Когда на второй день своего с ней знакомства он подошел к командиру батальона капитану Гордову с просьбой разрешить ему поехать в город, тот, посмотрев на него, прямо спросил:
     - Ну что, влюбился? Хорошо, езжай, но особенно не задерживайся.
     Огарев сорвался с места и бегом пустился в казарму, где у него как у командира роты была маленькая отдельная комната. Николай умылся, прыснул на себя одеколоном и быстро стал натягивать брюки и гимнастерку, еще с вечера вычищенные и отглаженные. Сегодня у него был очень ответственный день: Галя должна представить его своим родителям – отцу Семену Яковлевичу и матери Вере Кузьминичне.
     И вот он ехал, а в голове: «Вдруг не понравлюсь? Или кто-то скажет: «Подумай, Галочка… Надо ли себя связывать? Ведь война… Он – на фронт, а ты?..» Да, Николай действительно может убыть на фронт, если не сегодня, то завтра или через неделю. Вот получит на заводе танки, укомплектует их экипажами – и в путь! Немец уже на Дону, а значит, может появиться и под Сталинградом. Но Николай сейчас не хотел об этом думать. Перед глазами стояла милая улыбающаяся Галя с протянутыми навстречу руками.
     Как только трамвай подошел к нужной Огареву остановке, он соскочил и быстро направился в сквер – место их встречи. Галю увидел на расстоянии. Она шла по гаревой дорожке в его направлении. Увидев, махнула ему рукой. Николай ускорил шаг…
     Вскоре они подошли к небольшому дому, расположенному в ста метрах от берега Волги. Чуть подальше находился речной порт, где Семен Яковлевич был начальником.
     - Вот и наш «особняк», - пошутила Галя, указав на дом, перед которым красовался палисадник с цветами и двумя небольшими вишнями.
     Они поднялись на крыльцо, и Николай почувствовал, как у него учащенно забилось сердце и на лбу выступил пот. Галя открыла дверь, и им навстречу вышла женщина средних лет с гладкой прической, с продолговатым лицом греческого типа и такой же, как у Гали, милой улыбкой.
     - Мама, это Коля… - сказала Галя.
     - Я уже догадалась… Здравствуйте, Коля! – Вера Кузьминична подала ему руку. – Очень рада познакомиться… Пожалуйста, проходите.
     В открывшейся двери, которая вела в смежную комнату, показался выше среднего роста мужчина с чисто выбритым лицом и заметно поседевшими висками. Он широко улыбнулся.
     - Значит, танкист? Это хорошо, - одобрительно заметил Семен Яковлевич. – Были у меня знакомые танкисты. Это очень смелые люди! Давай, танкист, руку, будем знакомы! И какая же должность, если не секрет?
     - Командир роты.
     - Такой молодой и уже командир роты… Нашей армии такие нужны. Ну вот что, Коля, пусть наши женщины здесь поговорят, а мы о мужских проблемах потолкуем, - Семен Яковлевич взял Огарева под руку и увел в другую комнату. – Присаживайся, - Семен Яковлевич указал рукой на стоявшее у стола кресло, сам опустился напротив. – Куришь?
     - Нет.
     - А вот я никак от этой дурной привычки не могу освободиться. Трижды бросал, а потом - что-нибудь, и снова начинал. Последний раз почти перед самой войной, а когда объявили, не удержался. Нам Галя сказала, что тебе уже пришлось повоевать.
     - Почти с первого дня… - И Огарев рассказал, где встретил войну, на каких танках, как отступал и как попал на завод.
     - И что дальше?
     - Закончу формирование роты, получу танки и, наверное, в бой. Немец не за горами…
     - Да… - Семен Яковлевич долгим взглядом посмотрел на Николая, а потом произнес: - Никогда не думал, что такое произойдет… Как считаешь: к Сталинграду немец прорвется? Я слышал, что их танки уже на Дон вышли?
     - Не исключено, - ответил Николай, довольный тем, что Семен Яковлевич интересуется и считается с его мнением. – Обстановка очень сложная, но будем сражаться…
     Дверь открылась, и вошла Вера Кузьминична.
     - Ну что, мужчины, стол накрыт.
