Юферев не хватал звезд с неба. Имя его не гремело в прокурорских, милицейских коридорах, смурная физиономия не улыбалась гражданам с экранов телевизоров, а женщины, что для него было самым обидным, не провожали его пылающими взорами. Но если говорить откровенно, ко всему этому он и не стремился. То ли занудливость одолела, то ли мудрость посетила в молодом еще возрасте. Он полагал, что быть хорошим следователем и быть известным следователем — совершенно разные вещи. Точно так же не сомневался и в том, что быть хорошим работником и быть любимым начальством работником — тоже разные вещи. Эти показатели могут совпадать, как бы соединяться в одном человеке, могут и не соединяться, но его это уже не касается, это дело высших сил, а в решения высших сил Юферев старался не только не вмешиваться, но даже не думать о них и уж, упаси боже, сомневаться в них.
     Столь витиеватые мысли не посещали его, не тревожили перед сном или перед начальственной дверью. И вовсе не потому, что были ему недоступны. Вовсе нет. Юферев спокойно пренебрегал этими суетными мыслями.
     Пренебрегал.
     Впрочем, одно обстоятельство его все-таки тревожило.
     Однажды он поймал себя на ясном предчувствии, что убийство семьи банкира Апыхтина будет раскрыто. Пришла даже уверенность, что бывало с ним довольно редко. Как ни чисто сработали убийцы, сколько ни проявили сатанинской предусмотрительности, а наследили голубчики. Неожиданное убийство Якушкина в раскаленной на солнце железной забегаловке не только прибавило следов, но и показало, что задергались они, занервничали, и кто знает, какие сейчас судорожные телодвижения производят, какие необратимые ошибки совершают.
     Бродя по своему кабинету от окна к ст
     олу, от сейфа к двери, кружа по часовой стрелке, против часовой, вышагивая по длинному сумрачному коридору своей родной конторы, а потом к дому, а утром от дома к конторе, Юферев без конца перебирал мельчайшие подробности преступления. Десятки раз мысленно возвращался в квартиру Апыхтина. И часто, слишком часто, чтобы это могло оказаться случайностью, возникало в его сознании слово «Эрмитаж». Откуда оно бралось, что означало, Юферев не мог понять, но слово уже начинало его раздражать. Он даже видел большие яркие буквы, прекрасный шрифт. На чем-то гладком, посверкивающем глянцем слово выглядело нарядно, если не сказать празднично.
     Однажды, не вытерпев, он взял в столе ключи, оставленные Апыхтиным, и отправился в его квартиру. Быстро прошел в подъезд, стараясь не столкнуться с соседями, которые его уже знали, поднялся на седьмой этаж, вошел в квартиру и сразу закрыл за собой дверь.
     Постоял некоторое время в полумраке, включил свет. Прошел на кухню, всмотрелся во все предметы, которые там оставались, потом то же самое проделал в гостиной, в спальне, наконец оказался в комнате Вовки.
     И вдруг радостно вздрогнул: на полке книжного шкафа лежала толстая книга — «Эрмитаж».
     И он вспомнил.
     Он должен был сразу вспомнить, но слишком велико было его потрясение, когда он в первый раз вошел в эту квартиру. Даже ему, привыкшему к подобным зрелищам, пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься тут же вон, на свежий воздух, к нормальным живым людям. Только этим можно объяснить, что он механически поднял и положил на полку этот толстый том, лежавший на полу рядом с Вовкой.
     Больше к альбому никто не прикасался.
     Это он понял сразу — с тех пор к книге никто не прикасался.
     Никто, кроме самого Вовки, убийцы и Юферева.
     Надо же, как бывает — Юферев прекрасно помнил, в каком положении оставил книгу на полке: точно в таком, в каком увидел ее сейчас, почти неделю спустя. Включив свет, он увидел налет пыли на глянцевой обложке. На таких поверхностях очень хорошо, ну просто замечательно сохраняются отпечатки пальцев.
