В НЕБО взвились две красные ракеты, и траншея вмиг опустела - бойцы и командиры выскакивали из окопов, с оружием в положении «на грудь» бежали вперед. Саперы с длинными сосновыми жердями в руках обгоняли наступающих. Николай Бугаев, мой друг и тоже командир взвода, вначале беспокойно перебегал между санитарами, затем подтянулся к скату бруствера:
     - Не могу здесь отсиживаться! Видел, Аня уже побежала…
     Наступательный порыв захватил и меня. Я схватил носилки, мостиком перебросил их между краями траншеи, подтолкнул вверх Бугаева, затем выбрался наверх сам…
     - Товарищ военфельдшер, - сказал
     мне Проничев, - оставайтесь здесь, под бугром, а мы будем носить сюда раненых! Ведь мы так планировали!
     Мельком я увидел, как между фонтанами поднятой взрывами земли бежала Вера Боброва. Тяжелая санитарная сумка перетягивала в струну ее тонкую, почти детскую фигуру, и я зло ответил Проничеву:
     - Стыдно нам прятаться за спины девушек! Дорога каждая минута! Пока к нам поднесут раненых, другие появятся… Вон, до речки еще не добежали, а сколько людей упало!
     Я говорил, но меня, кажется, никто не слушал. Во-первых, потому что заглушала интенсивная стрельба, а во-вторых, Проничев уже перевязывал раненого и отстал. Я остановился, осмотрелся: саперы соединяли деревянным настилом узкие берега Льбы. Под огнем гитлеровцев, стоя по самые плечи в холодной осенней воде, они забивали колья в торфянистое дно реки. А по проходам в минном поле цепочкой бежали наступающие, но у проволочных заграждений они замешкались, остановились. С правого фланга, захлебываясь собачьим лаем, ударил фашистский крупнокалиберный пулемет, а в глубине расположения врага раздались частые минометные и артиллерийские выстрелы.
     Спустя секунды на разных участках ничейной земли, особенно у проволочных заграждений, взметнулась земля. Чаще засвистели пули. Я остановился около обрывистого берега реки, наблюдая за наступающими бойцами. Ясно было, что выкурить гитлеровцев из теплых блиндажей и землянок им непросто - с каждой минутой оживали новые огневые точки, нарастала плотность огня. Вдруг в первой траншее и у дзотов взметнулись частые фонтаны земли. На мгновение пулеметный огонь ослаб, чем сразу воспользовались наши командиры и подняли залегших бойцов на штурм Льбы.
     Кто-то бежал по шатким настилам, которые успели проложить саперы, большинство просто бросились в воду. Минута - и воины режут ножницами проволоку, а артиллерия переносит огонь на вторую траншею врага, на отсечные позиции. Из траншей нашего боевого охранения лавиной выскакивают командиры и бойцы - секунды, и вторая волна наступающих форсирует Льбу. Красноармейцы в промокшей одежде и обуви забрасывали «колючку» гранатами, рубили саперными лопатами, резали ножницами, набрасывали на нее шинели, что-то кричали, бежали к первой траншее врага. А некоторые, как подкошенные, оседали на землю, повисали на проволоке и больше не поднимались…
     Дворников, Проничев и Куликов бежали к проволочным заграждениям в цепи наступающих. На мгновение Куликов остановился. Впереди его из амбразуры малозаметного дзота высовывался вороненый ствол пулемета. Куликов зубами выдернул чеку из гранаты-лимонки, замахнулся... Но тут из пулемета вырвался сноп огня. Санитар сделал несколько шагов вперед, прогнулся и рухнул на землю у самого дзота, закрыв своим мощным телом сектор обстрела. Кто-то из наступающих бросил в дверь дзота противотанковую гранату.
     Огневая точка была подавлена. Но какой ценой! К горлу подступил комок, острая боль утраты разрывала душу. Первый настоящий бой, первая тяжелая потеря… Куликов неоднократно мне говорил, что на войне ноги и руки должны слушаться голову – мол, сначала осмотрись, подумай, найди правильное решение, потом двигайся… Он же видел смертельную опасность. Таежный охотник-промысловик, он знал, что ему может не хватить какой-то сотой доли секунды, чтобы опередить врага. Но знал он и то, что следом за ним идут десятки однополчан, которые окажутся в секторе обстрела. Не задумываясь, принял единственно правильное в этой ситуации решение...
