- 10 июня 1941 года я окончил Камышловское пехотное училище и был направлен в Могилев на курсы военных разведчиков. Три дня проучились – и война. После первых боев меня определили в особый отдел 16-й армии, которая только еще разворачивалась.
- То есть учиться всему пришлось по ходу дела?
- Конечно. Прикрепили меня к капитану Харитонову, старшему оперуполномоченному, и он меня начал таскать по командировкам - в дивизии, в бой. Показывал, как в бою организовать работу, как с работниками полкового звена встречаться, как вербовать агентов в боевой обстановке, оформлять это...
- К тому же вы непосредственно участвовали в боях?
- Все время дрались: сначала под Смоленском, потом Днепр вплавь форсировали, попали в окружение в районе Соловьевской переправы – страшные бои были, потери невероятные.
- То есть там уже было не до оперативной работы?
- Командование все время давало нам поручения: там разберись, тут наведи порядок. Прав у военной контрразведки всегда было больше, чем у командиров... В сентябре в окружении в районе Вязьмы оказались не только наша, но и соседние 19-я и 20-я армии. С остатками артиллерийской части мы заняли оборону в лесу, нас окружили, и мы трое суток отбивались, нас и бомбили, и черт знает что!
- Иван Лаврентьевич, вы в это время – как бы поточнее спросить – в какой роли выступали?
- Так как командование было убито, я начал организовывать из оставшихся военнослужащих оборону – пришлось это делать с большим усилием, вплоть до угрозы применения оружия. И тут появляются пятеро военнослужащих. Один распахнул плащ-накидку – вижу, бригадный комиссар. Он представился: Лебедев. Спросил, что мы намерены делать? Отвечаю: организовать прорыв окружения. Лебедев предложил сформировать настоящий воинский отряд, проверить все оружие и готовить прорыв. Меня он назначил своим заместителем и начштаба отряда. Вечером мы пошли на прорыв...
- И вышли к своим?
- Да, мы тоже так думали... Убыль была большая, много убитых, но с учетом того, что к нам примкнуло много окруженцев, всего собралось 500 – 600 человек. Потом наши разведчики сообщили, что тут одни немцы кругом, а фронт находился в районе Можайска, мы – южнее Вязьмы... Так что 20 суток выходили, ведя бой в тылу противника! Многие погибли, а раненых мы по деревням рассовывали. Лебедев тяжело заболел – его несли на носилках…
- Куда же вы вышли?
- К знаменитому селу Бородино. Но только расположились –немецкие танки! Распределил я людей, чтобы хоть как-то остановить их. В это время подходит колонна наших автомашин. Полковник меня спрашивает, кто мы такие? Объясняю. Он посмотрел, сколько нас и в каком виде, и сказал, чтобы мы шли в Дорохово на сборный пункт, а они займут оборону. Это был полк, прибывший с Урала. Я привел свой отряд в Дорохово – нас оказалось 72 человека: 10 – рядовые и сержанты, остальные – офицеры. И подполковники были, и майоры…
- А вы старший лейтенант? Почему они вам подчинялись?
- Настолько, видимо, велик был авторитет военной контрразведки. Все относились с уважением, а прощались со слезами…
- Но вы в это время выполняли исключительно командирские обязанности?
- Нет, не только. Немцы под видом выходцев из окружения забрасывали своих разведчиков, диверсантов… Приходилось на ходу проверять наше «пополнение», кто такие. К нашему счастью, агентов не было.
- И вы наконец-то вернулись в особый отдел?
- Штаб находится в Волоколамске. Доезжаю на попутных машинах – а бомбежка страшная была! – вижу, около домика стоит солдат. Подхожу - рядом с ним стоят Рокоссовский и адъютант, который его уговаривает спуститься в щель. Вокруг все буквально трясется, бомбежка невероятная... Рокоссовский молчал, молчал, а потом говорит: «Как я могу идти в щель, если тут солдат стоит?!»
- Вы потом с Константином Константиновичем встречались?
- Конечно, и довольно часто. Последняя моя встреча с ним, когда он был командармом, произошла так… В освобожденных Сухиничах Рокоссовский сидел в кабинете, и рядом с домом разорвался снаряд. Осколок влетел в окно, ранил генерала в грудь, пробил легкие… Начальник мне говорит: «Из Москвы вызвали санитарный самолет, организуйте эвакуацию и обеспечьте безопасность командующего». Поехал я к указанному месту, куда вскоре привезли Рокоссовского. Он в тяжелом положении был – кровотечение сильнейшее, дышал с трудом… Когда прилетел самолет, я решил проверить его. Ведь было в 1941-м, что немцы перехватили информацию и захватили одного командующего… Мне сразу бросилось в глаза, что трое врачей какие-то не совсем белые и по-русски с акцентом говорят! Докладываю по телефону, что вот такое дело. Самолет задержали. Через полчаса звонят: «Отправляй, это испанцы, эмигранты – они создали санитарный отряд». Заранее предупредить не могли! После излечения Рокоссовского назначили командующим Сталинградским фронтом, а к нам пришел Баграмян.
- С ним у вас тоже установились хорошие отношения?
