…Трехэтажный дом с развороченной взрывом бомбы крышей в районе Тракторного завода. В нем на первом этаже в сравнительно большой комнате разместился штаб зенитного дивизиона. В маленькой соседней комнатке помещен радиопост, в котором радистка в красноармейской форме с наушниками на голове дежурит у полевой переносной радиостанции, осуществляя постоянную радиосвязь командира дивизиона с зенитными батареями.
     Командир зенитного дивизиона капитан Кленов нервозно ходит по комнате; он явно удручен результатами налета немецкой авиации на Сталинград и не скрывает этого перед застывшим у стола молоденьким старшим лейтенантом, начальником штаба дивизиона.
     - Третья батарея приказала долго жить, товарищ капитан, – докладывает начальник штаба. – И орудия, и личный состав – подчистую...
     Входит военком зенитного дивизиона старший политрук Власков. Замечая состояние командира, сочувственно говорит:
     - Болит командирская головушка, очень болит…
     Кленов бросает на него колючий взгляд:
     – От таких потерь не только голова, сердце не выдержит!
     – Я только что из штаба нашего зенитного полка, – сообщает Власков, – с приятной новостью. Нашему дивизиону в срочном порядке выделяют только что сформированную на полигоне в Ахтубе зенитную батарею.
     Строгое лицо командира зенитного дивизиона теплеет.
     – Новость действительно приятная, – расслабляется он. – А что за батарея?
     – Малокалиберная 37-миллиметровая зенитная…
     – Так это же здорово! Спасибо командиру полка, не забыл о нас.
     – Погоди радоваться, командир. Ведь эта зенитная батарея особая, экспериментальная, так сказать, состоит из одних девчат...
     – Чего-чего? – переспрашивает явно разочарованный Кленов. – Личный состав – девки?! Да они при первой же пикировке на их батарею фашистского бомбардировщика зальют пушки слезами! Погибнут ни за грош. А мне отвечать?! Нет, такой грех я на душу брать не могу. Сейчас же свяжусь с командиром полка...
     – Постой, Александр, не пори горячку, – останавливает Власков командира, намеревавшегося идти в радиопост. – Не от хорошего житья девчат в зенитчики набрали. Не хватает парней, потери нашего брата на фронтах огромны, сам знаешь.
     – Да, но они хоть стрелять из пушек умеют? – смягчается Кленов.
     – Конечно. На полигоне под Ахтубой контрольную проверку прошли. Говорят, успешно стреляли по конусу, который на тросе тащил «кукурузник»...
     – Ну хоть командир батареи - мужик?!
     – Нет, тоже девица, – смеется Власков. – Но, говорят, девка с характером. Старший лейтенант Рябинина...
     – Рябинина?! - вскакивает из-за стола удивленный Кленов. – Рябинина... А имя случайно не Зина?
     – Да, Зинаида. А ты откуда ее знаешь?
     – Понимаешь, Николай, я... она... мы с ней... - мнется Кленов, стеснительно улыбаясь, – мы однокашники. Учились вместе до десятого класса. Дружили. Я после средней школы в военное училище пошел. И она захотела туда же, вместе со мной. Но девчат тогда в училище не брали. А видно, в начале войны она все же добилась своего, ускоренные курсы военного училища окончила...
     – Есть одна идея! – указательный палец Власкова скользит по отмеченной на карте Волге вверх по течению и останавливается у темного квадратика на ее правом берегу с пометкой «Переправа». – Ведь район переправы тоже входит в зону прикрытия нашего зенитного полка. А батарей там нет. Вот туда и надо поставить девичью батарею. Тихо там, спокойно, немецких войск нет. Гитлеровцы все силы бросили на штурм Сталинграда...
     – Молодец, комиссар! – обнимает Кленов старшего политрука. – Голова у тебя... Ну прямо Дом Советов!
     – Ладно-ладно, не перехваливай, – смеется довольный Власков. – А с начальством вопрос я улажу.
     Раннее утро. За Волгой яркое, словно начищенное до блеска солнце давно уже оторвалось от горизонта. Его пронзительные искрящиеся лучи полируют золотом водную гладь широкой реки.