     Конечно, их может и не быть, ворчал про себя Юферев, чтобы не слишком радоваться, чтобы не сглазить удачу. Вовка мог в последний момент загородиться этим томом, мог просто выронить его из рук, а может, хотел им как-то отбиться, и тогда убийце ничего не оставалось, как вырвать из рук мальчишки эту толстую тяжелую книгу...
     С величайшими предосторожностями Юферев снял суперобложку, ухватив за самый кончик, опустил ее в целлофановый пакет и немедля отнес эксперту, предупредив того об ответственности, о важности, о чрезвычайной значимости этой красивой обложки.
     Эксперт, молодой очкастый парень с длинными волосами, довольно небрежно взял из трепетных пальцев Юферева обложку и вечером того же дня положил перед следователем несколько прекрасно выполненных отпечатков пальцев.
     Все получилось в точности так, как и предполагал Юферев, — на обложке были отпечатки пальцев трех человек. Одни были явно детские, это были Вовкины отпечатки, вторые принадлежали самому Юфереву, а третьи, получившиеся так же хорошо и внятно, как и остальные, принадлежали неизвестному гражданину.
     Естественно, Юферев немедленно сделал запрос, и умная компьютерная машина, державшая в памяти миллионы отпечатков, быстро и бесстрастно ответила, что такие ей неизвестны. Юферев нисколько этому не огорчился: если бы выяснилось, что эти отпечатки принадлежат человеку с уже известными именем, отчеством, фамилией, профессией и местом жительства, то это была бы чистая фантастика, невероятное везение, в которое никто бы не поверил, а если бы и поверил, то никакой славы Юфереву это бы не принесло.
     Было у Юферева и еще кое-что.
     Отпечатки пальцев на пивной бутылке, которую он изъял в железной забегаловке, тоже получились достаточно четкими. Выяснилось — нет и этих отпечатков в милицейской картотеке. Значит, у Юферева в папке были сведения уже о двух участниках преступления, и это радовало ненасытную следовательскую душу Юферева. А кроме того, у него было описание девицы, посетившей дом, где произошло убийство в то самое утро. А то, что это описание правильно, что оно соответствует действительности, что в самом деле существует девица с длинными светлыми волосами и с родинкой на щечке, подтверждает смерть непутевого Якушкина. Убийца не мог оставить его в живых, убедившись, что тот запомнил девицу и наутро готов подписать протокол с ее словесным портретом.
     Центр... Она назначила Якушкину свидание в центре.
     Что она имела в виду?
     Что для нее является центром?
     Центр города? Нет, слишком неопределенно, слишком расплывчато. Это десятки улиц, площадей, переулков, автобусных, троллейбусных, трамвайных остановок, это магазины, рестораны, кафе... Нет, она имела в виду что-то определенное, место это должно быть достаточно известным, если она решила, что Якушкин догадается, где сможет ее найти.
     Помаявшись и повздыхав, Юферев обреченно сел за стол и набрал номер телефона Кандаурова. «Что делать, что делать...» — бормотал он про себя. Кандауров был единственным человеком, который мог ответить ему на вопрос о центре, если, конечно, ответит. Но тот сам предложил сотрудничество, пусть думает, решил Юферев.
     — Да! — отрывисто прозвучало в трубке.
     — Костя?
     — Ну Костя, и что дальше?
     — Юферев.
     — О! Саша! Рад слышать твой голос! Как я рад знать, что ты живой! — Похоже, Кандауров обрадовался искренне.
     — А почему бы мне не быть живым?
     — Ты видишь, что происходит, — стоит тебе поговорить с человеком, как его уже нет.
     — Если ты все об этом знаешь...
     — Знаю, Саша, все знаю. Тебя не насторожил характер раны? Тебе ни о чем не говорит способ убийства?
     — Говорит, — уныло ответил Юферев, сознавая, что не поспевает за Кандауровым, что тот настроен наступательно и слова выстреливает очередями.
