- Валерий Александрович, стратегия постконфликтной реконструкции в Чечне вызывает множество споров. Что, на ваш взгляд, нужно предпринять там для стабилизации ситуации?
     - Дело в том, что этот конфликт как бы перестал быть «собственностью» конфликтующих сторон, если таковые сегодня имеются. Он стал определенным фоном, приметой времени. На ситуации в Чечне делается много политических карьер, служебных продвижений, зарабатываются деньги...
     Собственно говоря, рядовые граждане – те, кто страдает от конфликта, не в силах контролировать складывающуюся ситуацию. Как наделить общество способностью самоорганизовываться и управлять? Эта проблема свойственна для всех конфликтов в мире, для всех постконфликтных ситуаций. То есть когда идет война, нет вопросов по поводу того, кто управляет ситуацией, кто «правит бал». У кого больше сил и изощренности, тот и правит. Когда же речь идет о выходе из конфликта, ситуация гораздо более сложная, это труднее, чем войти в конфликт. И здесь, повторяю, крайне важно наделить население постконфликтной зоны способностью к самоуправлению.
     Именно поэтому я всячески поддерживаю то, что называется «чеченизацией» конфликта. И считаю, что процесс этот должен быть даже более глубоким, продуманным. Возможно, «чеченизация» - не слишком удачный термин. Но то, что нужно наделять чеченцев властью и ресурсами, – это бесспорно. И в этом отношении политика федерального центра сегодня правильна. Но, к сожалению, пока она в основном ограничивается делегированием чеченцам некоторых вопросов безопасности: создание местных правоохранительных структур и т.п. Остальные сферы, в том числе экономика, пока недостаточно подконтрольны собственно чеченскому обществу. И в этом направлении нужно двигаться.
     Хотя движение уже происходит. Скажем, ликвидация находившейся в Москве дирекции по восстановлению Чечни, перевод туда исполнительных и финансовых структур сыграли определенную роль. А прямые денежные компенсации людям, потерявшим в ходе боевых действий жилье и имущество, - это самое верное решение. Но есть здесь как бы и вторая стратегия, которая пока мало используется и осознается.
     - О чем речь?
     - За время войны чеченское общество потеряло элиту. Причем не только интеллектуальную, но и техническую. Фактически сегодня в республике нет слоя обычных инженеров. Русские уехали, а среди чеченцев их без того было мало. Мало и преподавателей школ и вузов, врачей, гуманитариев, культурной элиты, которая могла бы создать хотя бы какую-то атмосферу мирной жизни, удовлетворяющую духовные потребности людей. Было бы неплохо восстановить в Чечне археологические раскопки, продолжить работу по чеченскому фольклору, истории, этнографии. Кстати, в постконфликтных зонах потребность в культуре, в том же театре, очень высока. События в той же послевоенной Югославии показали, что не только через восстановление дорог или жилья, но и через культуру можно провести значительную часть социально-терапевтических действий. Так что вопрос, как вернуть элиту, является крайне важным. Ибо выращивать из молодежи новых инженеров или ученых сейчас сложно. Для этого нужны годы.
     В этом отношении нужны дополнительные усилия. Надо не просто искать среди видных чеченцев тех, кто возглавил бы эти процессы (правильно, кстати, что на первые роли в Чечне выдвигаются уроженцы этих мест разной национальности). Надо основную элитную массу, своего рода корпус мира, туда отправить. Причем не только из чеченцев. Я бы рекомендовал привлечь туда тех, кто когда-то жил в Чечне, знает ее изнутри. Или молодых энтузиастов. Зря ругали тех же «Идущих вместе», которые посылали в Чечню педагогические десанты, пытались организовать там компьютерные классы. Пусть здесь и был какой-то элемент пиара, но главное, это было полезно! Если бы какая-то отважная часть молодых людей поехала туда и при обеспечении соответствующей безопасности делала что-то полезное, это было бы крайне важно.
     Так что смысл второй стратегии – возвращать в Чечню людей, которые действительно могут оказать квалифицированную помощь, а не просто работать в поле или строить жилье. На это самих чеченцев хватит.
