Холодной октябрьской ночью 1978 года в доме командира бригады противолодочных кораблей капитана первого ранга Михаила Храмцова зазвонил телефон. Исполняющий обязанности начальника штаба Камчатской флотилии капитан первого ранга Анатолий Штыров был предельно лаконичен: «Сторожевому кораблю «Ретивый» объявляется боевая тревога. Экстренно подготовить корабль к бою и походу. Пойдете на поиск и спасение американских летчиков. Вы назначены командиром сил поиска и спасения».
     Через полчаса Храмцов уже поднимался на борт «Ретивого». У трапа его встретил командир корабля капитан 3 ранга Юрий Рыжков, который доложил о готовности судна выйти в море. Буквально через минуту раздался телефонный звонок: на связь вышел командующий Камчатской флотилией вице-адмирал Клитный. От него Храмцов узнал, что ему предстоит организовывать спасение летчиков самолета ВМС США - разведчиков, собиравших секретные сведения о советских моряках и потерпевших в океане аварию. Правительство США обратилось к советской стороне с просьбой об экстренной помощи для спасения экипажа.
     - Начали мы разбираться у карты, какие у нас есть для этого возможности, - рассказывает Михаил Петрович. - Выяснилось, что ближайший американский спасательный катер «Джарвис» находится более чем в 24 часах пути от места катастрофы, американская военная база Адака на Алеутских островах - без малого в 700 милях, Петропавловск-Камчатский - в 600 милях. Ближе всех вел промысел советский большой морозильный траулер (БМРТ) «Мыс Сенявина» - он находился всего в 70 милях. Доложили об этом командующему, а он и говорит: «Сделайте все возможное и помните: операцией руководит сам Дмитрий Федорович. Вы меня поняли?» Признаться, в тот момент я не сообразил, о ком, собственно, речь идет. А потом дошло, что операцию будет лично контролировать министр обороны СССР маршал Устинов. Надо сказать, что всего за неделю до той аварии СССР и США подписали договор о спасении терпящих бедствие на море, так что эта операция была первой практической проверкой дееспособности совместной договоренности.
     - Ночь выдалась такая, - продолжает свой рассказ Храмцов, - что и врагу не пожелаешь: штормовой ветер сбивал с ног, шел сильный дождь. Мы взяли на борт двух медиков. Через 8 часов вышли в район поиска. В том, что самолет уже утонул, сомневаться не приходилось. Понимали мы и то, что вероятность спасения летчиков весьма невелика: даже при полном штиле сложно отыскать людей в море, а уж в шторм эта задача усложняется многократно. Нам на помощь спешил БМРТ «Мыс Сенявина», связался я и со сторожевым кораблем «Дунай», и с атомной подводной лодкой, которые тоже оказались относительно недалеко от места падения самолета.
     Позднее мне передали вырезку из американской газеты с интервью второго пилота экипажа «Ориона» лейтенанта Эдварда Кэйлора: «Когда мы увидели, что загорелся левый двигатель самолета, а справиться с пожаром не было возможности, у нас оставалось два варианта: либо продолжать полет - и тогда последует взрыв, либо приводниться. Мы выбрали второе. Самолет продержался на плаву несколько минут и затонул. Высота волн достигала 7-8 метров, дул штормовой ветер. Температура воды не превышала 4-5 градусов. Мы ждали спасения около 12 часов».
     И все-таки мы их нашли. Первым обнаружил американцев БМРТ «Мыс Сенявина» под командованием капитана А. Арбузова. В условиях жестокого шторма сахалинские моряки подняли на борт 13 летчиков, трое из которых не подавали признаков жизни. Два члена экипажа, включая командира самолета, так и не были найдены.