     На огневой позиции зенитной батареи лишь одинокий часовой с винтовкой на плече. Это Вика, Виктория, которой недавно исполнилось семнадцать, но она, приписав себе год в военкомате, ушла на фронт. Теперь она – номер зенитного расчета, подносчик снарядов. Вика стоит у стола, смотрит, как на патефоне крутится пластинка, вслушиваясь в негромко звучащую песню.
     Сзади к ней тихо подходит на вид пожилая женщина с котомкой за плечами, увлеченная песней. Вика не замечает ее. Женщина осторожно трогает часового за плечо:
     – Девонька, слышь-ка.
     Вика резко оборачивается, хватаясь за винтовку.
     – Ты не бойся меня, не бойся, – успокаивает ее женщина.
     Вика приходит в себя, останавливает патефон, напускает суровый вид, грозит винтовкой.
     – Вот еще - бояться. У меня винтовка. А ну, старуха, руки вверх! – требует она.
     – Хватит, наподнималась у немчуры! – отрезает женщина.
     – Кто такая? Отвечайте!
     – Здешняя. Беженка.
     – Документы?
     – У немцев мои документы. Еле ноги от них унесла...
     Лицо Вики добреет, она опускает ствол винтовки к земле, удивленно спрашивает:
     – Как, вы были под немцами?
     – Довелось. Не приведи Господь, – тяжко вздыхает женщина. – А ты чего тут делаешь? Да еще с ружьем?! – спрашивает она.
     – На посту стою. Разве не видно?
     – А это? – указывает женщина на патефон.
     – Чтоб... ну, веселей было. И не заснуть...
     – Господи, – крестится женщина, – девоньку заставили на охране стоять! Дрыхнут, поди, мужики?
     – У нас нет никаких мужиков.
     – Как нет?! – теряется женщина и показывает на зенитные пушки: – А кто из этих пушек палит?
     – Мы, девочки, палили, – кивает головой Вика. – По фашистским самолетам.
     – Грешно тебе обманывать меня.
     – Я не обманываю, бабуся...
     – Никакая я тебе не бабуся, – обижается женщина. – Мне всего... тридцать пять всего...
     – Тридцать пять?! – не верит Вика. – А на вид... такая, ну... не совсем старая.
     На глазах у женщины появляются слезы.
     – Это война меня состарила, война проклятущая. Раньше первой слыла на селе. Нинкой-картинкой меня в девках звали. И после, когда родила трех... – нахлынувшие слезы не дают ей договорить.
     – Да вы успокойтесь, успокойтесь, мама Нина, – утешает ее Вика.
     – Я сейчас наших разбужу, – бежит она к блиндажу, открывает тяжелую дверь и кричит: – Эй, сонули, кончай ночевать! День на дворе. Подъем! Пока вы дрыхли, я задержала маму Нину…
     …Немецкие бомбардировщики совершают в небе победные круги и улетают на запад.
     Свежий ветер с Волги сметает с огневой позиции зенитной батареи остатки пыли и дыма. Вся земля взрыта вражескими бомбами. Разбросаны скамейки-самоделки, перевернут стол, разбито зеркало, поломан патефон. Повреждены командный пункт и радиопост. Зенитчицы лицом вниз лежат на земле возле своих орудий – так их разбросало волной от взорвавшихся поблизости бомб, лишь Катюша с опущенной головой сидит на своем месте, привязанная веревкой к сиденью.
     Комиссар батареи Доценко отрывает лицо от земли, устремляет взгляд на четвертое орудие и видит на его месте лишь дымящуюся воронку. Ее глаза расширяются от страха: пушка перевернута, смята, вокруг разбросаны тела погибших зенитчиц.
     Глаза Доценко наполняются слезами, она становится на колени и плачет навзрыд.
     Из блиндажа выходит мама Нина, озирается по сторонам, пугаясь нависшей над огневой позицией мертвой тишины. Крестится:
     – Свят, свят, свят... Господи, неужто всех, Господи?!
     У командного пункта с земли приподнимается оглушенная взрывом бомбы Рябинина.