- Да, он к нам часто приходил, все дела мы с ним обсуждали. В 1942-м меня назначили старшим оперуполномоченным отдела контрразведки армии - считали, что я уже опыт приобрел. Но у меня больше военного опыта было.
- В чем заключались ваши служебные обязанности?
- Прежде всего бороться с агентурой противника. В первый период войны они в нашей форме ходили, но мы быстро навели порядок. Каждый месяц в документы офицерам и солдатам ставили шифрованные обозначения. Если нет обозначения – задерживали и разбирались... Когда же мы брали Городок, военная контрразведка впервые создала свой небольшой отрядик, который вошел в прорыв вместе с наступающими и даже с военной разведкой.
- Для чего это было нужно?
- Для захвата немецких разведывательных и карательных органов. Мы знали, что они там находятся... Мне пришлось участвовать в расследовании - это страшная картина, что они там творили! Сотни людей были закопаны живыми, вместе с детьми. Эти материалы мы передали правительственной комиссии... Пройдя через Белоруссию, наша армия вышла в Литву и первой прорвалась в Восточную Пруссию, на территорию противника.
- Какая тогда была оперативная обстановка в Литве?
- На первых порах вроде бы и ничего. Война есть война, им некогда просто было... А когда основные силы ушли в Восточную Пруссию, обстановка в Литве стала тяжелейшая! Подполье начало действовать, чего только там не творилось! Они небезуспешно действовали – хорошо знали свою обстановку, местность, лесистые места, топи всякие. Наши пройти не могут, а они…
- Но ведь вы боролись с этими бандитами?
- Конечно. В 1945-м, когда я уже был начальником отдела, мы получили информацию, что активно действующая банда собирается разграбить несколько сел. Я сформировал конный отряд, чтобы перехватить их, но мы опоздали, пока пробирались по болотам. А бандиты в своих же литовских деревнях такое натворили, что просто ужас! Волосы вырывали и груди отрезали у женщин, звезды на телах вырезали. Хотя нескольких бандитов мы выловили, но отряд был большой, и они возвратились через болота в свои схроны. Вообще Литва нам дорого обошлась…
- Вы сказали, что к этому времени уже были начальником отдела. Какого?
- Дело в том, что немцы очень серьезно использовали прикрытие раненых бойцов и офицеров. Сознательно подстреливали своих агентов, они попадали в медсанбаты, госпитали, а оттуда - в наши подразделения. Тогда было принято в нашей, теперь уже 11-й гвардейской, армии решение сформировать отдел контрразведки «Смерш» по выявлению агентуры и разведчиков противника через госпитали, медсанбаты, пункты эвакуации. Меня назначили начальником такого отдела – и мы начали работать. Небезуспешно, прямо скажу.
- А разве немцы под конец войны не снизили свою разведывательную активность?
- Представьте, мы уже вели бои за Кенигсберг, а в это время мой отдел вылавливает парашютиста! Агент прошел школу – с документами советского офицера, с рацией, со связью к националистическим бандформированиям. В общем, на длительное оседание. Борьба велась до конца!
- И все же по вашей контрразведывательной линии вы гитлеровцев переиграли?
- Да, хотя германская разведка и была на высшем уровне… Между тем у них все было совсем не так, как у нас. У нас все было расписано, указано, что можно делать, чего – нельзя. У них же вообще не было понятия «нельзя», они применяли любые методы, шпионам, диверсантам и террористам разрешалось действовать в любом плане...
- Иван Лаврентьевич, вот такой деликатный, с точки зрения спецслужб, вопрос: как строились ваши взаимоотношения с различными категориями военнослужащих?
- Сегодня некоторые мемуаристы оценивают взаимоотношения командования и контрразведки в критическом плане. Но у нас никаких противоречий не было… Обстановка была исключительно доброжелательная, при полном взаимодействии, полном понимании. Я уже говорил про будущих маршалов Советского Союза Рокоссовского и Баграмяна, очень добрые отношения были у меня с генералом Лукиным, который в 1941-м, как известно, попал в плен… Уж на что был строг будущий маршал Кошевой, но и с ним работа велась при полном взаимодействии.
- Как солдаты относились к «Смершу»?
- Нормально. Боязни, могу вас заверить, никакой не было. Тем более что мы все время вместе находились рядом. И потом, если человек готовится к бою, понимает, что его, может быть, совсем скоро убьют – чего ему тебя-то бояться?
- Ну а вот отношение к вашим агентам?
- Да кто их знал?! Никто ничего не знал. Если же где-то какой-то прокол был, сразу ликвидировали все документы, прекращалась всякая связь... К тому же очень часто мы обращались к помощи доверенных лиц, без оформления. Люди помогали нам на чисто патриотической основе. Подсказывали, информировали. Мы постоянно общались с личным составом, и это не вызывало никакой негативной реакции.
- Какой же интерес был им с вами работать? Была ли какая-то материальная заинтересованность?
- Да что вы! У нас и у самих денег-то не было... Просто подавляющее число воинов были преданы Отечеству, понимали и видели, что все, что мы делаем, – это в интересах страны, для того, чтобы приблизить Победу над врагом.
На снимках: Иван УСТИНОВ в 1941 году.