Горная бригада
     Что такое горы, может представить только тот, кто там побывал. Горы - это полная задница. Все, что нужно для жизни, - все на себя. Нужна еда - и ты под завязку набиваешь вещмешок сухпаем на пять суток, выкидывая оттуда все лишнее. Нужны боеприпасы - и цинк патронов и пол-ящика гранат ты рассовываешь по всем карманам, пихаешь их в кармашки вещмешка, в подсумки, вешаешь на ремень. При ходьбе они ужасно мешают, натирают пах, бедра, своим весом давят на шею. Свой АГС - автоматический гранатомет станковый - ты взваливаешь на правое плечо, а АГС раненого Андрюхи Воложанина - на левое. Две ленты с гранатами для АГСа вешаешь крест-накрест на грудь, как матрос Железняк в кино про революцию, а в свободную руку, если такая останется, берешь еще и «улитку» - коробку для ленты. Плюс палатка, колья, топоры, пила, лопаты и тому подобные вещи, необходимые для жизни взвода. Плюс вещи, необходимые лично тебе: автомат, бушлат, одеяло, спальный мешок, котелок, пачек тридцать сигарет, смена белья, запасные портянки и т.д., и т.п. Всего получается килограммов семьдесят. И когда делаешь первый шаг в гору, понимаешь, что наверх ты не залезешь ни за что, даже если тебя расстреляют. Но потом ты делаешь второй, третий шаг и начинаешь карабкаться, ползти, лезть наверх, поскальзываться, падать, снова лезть, зубами и кишками цепляясь за кустики и веточки. Отупев, ты все прешь и прешь, не думая ни о чем, - только следующий шаг, всего лишь один шаг...
     Рядом ползет противотанковый взвод. Им хуже: мой АГС весит 18 килограммов, а их ПТУРы - по сорок два. И толстый Андрюха, прозванный за свою комплекцию и веселый нрав Жиропопом, плачет: «Командир, ну давай бросим хоть один ПТУР, ну давай, а?» А командир, лейтенант-срочник, тоже со слезами на глазах упрашивает его: «Ну Андрюха, ну Жиропоп, ну зачем мы там нужны без ПТУРов? Ну зачем? Там наша пехота умирает...» Да, там умирает наша пехота. И мы ползем. Ревем в голос, но ползем...
     А потом мы меняли парней из Буйнакской горно-штурмовой бригады. Они жили в сакле пастуха - маленькой глиняной мазанке. Нам после роскошных квартир Грозного с кожаными диванами и зеркалами на потолках этот хилый сарай казался абсолютно убогим. Глиняные стены, земляной пол, маленькое слепое окошко, почти не дающее света... Для них же это был дворец, первое настоящее жилье после месяцев ночевок в крысиных норах и ямах. Семь месяцев изо дня в день они лазали по горам, выбивая при этом «чехов» с вершин, ночуя там, где, упав, уже не было сил подняться, а потом, просыпаясь, снова лезли наверх. Своим внешним видом они сами стали похожи на «чехов»: бородатые, в грязных засаленных танкистских бушлатах, немытые, озверевшие, ненавидящие все и вся. На нас они смотрели зло - наш приход означал конец их маленького счастья: надо покидать свой дворец и снова идти в горы. Им предстояли девятичасовой марш, а потом штурм какой-то стратегически важной сопки. Они говорили об этом с радостью, девять часов - это не срок, обычно переход занимает у них сутки или двое. И тогда мы поняли, что наши мучения - цветочки по сравнению с тем, что перенесли они.
     И когда они уходили, мы смотрели им вслед, и каждому становилось страшно. Потому что скоро - мы уже знали это - нам предстояло идти за ними. Наша высота уже ждала нас.
     Аргун-река
     Первого марта мой взвод перекинули под Шатой. Нашей задачей было держать мост через Аргун. Воды у нас не было, и мы брали ее из реки. Она воняла тухлыми яйцами и была цементного цвета, но мы пили ее, успокаивая себя тем, что сероводород полезен для почек. Река значила для нас столько же, сколько значит для бедуина источник в пустыне. В реке мы мылись, из реки пили, из реки же брали воду для приготовления пищи. Боевиков в этом районе не было, и наша жизнь вошла в тихое спокойное русло. По утрам мы спускались к Аргун-реке, как курортники - с обнаженным торсом и цветастым «трофейным» полотенцем через плечо. Мы умывались, плескались, как дети, потом рассаживались на камнях и загорали, подставляя белые животы яркому зимнему солнцу.