     - Хорошо, идем, - сказал Семен Яковлевич и, поднявшись, пригласил Николая. – Думаю, наш гость, танкист, возражать не будет.
     Они вошли в небольшую столовую, где все было готово…
     Время с радушными хлебосольными хозяевами рядом с любимой пролетело незаметно. Николай поблагодарил Семена Яковлевича и Веру Кузьминичну за прием и за внимание к нему.
     - Извините, но я должен ехать…
     Галя, накинув на плечи платок, пошла проводить. Первую минуту они шли молча. Николаю хотелось услышать от нее мнение о нем родителей, а Галя думала, что скажет он. Понравились ли ему ее отец и мать, доволен ли?
     - Да… - произнес Николай. – Я примерно такими и представлял твоих отца и мать: добрыми, а главное, красивыми… Как ты.
     У трамвайной остановки Галя, придержав Николая, спросила:
     - Завтра приедешь? Ты маме очень понравился. Думаю, и папе тоже.
     - Галочка, постараюсь… Если б только все от меня зависело… Видишь, какая обстановка?
     - Я буду ждать.
     Николай сжал в своих ладонях ее пальцы и вскочил на ступеньки трамвая. Он не мог задерживаться. Командир батальона предупредил: каждую минуту могла поступить команда на марш, а он – командир роты! Разрешая ему поездку в город, капитан Гордов брал ответственность на себя, зная, что тот его не подведет и прибудет в строго назначенное время. Николай дорожил этим доверием.
     А Гордов любил Огарева за смелость, находчивость, командирскую хватку, за организаторские способности и отличное знание техники. А что до вождения танка – равных Николаю в батальоне было мало. Давая указания, командир батальона был уверен: Огареву повторять не надо. Николай того же требовал и от своих подчиненных, говоря: «В бою времени не будет для рассуждений». А так как он уже знал, что такое война, его авторитет был непререкаем. На его требовательность никто не обижался, понимая серьезность обстановки и ту ответственность, которая лежит на нем.
     Когда Огарев подошел к служебным зданиям завода, в окнах главного инженера горел свет, а завод гудел от напряжения: работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Фронту нужны были танки, другая боевая техника и вооружение. Николай знал: командир батальона в конце дня заходил к главному, чтобы подвести итоги и обсудить план работы на следующий день. Сроки поджимали, а батальон еще полностью танками не укомплектован. Уже прибыл весь личный состав, сформированы экипажи. На заводском танкодроме идет их обучение.
     Так прошло около недели. Обстановка с каждым днем становилась все тревожней и тревожней. Николай за это время только дважды виделся с Галей, да и то в течение нескольких минут. На ее просьбу зайти к ней домой с сожалением говорил:
     - Галочка, не обижайся: никак не могу… Ты знаешь, как я тебя люблю, но сама видишь, какая обстановка. Передай родителям большой привет. Они у тебя замечательные! Но… Через час я должен быть на заводе.
     Галя его понимала и не обижалась. Она видела, как совершенно без отдыха работает ее отец, как трудятся и переживают все горожане.
     В последний раз Николай расставался с нею с болью в сердце и каким-то тревожным предчувствием: встретятся ли еще… А что, если нет? Сможет ли пережить эту потерю? Увидит ли ее милое улыбающееся лицо и ощутит ли шелковистость волос? Эти мысли его пугали и ложились камнем на его душу.
     …То утро Огареву запомнилось на всю жизнь. Он проснулся чуть свет, быстро умылся, оделся и бегом направился в роту. Все экипажи были на месте, а увидев командира, выстроились у своих танков. Командиры взводов доложили о готовности.
     - Еще раз проверьте машины… Без разрешения никому никуда не уходить, ждать моих указаний, - сказал Николай и подошел к своему танку. Муса, его механик, доложил о готовности машины.
     Всходившее солнце осветило восток. От Волги потянуло свежим воздухом. Николай ждал указаний командира батальона. Но вот до его слуха донесся какой-то непонятный тихий гул. Николай поднял голову и посмотрел на запад. Над горизонтом виднелась темная полоса, состоящая из точек. С каждой минутой гул усиливался, а точки вырастали в силуэты самолетов. К нему подошел Муса и тревожно спросил:
     - Товарищ командир, что это?