     По шатким мосткам я перешел на другой берег. Между пригорком и первой траншеей приметил лощинку, которая не простреливалась пулеметным огнем. Ближе к проволочным заграждениям нашел хорошо замаскированный дерном дзот фашистского боевого охранения или укрытие их снайпера. Лучшего места для сбора раненых не видел – тут и переправа рядом.
     С ПЕРВЫМИ РАНЕНЫМИ пришли Дворников и Проничев, поставили около меня носилки. Помолчали. Дворников, сжимая автомат, нарушил тягостную паузу:
     - За жизнь Куликова фашисты заплатят. Мы... я... им этого не простим, - и тут же спохватился. - Раненых много. Проничев! Бери носилки! Пошли!
     Склонив головы на поникшие плечи, с белыми повязками на головах, руках, ногах, осторожно опираясь на приклад винтовки, на палку, плечо товарища, поддерживая друг друга, к медицинскому пункту брели вереницы раненых. Это были в основном легкораненые. Санитары рот, Дворников с Проничевым, находили там, где шел бой, тяжелых и на носилках доставляли их ко мне.
     Под небольшим бугром, практически под открытым небом, я ножом разрезал окровавленную одежду, подбинтовывал кровоточащие повязки. Когда кровотечение было не остановить тугой повязкой, накладывал жгут. Всем, кто мог самостоятельно передвигаться, указывал направление к штабу батальона, неподалеку от которого развернулся полковой медицинский пункт. Контролировал, чтобы каждый раненый шел со своим оружием.
     На какую-то минуту поток раненых прекратился… Я поднялся на пригорок, затем на высокий бруствер траншеи, осмотрелся. За полыхавшими деревенскими постройками проходила вторая траншея в обороне врага. Там теперь шел бой - доносились автоматные и пулеметные очереди, разрывы гранат…
     Фашисты уже начали приходить в себя после нашей артиллерийской обработки. Из глубины обороны открыли огонь минометы. Крупнокалиберные мины с шелестом падали на улицах деревни, сотрясая воздух громкими взрывами и поднимая столбы земли. Две пары санитаров с ранеными на носилках, пригнувшись, лавировали между воронками. Около десятка легкораненых сами шли к моему медицинскому пункту. Невдалеке неподвижно лежал наш боец в неестественной позе, рядом - другой. Третий, подтянув туловище на вытянутые руки, встал на четвереньки, но руки его прогнулись, и он ткнулся лицом в землю…
     Я бросился к нему. Раненый вновь пытался подняться. Я прилег рядом, перевернул его лицом вверх, освободил от застежек шинель, одним движением ножа превратил гимнастерку вместе с нательной рубашкой в распашонки. Сквозное ранение грудной клетки. Из санитарной сумки вытащил ватно-марлевую повязку, освободил от упаковки, наложил на рану. Раненый лежал без движений. Затем необычно дернулся, по телу прошла судорога, и он расслабился. Теперь уже - навечно… Очевидно, пуля повредила крупный сосуд, и боец погиб от кровотечения и шока. Спасти таких на поле боя почти невозможно.
     Огонь усиливался - противник подтягивал из глубины резервы, готовился к контратаке. Вдоль всей улицы выл, свистел и с треском грома рвался металл, рассыпая осколки величиной от ладони до спичечной головки...
     На дальних высотах ожили амбразуры, выплескивали потоки пуль, и те свистели, цвикали, поднимали фонтанчики земли на брустверах окопов, встречали на пути наших пехотинцев. Бойцы обычно молча опускались на землю, реже - вскрикивали, причем казалось, от удивления, а не от боли, и оставались лежать без движений.
     Впереди, слегка пригнувшись и поддерживая санитарную сумку, пробежала Аня Кудрявцева. Ее соломенные косы словно бы отставали от стремительного бега. В действиях - никакой растерянности. Вот невдалеке от нее взметнулся столб разрыва. На мгновение, пока осыпались осколки и земля, она упала, но тут же вскочила, отряхнула от пыли сумку, отбросила за спину косу и - вперед, к очередному раненому.