     А потом по Аргун-реке поплыли трупы. Выше по течению с обрыва упали две «Нивы» с уходившими боевиками, вода вымывала их из машин и несла вниз. Первым проплыл пленный десантник - на фоне мутной воды его камуфлированный бушлат расцветки «белая ночь» выделялся очень отчетливо. Мы его выловили, потом за ним приехало начальство и его увезли, положив в кузов грузовика.
     Но всех вода не смогла унести: в раскореженных машинах остались еще несколько «чехов». Погода была теплая, и их тела неизменно должны были начать разлагаться. Мы хотели их достать, так как они портили нам воду, но ущелье было слишком глубоким и крутым, и мы прекратили попытки.
     На следующее утро, проснувшись, я подошел к бачку с водой, который мы каждое утро приносили на кухню. Обычно бачок быстро пустел, но на этот раз он был полным. Зачерпнув кружку воды, я уже сделал первый глоток, как до меня дошло: вода-то с мертвечиной, поэтому и не пил никто. Я сплюнул, поставил кружку. Тогда сидевший рядом Аркаша-снайпер посмотрел на меня, взял кружку, зачерпнул воды, выпил ее и протянул кружку мне:
     - На, пей, чего ты...
     И мы продолжили пить ее, эту мертвую серную воду, но уже не успокаивали себя отговорками о том, что она полезна для почек.
     «Чехи»
     Вернувшись с «фишки», Шишигин растолкал меня:
     - Второй этаж, первое окно справа?
     - Да. Тоже видел?
     - Видел, - он выжидающе посмотрел на меня, – это «чехи».
     «Чехов» мы засекли по зеленоватому отсвету в окне, который оставлял их ночник. Наша и чеченская «фишки» находились в соседних домах, расположенных метрах в 50 друг от друга: наша - на третьем этаже, а их - на втором. Они наблюдали за нами в прибор ночного видения, мы же отслеживали их по хрусту стекла, который давали их шаги.
     Ни они, ни мы не стреляли. Тактику «чехов» к тому времени мы изучили уже хорошо: до рассвета они вели наблюдение, после чего давали один-два выстрела из гранатомета и уходили. Мы же не могли их шугануть, потому что роскошная квартира с огромной кроватью, периной и теплыми одеялами, которую мы выбрали для ночлега вопреки всем правилам безопасности, позарившись на комфорт и наплевав на войну, была мышеловкой и не давала нам путей отхода - в случае боя нам хватило бы одной гранаты в форточку. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как ждать: будут они стрелять или нет, и если будут, то куда - в комнату, где спят четверо, или в балкон, где на «фишке» постоянно находился один из нас. «Русская рулетка», крупье в которой был чеченский снайпер, игралась четыре к одному, где четыре - смерть.
     Они так и не выстрелили. Шишигин, стоявший на «фишке» под утро, рассказал, что слышал два коротких свиста, после чего «чехи» спустились и ушли.
     Утром, когда окончательно рассвело, наше любопытство погнало нас с Шишигиным туда. В пыли, толстым слоем покрывавшей квартиру, отчетливо отпечатались два следа - армейского ботинка и кроссовки. «Армейский ботинок» - снайпер - все время сидел у окна и пас нашу квартиру, второй охранял его.
     А не выстрелили они потому, что у них отказала «муха». «Чехи» взвели ее, прицелились, нажали на спуск... но «муха» не сработала. Брошенная, она так и валялась на кухне. Наш русский брак, допущенный Ваней-слесарем при сборке гранатомета, спас наши жизни.
     Кроме «мухи» на кухне стояла еще и совершенно нормальная печка. Печки у нас не было, и мы решили прихватить трофей с собой. И когда мы уже выходили из подъезда, со стороны «чехов» сработала сигналка - они засекли двух любопытных русских дураков и хотели взять нас в подъезде, и мы мчались до нашего дома как сайгаки, в два прыжка преодолев пятидесятиметровое расстояние, но печку так и не бросили. А вбежав в подъезд, стали ржать, как безумные, и гоготали чуть ли не полчаса, все никак не могли остановиться. И на всем свете не было тогда человека ближе и понятней мне, чем Шишигин.
     «Чехи»-2
     Я только успел снять сапоги, когда раздался выстрел. Вскакиваю, хватаю автомат и в одних носках бегу к выходу из комнаты, моля Бога, чтобы не прошили через дверь. Сердце колотится бешено, в ушах стучит. Добегаю, плюхаюсь спиной к стене. Дверь не открываю, жду. Тишина. И вдруг сдавленный голос Шишигина:
     - Пацаны, ну подорвитесь кто-нибудь!