     Но есть и третий важный элемент. Это снижение уровня ксенофобии, нетерпимости по отношению к Чечне. За последние годы мы очень быстро сконструировали образ чеченца как врага или гордого дикаря. С одной стороны, радикально-либеральная идеология преподносила нам чеченцев как этаких доморощенных Робин Гудов, тем самым удовлетворяя потребность в презентации конфликта как некой освободительной войны. А с другой стороны, их оппоненты всячески лепили образ врага и бандита.
     Надо сказать, к этому приложили руку и журналисты, особенно телевизионщики. В самом начале первой чеченской кампании в ход шли трафаретные формулировки типа «наши» и «не наши». Деление на «мы» и «они» только подливало масла в огонь, отталкивало от государства. Не может такого быть: земля – наша, а люди – не наши! Видя, что по телевизору их уже «не держат» за своих, некоторые чеченцы волей-неволей проникались идеями сепаратизма.
     Хорошо зная чеченцев, в том числе и тех, кто находился «по ту сторону баррикад», я с полной уверенностью говорю: это НАШИ люди. Степень общности чеченцев с русскими, украинцами и тем более с другими народами Северного Кавказа на порядок больше, чем степень различий. Это один из важнейших выводов, который все мы должны сделать.
     Кстати, между мною и чеченскими учеными, которых я взял работать в Институт этнологии и антропологии, гораздо больше общего, нежели между этими чеченцами и их соплеменниками из горных сел, где находится их общее родовое кладбище, а сами эти соплеменники – совсем другого социального статуса, взглядов и представлений.
     Как деконструировать ложный образ радикально отличного от нас, живущего в другой цивилизации, по каким-то тейповым законам или законам кровной мести чеченского общества? Как преодолеть этот культурный фундаментализм, эту абсолютизацию культурных различий? Думаю, во многом здесь виноваты и ученые-этнографы. Прежде всего критические замечания я высказываю в адрес своих коллег, для которых порой установить культурные отличия — значит доказать, что по-настоящему двигаешь науку. А общность... Она нам как бы неинтересна. На самом же деле ее нужно не только видеть, но и поддерживать, стимулировать. И тем самым уменьшать дистанцию, которая образовалась в нашем обществе между чеченцами и остальными россиянами.
     - Но объективно дистанция эта существует. Можно ли ликвидировать ее директивным порядком?
     - Дело не в директивности. Посмотрите, многие, в том числе высокие должностные лица, до сих пор говорят: «Россия и Чечня». А надо говорить: «Чечня и остальная Россия». Мы же не говорим «Америка и Калифорния». В голове конфликт начинался, в голове он должен и закончиться. Пока мы не начнем говорить не о войне, а о постконфликтной реконструкции в Чечне, мир не наступит.
     При всем уважении к сахаровскому центру в Москве каждый раз, когда я проезжаю мимо него, чертыхаюсь. Там висит плакат «Прекратить войну в Чечне». Но пока он висит, до тех пор и будет война! Мы ее воспроизводим ментально. И эту ментальную деконструкцию войны как раз надо совершить в нашем обществе. Установить более толерантное и конструктивное, терпимое отношение к чеченской теме. Понять, что там происходит и что нужно делать.
     Наконец, бесполезно сегодня искать истину об этом конфликте. Пусть это сделает другое поколение. Или хотя бы лет через десять... Если мы до сих пор спорим о Кавказской войне, о Второй мировой, то бесполезно предлагать сейчас обществу «единственно верную» версию начала противостояния в Чечне в начале 1990-х. При степени травм, причиненных людям, при политической и эмоциональной заангажированности ученых и журналистов о единой и более-менее объективной версии сегодня говорить невозможно. И вредно. Нужно сделать другое.
     Нужно как минимум признать взаимную ответственность и то, что пострадали все. Признание общей ответственности и общих страданий – тот минимум, на котором можно строить контакт. А «идеальную» версию, если она вообще возможна, наверное, будет делать другое поколение ученых и журналистов. Иначе можно утонуть в спорах о прошлом, о том, кто виноват. Честно говоря, я даже немного пожалел, что в одной своей книжке «припомнил» Аслаханову, как он вместе с Бурбулисом и Полтораниным свергал Доку Завгаева, приводя к власти Дудаева. Бесполезно говорить сегодня об этом, ворошить старое. Надо думать, как жить дальше.
