Лето 1982 года. Гиришк. Уличные бои.
     Я прижался к глиняному дувалу. Его сухое шершавое тело было безучастно к моим движениям. Пули, которые «дух» вбивал в этот забор, не оставляли на нем никаких следов. Вернее, дувалов было два - они соединялись в форме буквы Т. Мы застряли на перекрестке, который простреливался добросовестным стрелком. Снайпер расположился внутри небольшой глиняной хибары, встроенной в забор. Такая позиция позволяла эффективно вести огонь на поражение. Вдобавок трезво и спокойно оценить ситуацию мешал пулеметчик, засевший на крыше дома, окруженного проклятыми дувалами. Его пулемет стриг верхушку стен, не оставляя нам возможности беспрепятственно преодолеть преграду и оказаться во дворе. Эта парочка работала с мастерством, достойным подражания. Я старался прижаться к дувалу как можно плотней. Снайпер не выпускал меня из этого пенала, а пулеметчик с высоты своей позиции на крыше легко доставал противоположную сторону проулка. Я проклинал себя за спешку. Мы умудрились проскочить почти целый квартал, не встречая сопротивления, пока не уперлись в эту стену.
     Неожиданно из-за угла, повторяя мою ошибку, вылетел Иргашев, вовсю вертя головой, но вовремя увидеть меня все же не сумел. Он был уже на середине проулка, когда я успел-таки крикнуть ему команду: «Ноги!» Иргашев заученно рухнул на землю. Пули, посланные пулеметчиком, прочертили пыльную черту на дувале, ровнехонько на том уровне, где еще пару секунд назад была грудь узбека. Какого хлопкороба могла бы потерять страна, я не могу сказать, но то, что среди сынов солнечного Узбекистана, добросовестно засорявших ряды Советской Армии, этот парень блистал умом - могу подтвердить под пыткой сгущенкой. Прикрываемый облаком пыли, поднятым пулеметной очередью и собственным падением, Иргашев стремительно перекатился к стенке, чем, конечно, скрасил мою компанию, но наше общее теперь положение не улучшил. Пулеметная очередь и мой крик вовремя остановили ребят. Чертыхаясь вовсю, мы перекликались с пацанами через разделяющий нас проулок. Пауза в атаке явно затягивалась.
     Решение должно было быть простым и конкретным. Снайпер и пулеметчик были разделены пространством двора. Позиция пулеметчика не позволяла контролировать двор и помещение дома, которые, конечно, могли быть заминированы... В принципе нужно было перемахнуть через дувал и метнуться через двор. Однако можно было бы и вернуться и, оставив дом в своем тылу, обойти его. Можно было стянуть сюда другие группы. А можно было просто в городском саду посасывать «Жигулевское» и читать в газетах о новых аллеях Дружбы, посаженных русскими на афганской земле.
     Пацаны удачно кинули нам подсумок с гранатами. Мы договорились через стену, что после залпа из двух «мух» по выступу, откуда нас поливал стрелок, мы взгромоздимся на дувал, упадем во двор, перебежим его, уничтожим пулеметчика, затем снайпера. И все, конечно, с их – «духов» - молчаливого согласия. С соседней крыши Марадона (в быту Марупов), худой узбек, похожий на СВДэшку, которую он таскал, словно пастуший посох, уже начал долбить пулеметчика. Но пока ответных пулеметных пуль в воздухе было больше.
     Мы плотнее прижались к дувалу. Гранаты были наготове. Мы лежали на боку, животом ощущая шершавую стену. Краем глаза я видел подошвы ботинок Иргашева. Неожиданно он повернул голову и посмотрел на меня. Узкие прищуренные черные глаза, скуластое лицо, испачканное под носом пылью, на фоне протекторов его стоптанных ботинок - смех да и только. Я не удержался - улыбнулся. Иргашев радостно принял эстафету и улыбнулся в ответ. Кожа на его скулах была так натянута, что я иногда задумывался, за счет каких запасов кожного покрова он умудряется растягивать свой рот в белозубую улыбку. Видимо, когда рот закрывался, на его теле открывалось другое отверствие, и наоборот. В теперешней ситуации, когда наши задницы были сжаты тисками страха, он мог себе это позволить.
     Парни сделали дело красиво. Одновременно из-за угла в противоположные стороны проулка выпали сразу двое: Миша Шикунов и Паша Морозов. Первый почти лежа, с середины проулка - подальше от пристрелянного угла, а второй - с колена, упав в двух метрах за спиной у Миши, дали залп по выступу со снайпером. Почти одновременно с ними мы швырнули гранаты за дувал. Оттолкнувшись от спины Иргашева, я перелетел через глиняный забор. Иргашева должны были вслед за мной перекинуть Миша и Паша.