     — Пока ты этого недоумка раскручивал, за твоей спиной в забегаловке стоял убийца. Как он выглядел, Саша?
     — Не обратил внимания... Какой-то маленький серенький хмырюга, к нам стоял спиной, но, похоже, прислушивался. На голове светлая кепочка, полотняная.
     — Так... Чует мое зэковское сердце... Что-то тебе нужно, а?
     — Сердце не обманешь.
     — Понял! Сразу говорю — только бартер, только обмен. Что-нибудь ты скажешь, что-нибудь я скажу... Туфту не гони. Только по делу. Согласен?
     — Значит, так, Костя... Этот убийца... Во всяком случае, один из них... Не сидел. И второй не сидел.
     — Круто, — Кандауров помолчал. — Это точно?
     — У меня есть их отпечатки.
     — Обоих?! — восхитился Кандауров.
     — Обоих... Если их было двое. Если выйдешь на кого, дашь мне отпечатки, могу сличить, установить, подтвердить.
     — Тоже немало. Спрашивай, Саша.
     — Значит, так, Костя... Представь себе, что красивая женщина из твоего круга...
     — В моем кругу только красивые!
     — Я знаю, насколько ты прав, а насколько заблуждаешься, — усмехнулся Юферев. — Не будем об этом. Так вот: красивая женщина из твоего круга назначает тебе свидание.
     — Обычно свидания назначаю я, — посерьезнев, проговорил Кандауров. — Им нельзя позволять делать этого.
     — Я сказал — представь... Так вот она назначила и сказала — встретимся в центре, встретимся в самом-самом центре.
     — Так, — тихо проговорил Кандауров. — В чем вопрос?
     — Куда ты пойдешь на встречу с ней?
     — Ты хочешь знать, что такое самый-самый центр?
     — Да.
     Кандауров помолчал. Юферев не торопил, он слышал, как его собеседник дышит в трубку.
     — Ты ищешь женщину? — спросил наконец Кандауров.
     — Да.
     — Она назначила тебе свидание?
     — Можно и так сказать. Так что ты мне скажешь насчет центра?
     — Значит, так, Саша... Услуга за услугу. Я мог бы тебе сказать, что это ресторан «Центральный», но не буду врать. «Центром» с некоторых пор называют ресторан «Пуп Земли». Но об этом знают немногие. Место это не для вашего брата, Саша.
     — В каком смысле?
     — В смысле цен. Но я там не последний человек... Можем сходить. Уж поскольку мы с тобой с некоторых пор работаем вместе. Ты как, готов?
     — Намекаешь, что я там буду некстати?
     — Саша! Никаких намеков! Говорю открытым текстом! Не отвергай моего великодушного предложения!
     — Я его принимаю.
     — Заметано. Встречаемся в девять вечера. Сиди дома, заеду за тобой.
     — Ты знаешь, где я живу?
     — Саша! Нельзя же так недооценивать соратника! — укоризненно протянул Кандауров.
     И положил трубку.
     Не все сказал Юферев, слукавил. Да и не обязан он был докладывать воровскому авторитету обо всех своих находках. Достаточно и того, чем поделился. Уже то, что отпечатки убийц не числятся ни в каких картотеках, было немало, очень даже немало.
     О третьем участнике преступления он знал только то, что это женщина, достаточно молодая и яркая, чтобы привлечь внимание дворового алкоголика. В то же время она выглядела весьма доступной, если уж Якушкин решился с ней познакомиться. И женщина эта, похоже, не просто казалась доступной, она и была доступной, уж коли договаривалась с Якушкиным о встрече. Ее словесный портрет был настолько полон, что Юферев, наверное, узнал бы ее, даже случайно встретив на улице: длинные светлые волосы, раскованная манера поведения и на щечке родинка, как поется в песне.
     Таилась, правда, в рассуждениях Юферева некоторая натяжка, и он прекрасно это сознавал — не было у него никаких доказательств того, что женщина принимала участие в преступлении.