     Надо сказать, что ситуация в районе поиска складывалась совсем не простая. И дело тут не только в погоде. К месту трагедии нас «вел» второй самолет «Орион». Когда мы обнаружили терпящих бедствие в бушующем море летчиков, с американского «разведчика» посыпались... бомбы. Это мы тогда так подумали. На самом же деле американцы сбрасывали шашки, освещающие море. Сами понимаете, что тогда мы чувствовали по отношению к «потенциальному противнику»: был ведь самый разгар «холодной войны», мы ждали любых провокаций и были готовы дать адекватный ответ. По завершении операции «Орион» стал подавать сигналы, чтобы мы следовали на восток, к американской военно-морской базе. Но мы взяли курс к родным берегам.
     Как только спасенные летчики оказались на борту советского траулера, их осмотрел судовой врач. После этого их переодели в сухие робы, укрыли одеялами. Ночью корабль пришвартовался у стенки базы. Здесь американцев ждали сотрудники госбезопасности, машины «скорой помощи». Потерпевших бедствие перевезли в военный госпиталь, поместили в двухместные палаты, в которые поставили цветные телевизоры. Кормили их по-русски вкусно и до отвала. Все спасенные летчики были просто поражены приемом, который им был оказан. После полного выздоровления их отправили сначала в Хабаровск, а затем - через Японию в США.
     - Я их так и не увидел, - говорит Храмцов, - никого из экипажа «Ретивого» и близко к ним не подпустили. Такие были времена. Даже доброго слова морякам никто не сказал.
     Два года назад Михаил Петрович и другие моряки неожиданно получили три письма от спасенных ими летчиков. Послания торжественно вручили в генеральном консульстве США во Владивостоке. Храмцов немедленно написал ответ, в котором просил рассказать о судьбе других членов спасенного экипажа. Долгое время американская сторона хранила молчание, но в начале сентября нынешнего года Михаила Петровича пригласили в редакцию газеты «Труд», где состоялась долгожданная встреча с одним из спасенных в 1978 году летчиков - Брюсом Форшей.
     - Мне было всего 24 года, - вспоминает Форшей, - в подразделение я пришел за полтора месяца до катастрофы. Конечно, никто не ожидал, что произойдет такая серьезная авария, но когда мы поняли, что приводнения не избежать, то постарались держаться поближе к «Сенявину». Честно говоря, мы были сильно испуганы и не знали, что нас может ждать. Конечно, мы радовались, что нас нашли, но в то же время, вы же понимаете, нас окружали военные корабли, которые направлялись в сторону советского порта. Можно было предположить, что нас отправят куда угодно, может быть, даже в тюрьму. Мы были ужасно измучены, не было сил говорить, и даже думать не хотелось ни о чем, кроме теплой одежды и сна. Главное - мы были живы. Нас великолепно встретили на борту корабля и потом в госпитале. Мы и не ожидали такого гостеприимства. К сожалению, мне и моим товарищам тогда не удалось поблагодарить наших спасителей. Так что сегодня я с радостью это делаю от имени всех спасенных летчиков нашего самолета. Мы все продолжили службу, сейчас уже многие, как и я, вышли в отставку. Но, как бы ни сложилась наша жизнь, мы никогда не забудем, что сделали для нас советские моряки. 28 октября все мы считаем датой своего второго рождения.
     На этой долгожданной встрече было много воспоминаний и слов благодарности. Брюс Форшей надеется, что в ближайшее время подобная встреча произойдет уже в Америке, где все спасенные нашими моряками летчики смогут лично выразить огромную признательность и благодарность, которую вот уже четверть века они хранят в своих сердцах. А закончить рассказ об этой удивительной истории мне хочется стихами Евгения Евтушенко, которые написаны спустя годы именно о той операции, о мужестве и героизме наших ребят:
     На форме пилота, спасенного
     боцманом там, у Камчатки,
     Остались промасленных пальцев
     его отпечатки.
     Таких отпечатков не взять
     у него преднамеренно...
     Храните их вечно, шерифы Америки!
     Так парни с разведывательного
     самолета,
     Надеюсь, в нас, русских,
     разведали что-то.