     – Как... Как всех?! – не верит она.
     Мама Нина бросается к ней, обнимает, целует.
     – Жива, девонька моя родненькая, жива...
     – Кажется, и я жива... – доносится от радиопоста голос Рины. Зенитчицы расчета второго орудия одна за другой начинают осторожно подниматься на ноги. Они стряхивают с себя комья земли, поправляют измятую форму, приглаживают волосы. Только одна Тамрико остается неподвижно лежать за орудием. Уля закрывает уши ладонями:
     – В ушах грохот. Ничего не слышу...
     – От такой бомбардировки оглохнуть немудрено, – соглашается Алька.
     – Господи, спасибо тебе, Господи, – крестится мама Нина, наблюдая за девушками. – Отвел погибель от дев безгрешных...
     Вместе с командиром батареи она подходит ко второму орудию.
     – Сильно, выходит, нас тряхнуло, – осматривает орудие Рябинина.
     – Взрывной волной разбросало всех, – подтверждает Демина.
     – А вот Катюша с места не тронулась! – восхищается подругой Вика. – Она у нас сегодня герой!
     – Я... я же привязанная! – чуть не плачет Катюша.
     Дильнара развязывает Катюшу, обнимает ее.
     – Хорошо наводила пушку, Катюша, – хвалит она. – Фашистский самолет сбила, за моего Рената отомстила. Спасибо говорю. Раньше я тебя не любила. Теперь за тебя голову отдам.
     Вика обращает внимание на неподвижно лежащую Тамрико, кричит ей:
     – Эй, Тамрико, кончай лежать! «Юнкерсы» немецкие давно улетели.Тамрико не отвечает, лишь морщится от боли. К ней подходит мама Нина.
     – Девонька... Да ты в крови вся!..
     Это видит и Демина, приказывает Вике:
     – Вика, за военфельдшером мигом!
     – Есть мигом, мать-командир! – козыряет Вика и бежит к первому орудию за Полатовской.
     – Тамрико, Тамрико, потерпи, – утешает девушку встревоженная ее ранением Демина. – Сейчас Леся остановит кровь.
     – Крови не жалко, грудь очень жалко, грудь... – плачет Тамрико. – Ваймэ... Горе мое...
     К орудию торопливо подходит Полатовская, склоняется над Тамрико, снимает с нее поясной ремень, растегивает пуговицы на гимнастерке.
     – Куда ранена? – спрашивает Рябинина.
     – Правая грудь рассечена. Осколком бомбы, – определяет Полатовская. Она достает бинты из санитарной сумки, перевязывает плачущую Тамрико, утешает ее: – Больно, понимаю. Потерпи, Тамрико. Сейчас перевяжу и станет легче...
     Ко второму орудию подходит Доценко.
     – Все, все живы на втором орудии?! – смотрит она на девушек. – Ой, маточка, а я подумала...
     – Как на остальных орудиях, комиссар? – интересуется Рябинина.
     – Беда, командир, – выдыхает Доценко. – Расчет четвертого орудия весь... Прямое попадание сотки... стокилограммовой бомбы. Даже саму пушку в гармошку...
     Рябинина закрывает лицо руками, отворачивается, чтобы не показывать подчиненным слезы.
     – Что делается, что делается?! Какие девчата были, все семеро. Одна одной краше...
     – Нецелованные еще, чисто ангелы, – понимает Доценко состояние командира батареи.
     – Разум человеческий понимает: войны без жертв нет. Но сердце, сердце отказывается воспринимать случившееся...
     – Еще двое, – докладывает Доценко. – Нет, трое, – останавливает она свой взгляд на Тамрико, – раненых на батарее. Но и фашистам досталось! Сбили два немецких стервятника.
     Крутой берег Волги. С него открывается панорама широкой пустынной глади реки, с которой не сводят задумчивые тревожные взгляды военком батареи и четыре зенитчицы. В руках у девушек железные лопаты.
     – Вот здесь, – указывает Доценко место, – ройте братскую могилу. В ней предадим земле наших погибших подруг...