     Суматошно, прыгая на одной ноге, пытаюсь надеть сапоги, они, как назло, загибаются, не лезут на ногу.
     - Сейчас, Ваня, сейчас...
     Проходит невыносимо много времени. Секунды три, наверное. Наконец-то мне удается кое-как натянуть сапоги. Перед тем, как открыть дверь, несколько раз глубоко вдыхаю, как перед прыжком в ледяную воду. Потом резко распахиваю ногой дверь, перекатываюсь в соседнюю комнату. Никого, пусто.
     - Ваня, ты где?
     - Да здесь я, здесь. - Бледный Шишигин вываливается из туалета, на ходу застегивая штаны, выдыхает сипло, на одном дыхании:
     - «Чехи». Под нами. Те самые. Я на очке сидел, когда их свист услышал.
     - Ебт, гранату бы кинул! - я злюсь на него, потому что теперь надо идти туда, вниз, где «чехи», и страх холодит желудок.
     - Я на очке сидел, - повторяет Шишигин и смотрит на меня затравленно, как побитая собака.
     Медленно, как можно тише, чтобы не хрустнуло стекло под ногой, выходим в коридор. Каждый шаг - вечность, и пока мы проходим трехметровую вселенную прихожей, тысячи поколений успевают появиться и сгинуть на Земле, а Солнце умирает и возрождается вновь. Наконец лестничная площадка. Приседаю. Резко выглядываю за угол и тут же прячу голову. На лестнице вроде никого. Выглядываю уже медленнее. Никого. Растяжка, поставленная мной вчера между ступенями, цела. Значит, не поднимались, внизу. Надо идти.
     Жестами показываю Шишигину встать на противоположную сторону площадки и держать лестничный пролет внизу. Он перебегает, вскидывает автомат, кричит шепотом:
     - Аркаш, не ходи!
     Пока осторожно, держа на прицеле пролет, иду к лестнице, в голове только эта мысль: «Аркаш, не ходи». «Аркаш, не ходи» - уговариваю я себя и делаю шаг на первую ступеньку. «Не ходи!» - медленно-медленно перешагиваю через растяжку. «Не ходи!» - спускаюсь еще на несколько ступенек вниз. Угол. Часто-часто дышу, виски ломит, очень страшно. «Не ходи! Не ходи! Не...» Резко врываюсь в квартиру, выбиваю дверь в комнату - пусто, на кухню - пусто, бегом возвращаюсь, кидаю гранату в раскрытую пасть квартиры напротив, с ходу падаю, жду криков, стона, стрельбы в упор...
     Взрыв. Тихо. Никого. Ушли...
     Сажусь на корточки, достаю пачку «Примы», разминаю сигарету. Закуриваю. Пустую пачку выкидываю. Я страшно устал.
     Под шапкой появляется капля пота, стекает по переносице, на мгновение зависает на кончике носа и капает на сигарету. Я тупо смотрю на потухшую сигарету, руки дрожат. Глупо, конечно, нельзя было в одиночку сюда соваться. Выкидываю сигарету, встаю.
     - Шишигин! Дай закурить... Они ушли...
     Яковлев
     Яковлев чухнул под вечер.
     Он был не первым, кто ушел. Недели за две до него двое солдат из восьмой роты, захватив с собой пулемет, дернули домой. Их искать никто не стал бы, но пропажа пулемета - дело серьезное, и комбат сутками мотался по полям, разыскивая этих двоих. Но нашли их омоновцы: те двое сами пришли к ним на блокпост и попросили еды.
     Яковлева никто не искал. Третий день шел штурм Грозного, соседний батальон третий день безуспешно брал крестообразную больницу, неся большие потери, а мы третий день топтались на первой линии домов частного сектора не в силах продвинуться дальше. Штурм захлебывался, и было не до Яковлева. Его занесли в списки самовольно оставивших часть, автомат списали на боевые потери и замяли это дело.
     Нашли его опять же омоновцы через два дня. «Зачищая» подвал одного из коттеджей, они наткнулись на изуродованное тело. Это был Яковлев.
     «Чехи» вскрыли его, как консервную банку, достали кишечник и удушили его, еще живого, собственными кишками. На аккуратно побеленной стене, под которой он лежал, его кровью написали «Аллах акбар», а на ноги надели белые носки - белых тапочек у них не было.