     - Самолеты… - проговорил Огарев, чувствуя, как у него внутри все холодеет, а мысль, что они идут на Сталинград, вызвала страх. «Там Галя!.. Она, наверное, еще спит и не видит!»
     К городу подходили сотни самолетов. Завыли сирены, в небо полетели трассы зенитных снарядов. Кто-то крикнул: «Всем в укрытие!» Но Николай продолжал стоять: все его тело пронзил ужас. В глазах потемнело.
     - Товарищ командир, приказано всем в укрытие, - тронув Огарева, проговорил Муса.
     Но тот продолжал стоять. Вот самолеты уже над городом. Из них посыпались тысячи бомб, и через считанные секунды к небу взметнулись клубы пыли, а затем и дыма. Город потонул во мраке, а самолеты все шли и шли. Земля вздрагивала и гудела.
     Дым и пыль, поднявшись высоко над горизонтом, закрыли Волгу, город, все небо на многие километры.
     - Галя! Галя! Ты не можешь погибнуть! – шептал Николай.
     Сколько прошло времени, Николай не мог сказать. Он продолжал смотреть на город и нескончаемый поток самолетов, которому, казалось, не будет конца. Но вот прошли последние, и установилась мертвая тишина. Только где-то продолжались глухие взрывы. К Николаю вернулось сознание, и он крикнул:
     - Муса, в танк!..
     Тот удивленно поднял на командира глаза.
     - Ты что, не слышишь?! В танк… Заводи! – он сам вскочил в башню. – В город! Жми на всю скорость!..
     Машина рванула и на предельной скорости понеслась по шоссе к городу. Муса сквозь сплошную пелену дыма и пыли вел машину по разбитому городу, разметая завалы и перескакивая через воронки, оставленные бомбами. Они мчались мимо разрушенных домов и исковерканных скверов, которые еще вчера Николай видел зелеными, с клумбами цветов.
     - Быстрее! Еще быстрее, – торопил он, а в голове билась, не стихая, одна мысль: «Может, нужна моя помощь… Может, Галя ждет меня?! Вправо! Прямо… Стой!
     Он смотрел на то место, где стоял Галин дом. Что это?! Вместо дома – огромная черная воронка. Николай спрыгнул на землю и подошел к зловещей яме. Вместо палисадника – куча черных обломков. Только одна вишенка, наклонившись, держалась за край воронки. У Николая потекли слезы.
     К ним подошла женщина и тихо проговорила:
     - Вот что сделали с городом, варвары… - А потом, словно отвечая Николаю, добавила: – Они все были дома…
     Муса тронул Огарева за руку:
     - Товарищ командир, наверное, надо обратно…
     Огарев молчал. Сердце его окаменело. Он вновь и вновь вспоминал Галю, ее милую улыбку, ее слова: «Мы еще встретимся». Он не хотел верить, что ее уже нет и что больше он никогда ее не увидит. Слезы и дым застилали его глаза, перед которыми зловеще чернела воронка.
     Но Муса уже разворачивал танк. Вот и завод. Не успел танк еще остановиться, а к ним уже бежал разгневанный капитан Гордов. И как только Николай соскочил, он схватил его за грудь:
     - Ты… Ты… - задыхаясь произнес он. – Ты что? Под трибунал захотел? Тебе жить надоело? - Он посмотрел на черное лицо Николая, на котором видны были следы слез, и вполголоса произнес: – Слушай, что я скажу… Если будут спрашивать, где был, куда ездил, а у меня уже спрашивали, ответишь, выполнял мой приказ. Понял? И предупреди механика… – И уже совсем тихо спросил: – Ну, что там?
     - Весь город разрушен, - дрожащим голосом ответил Николай.
     - А что там, куда ездил?
     - Ничего… Одна большая воронка…
     - Придет время, мы до них доберемся… - Гордов посмотрел на опустившего голову Николая и уже твердо сказал: - Сейчас – в роту!
     С этого часа командир танковой роты лейтенант Огарев знал только одно: мстить! Мстить, насколько хватит его сил, за всех погибших и за Галю, которую так любил и которая одна осталась в его сердце на всю жизнь.