Константин Симонов, вспоминая о тех днях Великой Отечественной, когда тревога переполняла все естество, когда мучительные вопросы - выстоим ли, успеем ли вновь собраться с силами, переломить ход событий? - не давали покоя даже во сне, писал: «Шел август 1941 года... В тот страшный год две книги больше всего дали моей душе. Первой из них была «Война и мир»... Второй такой книгой оказался для меня «Тихий Дон»... Соединение трагизма его ситуаций с силой выведенных в нем характеров, по преимуществу народных, делало эту трагическую книгу книгой о силе народа, его двужильной выносливости, бестрепетности перед лицом бед и смертей. Таким с тех пор и остался в моем познании «Тихий Дон». Книга, которая оказывается нужной в такие минуты жизни, как тогда, в 1941 году, остается потом нужной на всю жизнь как часть тебя самого, сегодняшнего и еще больше тогдашнего».
     «Однажды в маршевой роте, - вспоминает фронтовую юность Юрий Бондарев, - мне пришлось встретиться с лейтенантом, чрезвычайно похожим на Григория Мелехова. Лейтенант этот был смугл, горбонос, высок, с «мелеховским взглядом»; он сутулился, как Григорий, говорил с хрипотцой. Я, разумеется, отлично понимал, что передо мной не Григорий, но мне страстно хотелось, чтобы лейтенант этот был Григорием, чтобы за его спиной было все, что стало и моим прошлым: и Аксинья, и Наталья с детьми, и хутор Татарский, и Дон со свинцовой стремниной, и сухой, душный запах развороченной копны, и кипящее с опалиной небо над куренями, и метания Григория в поисках правды, и его приход в родной хутор, и прозрачно-зеленая вода у крутояра, куда он бросил ненужную винтовку и патроны...»
     Не жил на этой земле Григорий Мелехов. Михаил Шолохов, наградив еще в свои двадцать лет этим именем главного героя величественного, непостижимого по глубине и эпичности романа, никого не писал с натуры. Григорий Мелехов и Аксинья, Пантелей Прокофьевич и Ильинична, Наталья и Дарья, Давыдов и Лушка, дед Щукарь и Нагульнов, Лопахин и Андрей Соколов рождены воображением художника, проницательным талантом летописца, видящего больше и дальше других. Но со страниц его книг они шагнули в мир, чтобы быть в нем бессмертными, для всех поколений и в любые эпохи оставаться ярчайшими представителями человечества, людьми из народа. Причем эти простые люди, по выражению того же К. Симонова, занимают в шолоховских романах не боковые места и не галерку, а самый центр этого битком набитого зала. Найдя главного героя еще в восемнадцать лет, в «Донских рассказах», «Лазоревой степи», рядом с собой за соседским плетнем, на обжитом и столь знакомом берегу Дона, Шолохов остался верным ему до последнего дыхания. И никто, и ничто не понудили его покинуть тот самый набитый людьми до отказа зал и перебраться хотя бы на время в почетную ложу к другим по общественному положению и роли в истории персонажам.
     Полковой комиссар, а затем полковник Михаил Шолохов в годы войны состоял в штате «Красной звезды». И, казалось, тоже был обыкновенным, простым человеком. Как и многие другие, сокрушался, что не умеет писать быстро, оперативно, не владеет хлесткой фразой, что по природе, духовному складу он не газетчик. И после войны публично сожалел, что военная действительность порой понуждала - вопреки творческому кредо - многое писать наскоро, бегло, поступаясь литературой и художественностью. В быту, в общении, в товарищеском застолье он был как все, равным среди равных. Если бы не тот удивительный мир, который был создан его талантом и подвижническим трудом в «Тихом Доне», «Поднятой целине», во фрагментах начатого в дни войны романа «Они сражались за Родину». Уверен: перечитывая в августе сорок первого «Тихий Дон», только приобщающийся к большой литературе Симонов воспринимал этот мир уже как бы независимо от его создателя, сослуживца по редакции, человека, с которым пользуешься одной флягой.
     Михаила Александровича Шолохова давно нет среди нас. Но настоящий художник, народный писатель, подобно его героям, бессмертен. Небезразличные к русской словесности люди конечно же следят за современными писательскими дискуссиями. И какими же мелкими, ничтожными кажутся некоторые из междусобойчиков. Неужто могут когда-либо устареть слова великого соотечественника, писателя, которому покорились высочайшие пики мировой литературы: «Каждый из нас должен видеть и чувствовать в себе прежде всего государственного человека»?