     Я упал не так, как планировал, приземлившись на четыре точки, больно ушиб колено. Но паузу между запоздалой очередью пулемета и ответной стрельбой Марадоны я заполнил броском к дому.
     Мою спину от снайпера должен был прикрыть Иргашев, зависший сейчас где-то на пути ко мне. Сохраняя полученный при ударе о землю импульс, я преодолел первую часть дистанции на четвереньках. Пытаясь принять вертикальное положение и наконец вернув автомат в более достойное положение, я вломился в дом. Чуть не разбив вдребезги хилые двухстворчатые двери, преодолел первые полтора метра и налетел на что-то большое, мягкое и упругое. Сила столкновения была такой, что я отлетел назад к дверям, больно ударившись о них головой. Опрокинувшись на спину, я поднял глаза и увидел стоящего в метре от меня огромного бородатого афганца в шароварах, традиционной жилетке и чалме. Пока я пытался привести свой автомат в боевое положение, гигант зачем-то рассеянно тер одной рукой лоб. В другой был автомат.
     Я уже слышал топот Иргашева. Видел, как «дух» поднял автомат. Видел, как он, оценивая ситуацию, посмотрел сначала на влетевшего следом, но притормозившего вовремя Иргашева, потом на меня, развалившегося у его ног. Судя по тому, как он сделал шаг назад внутрь дома, он не потерял самообладания, чего нельзя было сказать обо мне. Плохо соображая, я умудрился дать наконец-то очередь из автомата. Продолжая лежать, опустошал магазин, посылая пули в грудь бородатого гиганта. Я смотрел, как свинцовые пчелы вонзаются в грузное тело, отбрасывая его к стене.
     Будучи сержантом, срок службы которого давно уже не определялся фразой «только что с самолета», каждый третий патрон в этом магазине, предназначенном для целеуказания и корректировки огня, я сделал трассирующим. И теперь ярко-желтая нить, словно тонкая огненная игла, пронзала тело «духа». Когда магазин моего автомата освободился от начинки, смертоносная нить оборвалась. Тело бородача, переполненное свинцом, обмякло, колени подогнулись. Его грудь сверкала бенгальскими огнями. Это догорали трассера.
     Не дав мне подняться, Иргашев перескочил через меня и метнулся в глубь дома к лестнице, ведущей на крышу. Я переполз в дом, ожидая атаки снайпера. Но дверь в углу двора оставалась закрытой. Сменив магазин, я держал ее на мушке. Отведя на секунду глаза, я взглянул на убитого мной человека. Он лежал возле противоположной стены, неестественно подогнув под себя правую ногу. Из развороченного живота с вывернутыми внутренностями шел дым и противное шипение - трассера остывали.
     Снайпер почему-то замолчал, и во двор через дувал один за другим посыпались ребята, прикрываемые с противоположной крыши Марадоной. Они заученно кидались в разные стороны двора в поисках укрытия. Запоздало брошенная с крыши «духовская» «эфка» уже не могла никому повредить. В ответ на крыше одна за другой разорвались ответные гранаты. Я стоял над мертвым «духом», когда из-за моей спины, не скрывая раздражения, вызванного моей заминкой, вынырнул Паша Морозов. Он по-деловому перевернул труп, сорвал порванный пулями «лифчик» с магазинами и тут же разочарованно отшвырнул его в угол. Я поднял с пола автомат убитого. Это был китайский АК, когда-то вороненая крышка его коробки была отшлифована почти до белизны. Приклад был разбит в щепки моими пулями. Я машинально передернул затвор. На пол к моим ногам упал патрон. Я поднял его и положил в карман. Подумать только, в этом кусочке металла была заключена вся моя жизнь, все восемнадцать лет, наполненные радостями и разочарованиями.
     Снаружи все стихло. Как выяснилось, пулеметчик спрыгнул с крыши в сад, расположенный за домом. Но, видимо, из двух мусульман - афганца и узбека, имеющих одинаковые шансы умереть в этот день, Аллах решил наказать пулеметчика. Тот подвернул ногу при приземлении на мягкую землю, и наш хлопкороб спокойно, словно гвоздями, короткими очередями пришил бедолагу к его родной земле.
     Помещение, из которого снайпер заставлял нас с Иргашевым лежа глотать пыль, оказалось вульгарным туалетом. Пол был усыпан гильзами от автоматической винтовки, найти которую мы так и не смогли. В стенах туалета были проделаны аккуратные бойницы. Выглянув в одну из них, я увидел проулок, в котором лежал несколько минут назад. В этот момент я понял, что только чудом не стал точно таким же мешком с костями, как убитый мною в доме «дух». Снайпера ребята не обнаружили.