     – Сестринскую могилу, – поправляет военкома Уля. Доценко соглашается с ней:
     – Да, Уля права. Именно сестринскую. А вернемся сюда после войны – памятник нашим девчатам на главной улице России поставим. Высокий-высокий, чтоб с каждого парохода был виден.
     – Ох, тяжелое это дело... сестрам могилу копать, – вздыхает Уля.
     Железные лопаты вгрызаются в твердую землю…
     – Еще двадцать одного сына недосчитаемся после победы, – с горечью произносит Доценко…
     Штаб зенитного дивизиона. В помещение торопливо входит запыхавшийся Кленов. Его встречает вышедшая из своего радиопоста радистка.
     – Отогнали фашистов, Вера! – сообщает он. – Такого массированного налета вроде и не было еще. Врезали мы им, с дюжину «юнкерсов» сбили, не меньше. Но и нашим батареям досталось... Начальник штаба не объявился? – спрашивает он радистку.
     – Звонил. На четвертой батарее находится, – отвечает Вера. – Там повреждений на пушках много, немецкая бомба рядом взорвалась...
     – А как радиосвязь с «Рябиной»? Не удалось восстановить? – интересуется Кленов.
     – Нет. И не удастся, – заявляет Вера. – Рация у них, по всей вероятности, разбита. Ничего мы поделать не можем.
     – И все же продолжайте вызывать «Рябину», – настаивает Кленов. – Связь с ней необходима позарез.
     – Понимаю, товарищ капитан, – отвечает Вера и уходит на радиопост. Кленов идет к своему столу. В дверях он видит нерешительно остановившихся молоденького красноармейца с перебинтованной головой и старую женщину.
     – Она вас срочно ищет, товарищ капитан, – кивает красноармеец на маму Нину, а ей поясняет: – Это и есть командир зенитного дивизиона капитан Кленов. А мне разрешите быть свободным, товарищ капитан?
     – Да, да. Пожалуйста, – разрешает Кленов. Красноармеец уходит. Кленов предлагает маме Нине стул.
     – Проходите, пожалуйста. Садитесь.
     Уставшая мама Нина садится на стул, внимательно глядит на командира зенитного дивизиона, собирается с мыслями, чтобы лучше начать свой рассказ.
     – Что вас привело ко мне, рассказывайте, не бойтесь, – понимает состояние явно измученной, расстроенной женщины Кленов.
     – Девоньки меня к вам прислали, от них я, – произносит мама Нина.
     – Какие девоньки?! – не понимает ее Кленов.
     – Да наши, тоже зенитчики, из пушек не хуже парней палят! И командир у них боевая девонька. Рябинина фамилия...
     Удивленный услышанным, Кленов вскакивает из-за стола, подходит к маме Нине.
     – Рябинина фамилия?! Так вы от «Рябины»? От нашей зенитной батареи?! Как там наши девчата? Что у них с радиосвязью произошло? Да говорите же скорей, говорите, – торопит он свою неожиданную гостью.
     – Все, все передам, чего сама видела, – рассказывает мама Нина. – Днем вчера танки немецкие напали на девонек. Так они их пальбой из своих пушек встретили, три танка фашистских сожгли, отогнали наглецов...
     – Три танка?! Молодцы наши девчата! Настоящие героини! – восхищается Кленов. – Вот как надо исполнять воинский долг перед Родиной!
     – А в радийную связь немецкий снаряд угодил, – продолжает рассказывать мама Нина. – Вот командир девонек и послала меня к вам с сообщением. Ведь беженка я, местная, к ним прибилась. Вокруг немчура на машинах снует, только ночью и смогла добраться до тракторного. А у вас тут бомбежка чуть свет началась...
     День обещает быть по-летнему жарким. По безоблачному небу солнечный диск медленно поднимается к зениту, его лучи бережно согревают израненную немецкими снарядами огневую позицию зенитной батареи.
     Возле последнего находящегося в строю орудия собрались оставшиеся в живых зенитчицы: командир зенитной батареи старший лейтенант Рябинина, политрук Доценко, военфельдшер Полатовская, командир второго орудия сержант Демина, наводчик по азимуту Катюша, установщик дальности Тамрико и заряжающий Уля.
