Как только солнце показалось из-за красного гребня, сразу стало жарко. Не просто жарко, а - печка.
     Игорь потянулся, потер шрам на пятке. Все-таки обычные берцы в пустыне не годятся - запросто можно испортить ноги. Уже два дня как группа идет по камням; красивый киношный песочек кончился в первые же сутки, и сквозь тонкую подошву Игорь чувствовал каждый камень намятыми ступнями. Надо было брать «горки». Черт, кто бы мог подумать, что в Сахаре могут быть скалистые горы...
     Сухой воздух раскален до предела. Вчера шел дождь - редчайшее явление в пустыне, говорят, только раз в десять лет здесь бывает дождь, - но на землю не упала ни одна капля. Вода испарялась еще в воздухе. Солнце сжигало все.
     Игорь глянул на белый, ослепительный диск. Сразу захотелось пить. Пустыня ненавидела их - не людей вообще, а именно их, десятерых русских спецназовцев, четвертый день бредущих по ее пескам. Она хотела их убить. Но они уже научились выживать здесь, спасибо Палкевичу.
     Игорь подошел к верблюду, толкнул его в бедро.
     - Подъем. Давай-давай, вставай. Как там по-вашему... Акбар! Вставай, животное!
     Верблюд глянул на него, оскалил желтые кривые зубы и заревел. Игорь отдернул ногу. Запросто может тяпнуть, скотина, а клыки у него будь здоров - неосторожному погонщику насквозь колено прокусывают. А вчера подрались двое, так один другого тяпнул в пах, да так, что чуть не откусил богатство. Пришлось штопать парашютными стропами, благо, иглу сапожную с собой взяли...
     Верблюд наконец поднялся. Игорь посмотрел по сторонам. Где-то должны быть еще три верблюда и погонщики. Тоже мне, проводники липовые. Затерялись в пустыне, отстали от отряда. Вместе со жратвой и с водой.
     Он оглядел горизонт еще раз, потом посмотрел на лежащих на песке парней в русской военной форме. На минуту им овладело чувство нереальности, словно он очутился в мультфильме. Все-таки десять русских спецназовцев посреди Сахары - это несколько странно...
     * * *
     Вообще-то о спецназе Игорь Мокаров до армии и не думал. Ну, как не думал, слышал конечно, что где-то есть такие «краповые береты». И, если бы предложили служить в спецподразделении, тоже не отказался бы. Кто ж откажется. По части спорта у него все было в порядке, да и подраться мастак - чуть ли не каждый вечер гонял по улицам гопоту всякую.
     Но как-то не отождествлял он себя со спецназом, как любой нормальный человек не отождествляет себя, к примеру, с должностью генерального директора швейцарского банка. Они были для него вроде небожителей. Это ж спецназ, элита... А потому, когда в Воронежском военкомате записали его на Северный флот, принял это как должное. Морфлот так морфлот, какая разница, лишь бы служить. Мореманы - тоже круто. Автономки там, подводные погружения, то да се. Хотя, по совести, какой из него к черту моряк - моря-то ни разу не видел, в ванной уже морская болезнь начинается. Жаль только, что флот Северный - вот если бы Черноморский...
     Но с морем не сложилось. Когда их команду - сорок человек - привезли в областной военкомат, команду на Северный флот уже отправили. И получились они вроде как не при делах. Вроде как сами по себе. Несколько дней ждали отправки, кисли на топчанах. Подвешенное это состояние, неопределенность наводили тоску. И домой не пускают - уже не гражданские, и в армию не отправляют - еще не военные.
     А потом вдруг его судьба решилась как-то сама собой - по киношному быстро, в два кадра. Откуда ни возьмись объявился покупатель из Москвы.
     - Сколько раз отжимаешься?
     Столько-то.
     - Во Внутренние войска пойдешь?
     - Пойду.
     - Ну собирайся...
     А через день он стоял уже на плацу дивизии им. Дзержинского.