     Группа покинула дом. За углом мы столкнулись с замполитом и его бойцами. Пара ласковых слов в ответ на наши сбивчивые объяснения - вот и весь протокол нашей встречи. Мы задержали роту, задачей которой было выйти на рубеж и замкнуть кольцо оцепления. Всего лишь...
     Я прислонился к стене туалета, рассматривая проулок в бойницу. Внизу, в глубине ямы с дерьмом, раздался непонятный то ли всплеск, то ли шлепок. Я осторожно подошел к краю узкой дыры и ничего не увидел, но, немного отклонившись назад, вдруг заметил его. Он висел, уцепившись непонятно за что. Почувствовав, что замечен, стрелок судорожными движениями переместился вправо. По тому, как дрожало его тело, я понял, что провисит он недолго. И я оставил ему шанс, точно так же, как и он мне там, в проулке...
     Можно умереть легко. Можно жить легко. Тяжелая смерть не подразумевает легкой жизни умершего, и тяжелая жизнь - тоже не пропуск к легкой смерти. Хотя кто может сказать, кому из нас было легко в тот день? Может быть, шанс, подаренный мной стрелку, был самым страшным для него испытанием. Я не знаю, сделал ли я добро тогда. Мы вроде победили, - я победил, но в основе моей победы была чья-то ошибка, потерянное кем-то самообладание. Не знаю. С годами парад наших побед превращается в больничный обход чужих жертв и поражений. И еще - в Азии милость к побежденному всегда была признаком слабости, а усилие над собой - верным признаком присутствия воли.
     Может, я просто лучше использовал свой шанс?
     А война все продолжалась. Я потерял обе ноги. При переходе пешком, подорвавшись на противопехотном итальянском фугасе. Смешно и грустно - много позже жизнь свела меня с человеком, который гордо заявил, что является офицером шестого отдела, но до этого был сапером в Кундузе. И когда на его вопрос, как меня угораздило, я ответил про противопехотный итальянский фугас, он мне прошамкал с пониманием, что видал такие... Я еще поддакнул, мол, с веревочками вместо ручек. Я уже знал, кто сидит передо мной и что ему, как и многим, до фени моя история. Он такой же сапер, как я - барабанщик, а нужна ему только информация о тех, кто «проходит мимо» афганских дел.
     Я приходил в себя на больничной койке после взрыва тридцати грамм тротила, упакованного в жесткий пластмассовый корпус диаметром около восьми и высотой около трех сантиметров. Я искал врага, борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, того, кому мог бы отомстить за свой подрыв, и я нашел его. Это был я сам.
     Я выиграл эту войну. Парень, с ужасом взиравший на свои первые протезы, на которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать уж точно - согласно принятым в стране традициям, - к счастью, умер вместе с этими кожно-шинными уродцами образца 1911 года. Он погиб, лежа на больничной койке, в эмоциональной драке с сержантом Кандагарской бригады, незримо приходившим его навещать.
     Атаки сержанта были бесхитростны, но убедительны: «Ты что чмонеешь? Не позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой номер 320-й - становись в очередь на раздачу, желудок!..» Самый сильный аргумент он выдвинул, когда по телевизору шел очередной боевик, где главный герой сказал приятелю: «Ты думаешь, мне все это - машина, вилла, деньги, баба - надо? Мне нужно немного: картонная коробка, скамейка в парке и надувная подружка, а все остальное - это моя предъява обществу!»
     «А что ты можешь им предъявить?» - спросил меня «мой сержант». В тот день безногий выпускник института, муж жены, дождавшейся его с войны, сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил меня скромно, со словами: «Ты свою войну проиграл, сынок». Новорожденному мне досталось, правда, в наследство высшее образование, остатки здоровья, налаженный быт, оттобокковские протезы, машина, гараж, старые враги, старые друзья, старые проблемы и нерешенные вопросы.
     Я по-деловому подошел ко всему этому. Что-то выкинул сразу, остальное отвалилось само. Когда в моей черной сумке уместилось все мое имущество, оставшееся после «ревизии», я с гордостью заявил себе: «Нужно иметь две вещи в жизни: смелость и страсть. Смелость - изменить жизнь, а страсть - исполнить мечту. У тебя есть возможность спрыгнуть с этой лодки, боец». Я решил остаться и не жалею об участии в этой афере, которую принято называть жизнью.
     Мне кажется, что всем видна наколка на моем плече, сделанная «моим сержантом»: «Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа!!!»