     ТУТ Я УВИДЕЛ распластанное тело бойца. В глазах - изумление и мольба о помощи. Пульс слабый, частый. Кровопотеря! Но откуда? Расстегнул шинель, увидел, что окровавленная нога солдата неестественно согнута между коленным суставом и пахом - огнестрельный перелом бедра.
     Освободил ногу от одежды, наложил жгут. Кровотечение остановилось. На раны - повязки. Приложил к ноге винтовку, приклад ее прибинтовал к поясу, ствол - к ноге, так что исключались движения в суставах. Уколом ввел морфин. На обвертке индивидуального пакета написал время наложения жгута и булавкой прикрепил к шинели. Такого раненого вытащить из глубокого окопа мне не под силу - нужны носилки. Вскочил на бруствер и вскоре оказался на своем «рабочем месте», где меня встретил очень взволнованный Проничев:
     - Товарищ военфельдшер, Сардаров тяжело ранен!
     - Рядом раненый с переломом бедра. Помоги перенести!
     Сардаров лежал на носилках лицом вниз, дышал часто и поверхностно. Его широкая грудь была перемотана окровавленными бинтами от шеи до поясницы. Один конец ножниц я подложил под слои нижнего края бинтов, разрезал повязку и отвернул ее в сторону. Не знаю, какие чувства отразились у меня на лице, - в окровавленных тканях, от шеи до нижнего края лопатки, лежала неразорвавшаяся мина от фашистского ротного миномета! Что неразорвавшаяся - неудивительно, таких много валяется на поле боя. Но то, что она здесь, в груди живого человека!.. Присмотревшись, заметил, что при выдохе край железа приподнимается, показывая неровные края излома. Я протер от крови окружающие ткани и понял, что мина при близком разрыве раскололась на две части и одна половина острыми краями вонзилась в грудь Сардарова. У края осколка выступала и слегка пенилась кровь... Осколок я решил не трогать, это дело хирургов.
     Еще раньше, понимая, что встречусь с проникающими ранениями грудной клетки, я собирал и хранил в своей сумке прорезиненные обвертки индивидуальных перевязочных пакетов, которые теперь и пригодились. Края раны и ранящий снаряд протер стерильными салфетками, смазал настойкой йода. Черепицеобразно, слой за слоем, обложил осколок, рану и окружающие участки кожи упаковкой перевязочных пакетов. Через плечи перебросил две марлевые ленты-подтяжки. Тщательно прибинтовал все это, завязал подтяжки. Руку, близкую к ране, прибинтовал к грудной клетке. У раненого улучшилось дыхание. Предупредил его, чтоб на пути к медсанбату поменьше шевелился, иначе будет смещаться осколок, усилится боль и осложнится дыхание… Медиев и Проничев подняли тяжелую ношу и медленно пошли на переправу. Шаткий настил мостика прогибался, ноги носильщиков по самые колени погружались в воду…
     СПУСТЯ КАКИХ-ТО полчаса с начала боя в дзоте и около меня скопилось до десятка тяжелораненых, поток их увеличивался… Я успевал только подбинтовывать пропитавшиеся кровью повязки, в спешке наложенные на поле боя... Вдруг у самой переправы увидел Веру Боброву. Она со своими четырьмя санитарами двигалась в нашем направлении, на носилках были ящики с патронами и гранатами. Следом, сгибаясь под тяжестью таких же ящиков, быстро двигались около двух десятков бойцов. Впереди всех семенил старшина Эльберт.
     - Спасибо, Вера! Как всегда, ты вовремя. Окружены мы ранеными, только успеваем вытаскивать, к вам нести некому.
     - Старший врач Моисеев потому и прислал нас. Показывай первоочередных!
     …ОСЕННИЙ ДЕНЬ склонялся к закату. Вдалеке раздавались уже только отдельные выстрелы. Да снаряды иногда резали, казалось, спрессованный боем воздух единственной улицы сгоревшей дотла деревни Веревкино. Вот эти два ряда закопченных кирпичных печей мы только что освободили от противника. А сколько крови пролито, сколько свежих могил придется отрыть!