     Там - снова суета, неразбериха, новобранцы, покупатели, распределение по частям. Майор, который привез его из Воронежа, куда-то потерялся. Игорь снова оказался вроде как сам по себе. Потолкался, побродил между такими же, как и он, салабонами. Подошел к столу, за которым офицер у всех спрашивал фамилию. Игорь назвал свою. Записали, вывели на руке номер какой-то части. Сказали, что отныне он является бойцом то ли химроты, то ли банно-прачечной обслуги, то ли еще хуже. И не видать бы ему спецназа как своих ушей, но судьба снова распорядилась по-своему.
     На краю плаца стоял невысокий парень в краповом берете. Игорь заметил его, еще как только выпрыгнул из «Урала». Чем-то он притягивал к себе, а чем, Игорь объяснить не мог бы. Скорее всего, спокойствием. Не суетился, как все, а просто стоял, будто бы знал какую-то истину, за которой все остальные люди только еще гонятся, а ему она уже известна.
     И паренек этот тоже почему-то выделил Игоря из толпы. Подошел к нему:
     - Откуда?
     - С Воронежа.
     - О! Зема!
     Парень протянул руку:
     - Саня.
     - Игорь.
     Так он познакомился с Сашкой Каразамфиром. В дальнейшем они стали лучшими друзьями. Даже нет, не просто друзьями, а - земами, братишками. Игорь потом часто еще думал, что, не опоздай он в военкомат, точить бы ему напильниками якоря на Севере и никогда бы они с Сашкой не встретились. Вот и не верь после этого в судьбу.
     Но это потом. А пока - снова отжимания, легкий спарринг. И - вердикт:
     - Нормально. В спецназе служить хочешь?
     - Да меня вроде как отобрали уже...
     Игорь отогнул рукав, показал номер части - не то бани, не то химроты. Сашка покачал головой:
     - Нечего тебе там делать. Будешь служить у нас, в «Руси», — Сашка плюнул ему на руку, стер старую метку и написал номер своей части - отряда специального назначения «Русь»...
     Через год после призыва Игорь сдал экзамен на «краповый берет». С первого раза. Хотя запомнил его надолго. Двенадцать километров по болотам и холмам (это по карте, а на деле больше) в бронике и сфере, да потом еще и спарринги в полный контакт, да штурм здания и полоса препятствий - такое не забудешь. Самое тяжелое - это, конечно, кросс. Инструкторы тянули, как могли. Подбадривали где словом, а где и пинками. Тем, кто уже ничего не соображал от усталости, дольку лимона под нос, чтоб сознание прояснилось, - и вперед. Гоняли по полной, снисхождения не было. Отстал от группы - в отсев. Потерял патрон - в отсев. Не устоял в спарринге - побеждать не надо, надо просто выстоять, не упасть - в отсев. В итоге из нескольких десятков человек «краповиками» стали не больше пяти.
     - Краповый берет - это стимул, понимаешь? - говорит Игорь. - Это предел мечтаний любого спецназовца, верх его карьеры. Все, что мы ни делаем, мы делаем только ради этого. Мы живем только для того, чтобы надеть краповый берет. Я, когда его получил, испытывал только одно чувство - счастье. Я был попросту счастлив. Это значит, что я состоялся как профессионал.
     Через год службы Игорь понял, что его место в спецназе. Ему нравилась эта работа, и другой карьеры, кроме военной, он уже не представлял. А потому после дембеля, не задумываясь, заключил контракт.
     * * *
     ...На третий день пути вышли на каменистое плато. Под ногами - сплошной камень, ровный как асфальт. Когда-то здесь были вулканы. А еще раньше - море.
     Жар от нагретого камня шел просто невыносимый, и к середине дня они уже отупели от жары - брели просто так, по привычке, за Палкевичем. А ему хоть бы что.
     А потом вдруг посреди этого раскаленного каменного моря появился оазис - самый настоящий рай с финиковыми пальмами и травой. И что совсем поразительно - с речкой. Да, да - самая настоящая горная речка с ледяной водой посреди Сахары. По колено, правда, но все же.