     - Приходится слышать, что подрастающее поколение в Чечне пропитано ненавистью к России и русским. Так ли это на самом деле?
     - Это очередной миф. У меня нет данных, что большинство чеченских детей испытывает ненависть к русским. Такое явление, как антирусскость, для чеченцев вообще не было свойственно. Даже в самые горячие периоды противостояния. И даже жаргонный термин «русня» родился в среде наиболее радикальной части населения, которая участвовала в вооруженной борьбе против государства и региональной власти. Мне один полевой командир в свое время заявил: «Да, я прежде всего чеченец, но я и россиянин». Поэтому антироссийскость как таковая здесь не особо прижилась. Хотя кое-кто упорно пытался и пытается отчуждать чеченцев от России. Заметьте даже такую деталь. Если со стороны московских журналистов основной термин классификации противника был «чеченцы» (иногда в качестве фольклора - «нохчи», «чехи», «духи»), то сами воюющие чеченцы в основном называли противника не русскими, не россиянами, а «федералами». Они не делали акцент на национальность (поскольку в рядах федералов были не только русские), а нашли более точное и емкое выражение.
     - Но согласитесь, что в одних только головах конфликт не закончится никогда. В Чечне еще немало тех, кто симпатизирует боевикам. В конце концов здесь масса неучтенного оружия…
     - Да, это так. Именно поэтому параллельно надо ликвидировать сами инструменты войны. К ним я отношу как потенциальных и реальных бойцов «чеченского сопротивления», так и собственно боеприпасы, оружие, амуницию. Что сделать, чтобы было как можно меньше человеческого ресурса, готового использовать насилие, делать вызов государству, пытаться осуществить утопичный и политически нереализуемый план полной независимости, создания «шариатского государства»? С этой точки зрения будут полезны даже такие простые вещи.
     Можно было бы провести целую серию мероприятий в отношении молодых женщин и мужчин в Чечне. Ведь там сейчас большое количество молодых вдов. То есть женщин, у которых фактически нет реального шанса обрести брачного партнера. Даже через многоженство, как бы к нему ни относились, эта проблема не решается. Надо подумать, как часть этих молодых женщин, может быть, привлечь в другие регионы их собственной страны. Подумать об их занятости, жизненном обустройстве. А может быть, даже помочь отыскать брачного партнера через создание определенной среды, через колледжи или техникумы, где женщина может получить профессию. Их надо возвращать к нормальной жизни, работать с ними, иначе они будут попадать в сети террористов, пополнять ряды так называемых шахидок. Это кропотливая, тонкая, но абсолютно необходимая работа.
     А возьмите тех же молодых чеченцев. Ведь сегодня они боятся выехать даже в те города России, где есть крупные чеченские общины, которые могли бы помочь как-то зацепиться за жизнь. Но здесь ксенофобия и отторжение всего чеченского настолько сильны, что ехать они боятся. Боятся ехать и в Пятигорск, Нальчик, другие города Северного Кавказа, куда чеченцы всегда ездили работать, учиться. Они чувствуют себя изгоями или находятся здесь под таким «колпаком», что просто не могут считать себя нормальными людьми.
     А это сейчас их основное желание – показать, что они не дикари, а нормальные, адекватные люди. В этом отношении, конечно, нужна целая программа. И слава Богу, что в некоторых российских вузах, в том числе весьма престижных, с этого года стали целенаправленно выделять места чеченским ребятам. Трудно в этом смысле переоценить и роль футбольного клуба «Терек», который стал для чеченцев «окном» не только в Европу, но и в Россию.
     И, вне всякого сомнения, надо сделать все, чтобы предотвратить дальнейшее попадание в Чечню оружия, боеприпасов, в особенности взрывчатки. Не будет этого — нечем будет стрелять и взрывать. Хотя это очень трудно.
     Делать надо и многое другое. Это большая, сложная проблема. Постконфликтная реконструкция – длительный, кропотливый процесс. Просто так, наскоком, ее не осуществить.