социалистов, евреев и христиан…» В несчастьях России он винил киевского князя Владимира, который-де допустил на Русь «чужую веру». По словам француза, русский подпоручик заявил: «Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию». Его антихристианство и германофильство объективно могли создавать питательную почву для симпатий Михаила Николаевича к нацистской Германии.
     
В ПЛЕНУ судьба Тухачевского удивительным образом оказалась переплетена с жизненным путем выдающегося государственного деятеля Франции Шарля де Голля. Они вместе томились в Ингольштадтской крепости в Верхней Баварии, где капитан де Голль учил русского подпоручика французскому языку. Оба затем продолжили офицерскую карьеру, стали видными военными теоретиками, отстаивающими новые способы ведения «войны моторов». Если принять во внимание проявленные де Голлем в зрелые годы антиатлантические настроения и приверженность идее единой Европы «от Атлантики до Урала», то не кажется такой уж невероятной версия некоторых исследователей, утверждающих, что в плену Тухачевский и де Голль вступили в некую эзотерическую организацию евразийской направленности. Французский писатель Жан Парвулеско называл ее «Орденом Полярных», противостоящим геополитическим устремлениям туманного Альбиона.
     Может быть, уже тогда у Тухачевского зародилась идея русско-германского союза, сторонником которой оказались и многие руководители большевиков, начиная от Ленина и Троцкого. Пользуясь служебными возможностями, маршал и после 1933 года продолжал поддерживать связи с немецкими генералами, у которых был свой резон в альянсе с РККА и которые также были не прочь нанести «загнивающей Европе» решающее поражение. Должность наркома обороны открывала бы перед Тухачевским новые горизонты.
     
(Продолжение следует).
     
На снимке: реввоенсовет Первой Конной армии с группой командиров. В первом ряду - ТИМОШЕНКО, ВОРОШИЛОВ, БУДЕННЫЙ, ГОРОДОВИКОВ (слева направо: второй, третий, четвертый, шестой). Майкоп, март 1920 г.