     «Жалко, Сашки нету, - подумал Игорь, окунаясь в холодную воду. - Ему бы здесь понравилось. Тоже любитель экстрима».
     Эти тренинги на выживание каждый год проводил польский путешественник Яцек Палкевич. Суть их сводилась к тому, что десять лучших спецназовцев из разных силовых ведомств каждый год тренируются в экстремальных условиях - в пустыне, в джунглях или в горах. Никогда не знаешь ведь, где воевать придется. По чеченским горам тоже вот никто лазить не собирался, а пришлось.
     В одной из таких экспедиций - в марокканскую Сахару - оказался и командир четвертой группы особого назначения отряда спецназа «Русь» лейтенант Игорь Мокаров. Как один из лучших.
     По силе ощущений эти тренинги можно было сравнить разве что с экзаменом на краповый берет. Или с войной.
     * * *
     Первый раз он попал на войну десятого мая двухтысячного - эту дату Игорь запомнил хорошо. Потому что девятого был День Победы, и «русичи» участвовали в показных выступлениях в Лефортовском парке, а в три часа ночи они уже грузились на «борт» и в пять утра месили жирную чеченскую глину в Ханкале. В полный рост не поднимались, из-за насыпи не высовывались - ночами из Грозного постреливали снайперы.
     Ханкала... Ворота войны, она начинается здесь. Бывший военный аэродром. Несколько разбитых в хлам пятиэтажек летного городка, в которых не осталось ни одной целой комнаты, ни одной доски или оконной рамы - все, что могло гореть, пожгла зимой чумазая пехота. Рядом, за забором, комплекс административных зданий. Говорят, что здесь была дача Масхадова. И еще говорят, что в этих подвалах пытали людей. Здесь до сих пор все заминировано. А дальше, за насыпью, Грозный. Каждую ночь там стреляют, и каждое утро бэтээры привозят оттуда убитых и раненых.
     Первые секунды на войне. Первые убитые... Прикрытые серебристыми пластиковыми пакетами, они рядком выложены на носилках вдоль взлетной полосы. Те же вертушки, что привозят новобранцев, обратным рейсом забирают убитых и раненых. Этот конвейер безостановочно работает уже несколько лет - сюда салабонов, отсюда - трупы.
     Первый обстрел. Вой падающей прямо в тебя мины, когда спина твоя становится огромной, словно Вселенная, и промахнуться по тебе уже невозможно, а тело распадается на атомы, и каждый атом хочет жить. Первые выстрелы в твою сторону - в тебя; фонтанчики пыли под ногами и мелодичное пение пуль, рикошетом уходящих в небо от рельсов. У смерти иногда бывает приятный голос.
     Первый страх...
     - Двухтысячный был очень паскудный год, - вспоминает Игорь. - Я бы даже сказал, самый паскудный. Из рейдов почти не вылезали. Из шести месяцев командировки пять мы провели на выездах. За это время у нас погибли пять человек и около тридцати были ранены...
     Тогда Ханкала еще не была такой огромной базой, как сейчас, с населением в тысячи, если не десятки тысяч, человек, с отлаженной инфраструктурой, с комфортабельными казармами и банями. Нет, тогда здесь было лишь несколько рядов палаток да дивизион саушек, которые сутки напролет били через их головы куда-то в горы.
     Летом - невыносимая жара, пыль, грязь и вечная нехватка воды. Равнинная Чечня окружена горами, и ты находишься словно на дне раскаленной чашки - жара достигает сорока градусов, и если неосторожно прикоснуться спиной к броне, то можно обжечься. Днем в палатку не войти, от духоты солдаты теряют сознание.
     Зимой - пронизывающий ветер, холод, горящие по всему лагерю костры и сотни привидений в бушлатах, переходящих от одного огонька к другому. Очень похоже на концлагерь. Пехота месит грязь траками и колесами бэтээров, и вот уже глиняная жижа доходит до колена, а на сапоги сразу налипает по полпуда глины, и ходить уже невозможно, и некуда лечь, негде приткнуться - кругом вода, вода, вода. Вода везде - в бэтээрах, в окопах, в палатках. В землянках уровень жидкой глины достигает середины голени, и, чтобы лечь, в эту жижу надо накидать тряпье, чтобы получился островок, и спать потом только на спине.