     Рябинина пристально смотрит в не по-девичьи суровые, напряженные лица зенитчиц, понимая удрученное состояние каждой из них, через силу подводит итоги прошедших боев.
     – Из всей батареи нас осталось только семеро. Тридцать пять зенитчиц, наших дорогих и верных подруг, погибли смертью храбрых, выполнив воинский долг перед Родиной. Среди них Дильнара и Алевтина. И нашу Вику убили. Остался от нее только букетик полевых цветов, что она насобирала…
     – Вместе с ними после победы не будет и ста пяти сыновей, – горестно вздыхает Катюша.
     – Не родятся и сто пять сыновей, – повторяет Рябинина. – Товарищи зенитчицы, подружки мои дорогие, – ласково обращается она к девушкам, – нам с вами предстоят еще тяжелейшие испытания, ведь фашисты не успокоятся до тех пор, пока мы...
     Голос командира батареи тонет в нарастающем со стороны Волги шуме мотора легкого самолета.
     – Самолет! – кричит Катюша. – Немецкий?!
     Демина быстро подносит к глазам бинокль, видит в окулярах одномоторный спортивный самолет, успокаивает зенитчиц:
     – Наш, У-2. С левого берега Волги летит, очень низко, прямо на батарею.
     Спортивный самолет пролетает над огневой позицией батареи в нескольких десятках метров от земли. Пилот из кабины вываливает за борт толстый тюк, похожий на набитый до отказа мешок, и тот плюхается поблизости от второго орудия. К нему бегут Катюша, Демина и Тамрико.
     – Нам подарок летчик сбросил! – во весь голос кричит Катюша. Самолет разворачивается в воздухе, делает круг над огневой позицией, пилот на прощание машет рукой из кабины и направляет свой У-2 к левому берегу Волги. Благодарные девушки машут ему вслед руками, возбужденно кричат.
     - Девки, вскрывайте скорей! – торопит Катюша. – Чего там?..
     Демина вспарывает ножом тюк, на землю из него сыплются опилки.
     – Опилки?! – обескуражена Тамрико.
     – Это для смягчения удара о землю, – поясняет Демина и извлекает из-под опилок коробки и свертки.
     Тамрико хватает самую большую коробку, открывает крышку, глаза ее округляются от удивления:
     – Помада?! Ваймэ! Помаду «Клён» прислал! Настоящий мужчина: свое слово сдержал.
     – Зачем нам помада? – не понимает Катюша.
     – Красивыми станем, дао... сестричка! – поясняет Тамрико. – Ведь девушка без помады – еще не красавица...
     Демина и Катюша торопливо вскрывают коробки и свертки.
     – Пудра, духи! – показывает Демина.
     – Конфеты, пряники! – выкрикивает Катюша. – Ой, спасибочки командиру нашему, не забыл, что мы, девчонки, страстные сластены.
     Радуется и Тамрико.
     - Помада, пудра, духи... Сколько их! На всю батарею бы хватило.
     К распотрошенному тюку подходят Рябинина, Доценко, Платовская и Уля.
     – Больше... ничего больше нет? – спрашивает Рябинина девушек.
     – Есть! Конверт командиру зенитн
     ой батареи, – отвечает Демина и подает извлеченный из-под опилок запечатанный конверт. Рябинина тут же вскрывает его, извлекает лист бумаги, впивается глазами в текст.
     – Это приказ командира зенитного дивизиона! – оповещает она девушек. – С наступлением темноты за нами пришлют катер. Мы должны всю батарею уничтожить, чтоб не досталась немцам, и уйти на левый берег Волги.
     – Добралась все же, выходит, до Сталинграда наша мама Нина! – восхищается Доценко. Ее поддерживает и Катюша:
     – Вот здорово-то! Девки, мы спасены! Есть приказ командира дивизиона…
     – До ночи надо еще как-то продержаться, – тревожится Полатовская.
     – Полдень уже. Осталось-то всего ничего.
     А в степи, вдоль проселочной дороги, застыли в ожидании атаки немецкие танки…