     Только домыслы и предположения.
     Но с другой стороны, с другой стороны...
     За что убит Якушкин?
     Бестолковый, пройдоха и пьяница, который никому серьезного вреда не нанес... За что его полоснули ножом по горлу?
     Всего через несколько минут после того, как он рассказал о женщине и согласился подписать протокол со своими показаниями. Это убеждало Юферева, что он на верном пути.
     Надо искать женщину.
     Правильно говорится — ищите женщину.
     И еще — в уголовном деле подшито заключение экспертизы, в котором утверждается: у убийцы Якушкина между верхними зубами щелочка, этак миллиметра полтора-два. Этим своим маленьким достижением Юферев даже гордился, потому что щелочка да плюс отпечатки пальцев...
     Это очень много.
     Откуда стало известно о щелочке? Серый мужичонка пил пиво или делал вид, что пил, в тот самый момент, когда Якушкин говорил о женщине с родинкой. Убийца слышал это, стоя спиной к Якушкину, и, видимо, не в силах сдержать себя, прикусил стакан.
     Не зря, ох не зря прихватил Юферев в забегаловке не только бутылку, но и этот злосчастный бумажный стаканчик. Прикус преступник оставил настолько ясный и четкий, что его вполне можно сравнить с отпечатками пальцев. А щелочка между зубами...
     Это тоже своеобразная родинка.
     Все это и давало Юфереву надежду на то, что ему все-таки удастся выйти на убийц. В то же время он понимал, что его находки вполне могут оказаться бесполезными. После столь громкого убийства преступники должны были уехать из города, раствориться на бескрайних просторах страны. Да что там страны, вполне возможно, что они сейчас где-нибудь совсем рядом с Апыхтиным — нежатся на песчаных пляжах, плещутся в теплых водах Средиземного моря...
     Хотя убийство Якушкина говорило о том, что из города они не уехали. А то, что их отпечатков нет даже в самой полной картотеке страны... Значит, новички, а новичкам везет, поэтому они самонадеянны и безрассудны.
     Но опять же убийство Якушкина, та бестрепетность, с которой оно было исполнено, говорила о чем-то совершенно противоположном...
     Но Юферев не метался от одного вывода к другому, не корил себя за бестолковость. Он принимал оба вывода, оба устраивали его, вписывались в ту схему убийства, которую он выстроил. Опять же не придавая ей слишком большого значения, поскольку по опыту знал: в конце концов окажется, что все происходило иначе, двигалось другими причинами и обстоятельствами.
     Но о чем он не забывал ни на секунду, так это о том, что жертвой преступления стал Апыхтин, председатель правления банка, находящегося под «крышей» Кандаурова — городского авторитета и известного бандюги.
     * * *
     В ресторане «Пуп Земли» чувствовался дух неуловимой криминальности. Человек опытный, кое-что повидавший в жизни, сразу ощущал наличие второго дна. Не все здесь было ясно, и, очевидно, не все было просто и открыто. Настораживали перешептывания, переглядки, жесты, которые посылали время от времени официанты, — не то успокаивая своих клиентов, не то предупреждая о какой-то неожиданно возникшей опасности. Многое подразумевалось с полуслова, заказы делались кратко, словно речь шла о чем-то всем хорошо известном. Кандауров был весел, здесь все его знали, ему кричали что-то, он отвечал тоже громко, не пытаясь говорить потише.
     Юферев шел за ним с явной подчиненностью, так ведет себя провинциал в столичном ресторане, куда привел его дальний родственник. Он все принимал как должное, ничему не удивлялся, но все замечал, не мог не замечать, поскольку место было странноватое, а он оказался здесь впервые.
     — Где сядем? — обернулся к нему Кандауров.
     — Вон вроде столик свободный.
     — Здесь будет тот столик свободный, который нам понравится, Саша. Давай в уголочке приземлимся... Мы все видим, нас сложнее рассмотреть... Опять же, никто не подкрадется, а?