     Один вечер войны запомнился ему особенно. Они сидели на земле, дербанили Сашкин сухпай - у Сашки еще оставалась жратва. Было довольно тихо, только в окопах охранения постреливала пехота да где-то одиноко била в горы саушка.
     Солнце садилось. На горизонте чернели горы. Только вчера они вернулись оттуда.
     Молча сидели на земле, жевали. О чем тут говорить? Ими владело то властное чувство, которое живет в каждом солдате. Только вчера они были в горах, только вчера они грузили на броню своих убитых товарищей, своих братишек, а сегодня сидят на земле, и вокруг почти нет войны, и уже не верится, что вчера они были там и снова будут там завтра. И именно поэтому все вокруг воспринималось так остро - и запахи степи, и воздух, и этот теплый летний вечер, в котором почти не было войны. И жизнь. Они снова жили, и этой жизни у них было только до завтрашнего дня, а там - как Бог на душу положит. И поэтому они торопились жить, потому что завтра каждый из них запросто мог умереть.
     Со стороны могло бы показаться, что им на все плевать, но это не так. Они ничего не забывали, каждая потеря, каждая смерть ложилась в душу камнем, и когда-нибудь они обязательно всплывут. Тогда будут и истерики, и безумие, и пьянство, но сейчас на это нет времени. Сейчас им надо жить. Да, они потеряли своих товарищей, но что проку в разговорах об этом? Если бы они могли вернуть их - о да, ради этого они полземли проползли бы на карачках; но им ничем уже не поможешь - они умерли, и точка. И в этом не было никакого предательства. Они по-прежнему были вместе - живые и мертвые, они по-прежнему были одним взводом. По-прежнему гнили в одной земле, и разницы между ними, может, один только день. Мертвые еще не были отделены от них чертой мира, они еще не были безвозвратными потерями, потому что они все - все - были рядом со смертью. То, что умерли те, совсем не значит, что выживут эти. Пока они здесь, они - одно целое, и, может быть, завтра они снова воссоединятся. И у них по-прежнему была одна судьба - война.
     - Что бы ты сделал, если бы сейчас был мир?
     - Мир?
     - Да.
     - Мир. Странное слово, правда? Я уже почти не помню, как это - мир. Ведь это же, наверное, когда совсем не стреляют... Напьюсь как собака. Неделю не просохну...
     - Ох и покуролесим мы с тобой, Сашка. Держись, Воронеж...
     - Мы обязательно поедем ко мне. Мы поедем ко мне, и я познакомлю тебя со своей мамой. Нам обязательно надо быть вместе, слышишь? Мы никогда не должны расставаться после всего этого.
     - Мы и так будем вместе. У нас все будет хорошо, Сашка.
     - У нас и так все хорошо. Ведь мы живы, Игорь.
     - Да. Ведь только это по-настоящему ценно. Правда?
     - Правда. Если бы все поняли это, тогда и войны бы не было.
     - Да. Жаль только, что так не бывает.
     Помолчали.
     - Эх, знал бы ты, как меня дома ждут...
     - И меня. Меня тоже ждут.
     Они тогда еще не знали, что это неправда. Не знали, что возвращаться с войны гораздо труднее, чем уходить. Не знали, что они не нужны тому миру, который ничего не хотел знать о войне, ничего не хотел знать о том, что всего в двух часах лету от Москвы люди убивают людей.
     И никто их не ждал, кроме родных. Никто не рукоплескал им там за то, что они делали здесь. Никто не преклонял колени, когда они возвращались, разорванные в клочья, и привозили в «цинках» своих сгоревших товарищей, - там всем было наплевать на это.
     Только потом он понял, что война - этот день войны - было самое счастливое время в его жизни.
     Война подарила ему брата. Война же его и отняла.
     Окончание следует.