     — Бывает, что сзади подбираются?
     — А зачем мне об этом думать — бывает или не бывает, часто или не очень, здесь или в другом месте? Зачем, Саша? Могут подобраться? Могут. Значит, я должен это предусмотреть. Потому и жив до сих пор. Ты вот тоже жив, значит, правильно ведешь себя. А некоторые ведут себя плохо, можно сказать, отвратительно. Результаты нам с тобой известны. Согласен?
     — Целиком и полностью, — усмехнулся Юферев.
     Едва успели они расположиться за столиком в самом углу в легком дымном полумраке, как перед ними возник официант в черном костюме, белоснежной рубашке и алой бабочке. Он молча положил на стол меню в папке и отошел на шаг, показывая отличную выучку, усвоенную наверняка где-то в дальних поездках.
     — Привет, Коля, — сказал Кандауров. — Что новенького?
     — Пока ничего.
     — Никто нигде даже не пискнул?
     — Костя, ты бы знал через минуту.
     — Ладно. Понял. Чем порадуешь нас с другом?
     — Семга хороша, мясо с черносливом...
     — И водка тоже, — оборвал Кандауров перечисление.
     — Послушай, — шепотом ужаснулся Юферев, когда официант отошел, — тут цены какие-то запредельные.
     — Я предупреждал. — Кандауров взял меню, сложил папку и бросил на соседний столик. — Ты мой гость. Поэтому цены тебя не касаются. И не кусаются. И потом, ты сообщил мне сегодня нечто чрезвычайно важное, я твой должник... Заметано? — Кандауров накрыл своей тощей ладошкой руку Юферева.
     — Пусть так, — согласился капитан, решив, что торговаться здесь и трясти какими-то хилыми деньгами в самом деле недостойно.
     — Кстати, о твоем сообщении... То, что эти ребята не сидели, очень важно, капитан.
     – Я знаю. Вообще-то меня Сашей зовут.
     — Виноват. — Кандауров похлопал по плечу Юферева. — Поправка принимается. Говоришь, что у тебя есть их отпечатки пальцев?
     — Да.
     — По картотеке прокрутил?
     — Не числятся.
     — Совсем новенькие?
     — Судя по почерку... Просто везучие.
     — Это мы еще посмотрим. — Желваки на скулах Кандаурова дрогнули, напряглись... и он отвернулся к залу.
     Народу прибывало все больше, в основном молодые парни в вечерних костюмах, которые далеко не на всех сидели ловко и подогнанно, многие чувствовали себя довольно скованно.
     — А что там за болванка под потолком? — показал Юферев на освещенную разноцветными прожекторами глыбу камня, заостренную кверху и с резьбой на поверхности.
     — А! — обрадовался Кандауров тому, что его отвлекли от неприятных мыслей. — Это же Пуп Земли! Специально в Греции заказывал, в городе Дельфы, у храма Юпитера! Представляешь? Там есть оригинал — Пуп Земли. Я хотел купить у них этот Пуп, ему не то две, не то двадцать две тысячи лет... Не дали! Такие деньги предлагал, бешеные, можно сказать, деньги... Не отдали, жлобы. Пришлось заказать копию. Но копия тоже оттуда, из Греции. Так что тут не хухры-мухры!
     — Надо же, — вежливо удивился Юферев. — Наверное, и копия недешево обошлась?
     — Зато у нас свой Пуп Земли, понял?! Свой! И еще неизвестно, где настоящий пуп!
     — А женщин, я смотрю, здесь немного...
     — Сколько тебе нужно?
     — Одну, Костя, только одну... Но именно ту, которую нужно.
     – Нет проблем, капитан... Извини... Нет проблем, Саша. Как ее зовут?
     — Не знаю.
     — Как она выглядит?
     — Не знаю, — слукавил Юферев. Не хотелось ему выкладывать Кандаурову все, что он знал.