на главную страницу

4 Мая 2007 года

Читальный зал

Пятница

«Финская баня»в кабинете Сталина



В начале года (№ 15, 21 января) мы опубликовали беседу с известным писателем-фронтовиком Николаем Федоровичем Наумовым, которая вызвала немалый интерес у наших читателей. В своих откликах вы предлагаете «продолжить общение» с автором в «читальном зале» нашей газеты.
  Продолжаем и предлагаем вашему вниманию очередной отрывок из романа «Хроника предвоенных лет».
  В полном объеме роман выходит в № 7 — 8 «Роман-газеты» за этот год.

     Рассмотрению хода войны с Финляндией в первых числах января было посвящено специальное заседание Политбюро, на которое пригласили командармов Тимошенко и Ковалева, изучавших обстановку на фронте, ответственных работников из Наркомата обороны и Генерального штаба, Мерецкова, Грендаля.
     Тимошенко много раз видел Сталина. И в Гражданскую войну, и на заседаниях Главного военного совета. Знал все, что он написал и сказал. Слышал гром рукоплесканий ему и сам аплодировал. Но в последние два года — с душевным холодком, хотя славы на него, Тимошенко, в дни празднования двадцатой годовщины образования Первой Конной армии выпало что манны небесной. Не в дальнем ряду от Сталина Герасимов изобразил его на групповом портрете первоконников. Причина была одна: и в Белорусском, и в Киевском военных округах выпололи не только сорняки. Многих даже из тех, что не жалели живота своего, защищая Советскую власть. Взять Уборевича... Сначала поверил, что он из группы заговорщиков, но во время суда над Тухачевским и его сообщниками завелся червь сомнения. А уж Белов, пришедший ему на смену... Какой он враг народа! Зачем ему служить иностранному государству, где его, как клячу, впрягли бы в говенную повозку. А командарм первого ранга Федько, которого он, Тимошенко, сменил в Киевском военном округе? Первый полный кавалер ордена Красного Знамени. Стал заместителем Клима Ворошилова. Со временем мог надежно заменить его. В теории и в практике был посильнее. И втихую убрали. Даже не объявили армии — за что. А командиров и штабников рангом поменьше — не счесть. Многих знал лично. Никакие они не враги народа! Некоторых из них уже оправдали.
     Когда кривая коса до земли выкашивала людей вокруг, даже бесстрашному когда-то Тимошенко становилось жутковато. Вот-вот и его она срежет — не был безгрешным.
     Хотя Тимошенко не знал всю подноготную отношений между правительствами СССР и Финляндии, побывав на Карельском перешейке, уразумел, что задачи Мерецкову на случай возникновения военного конфликта под Ленинградом ставил сам Сталин. Видно, поэтому осечки в наступлении сделали его таким хмурым. Не лучше ли в ходе заседания держаться осмотрительнее?
     Ковалев за свое короткое командование округом видел Сталина только издали, на съезде партии. Наслышан о нем был много и многого остерегался: выглядеть недостаточно глубоко понявшим всю сложность происходящих событий, когда придется докладывать о поездке на фронт, недостаточно дальновидным в своих предложениях, наконец, опасающимся ответственности, поскольку он собирался внести предложение: фронт севернее Ладоги, в командование которым намечали его, не создавать.
     Совершенно беззвучно вошли Шапошников и Василевский. Долгая штабная служба изрядно вымотала Бориса Михайловича, но в свои немалые годы он сохранил ту военную выправку, которая не бросалась в глаза: движения его были строго лаконичны, служебная простота носила характер особой утонченности. Василевский выглядел проще. Они сели рядом и принялись готовить бумаги к работе.
     Кулик, наоборот, распахнув дверь, громко произнес: «Разрешите?!» — и прошел поближе к Сталину.
     Мерецков и Грендаль появились в кабинете за несколько минут до назначенного срока. Остановились, короткими кивками поприветствовали Сталина, затем собравшихся в его кабинете. Сталин не ответил им, поскольку они не справились с задачей — одолеть заупрямившихся финнов, которых по численности примерно столько же, сколько жителей в Ленинграде, а оснащение финской армии вооружением не может идти в сравнение с войсками Ленинградского округа. Один механизированный корпус насчитывает пятьсот танков, а еще отдельные танковые полки и батальоны. Артиллерия у финнов еще прошлой войны. Численность армии? Даже войска одного Ленинградского округа превосходят всю финскую армию. Значит, дело в командных кадрах.
     Еще два года назад, когда развернулась чистка армейских рядов, возникло опасение, что ослабление начальствующего состава может сказаться на боеспособности Красной Армии. Но тогда опасение рассеяло суждение: новые военачальники, вышедшие из народа, вполне справятся с управлением войсками. В Гражданскую многие малограмотные командиры вполне успешно били беляков. Будённый, Городовиков, Пархоменко, Киквидзе, Котовский. И теперь такие (их же подучили!) способны, мол, командовать корпусами, армиями и даже фронтами. Надежды не оправдались. Неужели войсками, переоснащенными новой боевой техникой, сложнее управлять? Казалось бы, наоборот. Мощным огнем и ударом легче поразить врага.
     Как уже бывало не раз в этом году, особенно в разгар конфликта на границе Монголии, Сталин ощущал в себе неприятную пустоту. Она возникала в нем, когда приходилось подбирать руководителей войск, ведущих боевые действия. Не сразу нашелся Жуков, образумивший японцев. Если опять недостает командующих и командиров для маленькой войны, какая недоимка их возникнет в случае, если Германия летом разделается с англо-французами и повернет жерла своих орудий на Восток? Пакт для нее — бумажка для бесхитростных нужд. Таких она разорвала уже не одну. А еще Япония. Разгромом на Халхин-Голе обижена, оскорблена, может включиться в исполнение тройственного пакта. В таких обстоятельствах придется минимум в два раза увеличивать число дивизий, корпусов и даже армий. Где взять кадры?
     Сталин вспомнил доклад Маленкова о положении в стране после проведенных чисток. Тогда обновление партийных, хозяйственных и особенно военных кадров всполошило даже его самого. В тюрьмах в числе уволенных из армии и расстрелянных оказалось более сорока тысяч командиров и политработников. Чтобы остановить репрессии, пришлось срочно проводить пленум ЦК. Снять обвинения, освободить, вернуть в армию с «гражданки» удалось почти двадцать тысяч, но ни одного из высшего эшелона. А именно эта верхушка была наиболее подготовлена в своем деле — окончили академии или высшие академические курсы, имели немалый командный и штабной опыт. Остались в строю не лучшие. Вот хотя бы Тимошенко. В Гражданскую проявил бесстрашие и лихость, для академии перерос, пришлось учить на курсах усовершенствования. Но систематически читать не горазд. Ковалев. Окончил академию вскоре после Гражданской войны, когда лихой дух все еще витал в мозгах командиров, а сейчас и стратегия, и оперативное искусство изменились коренным образом. Мерецков. В военном отношении, конечно, образован. За плечами своя академия и ускоренные курсы в Германии, но... долго служил в штабах. Грендаль — военачальник и образованный, и опытный, но артиллерист, к тому же болен, нужда заставила и такого назначить на общевойсковую армию... Василевский — хороший помощник, но не более того. Да и академического образования всего год. Сорвали с учебы, чтобы закрыть возникшие в Генштабе дыры. Столько сил положили на подготовку военных кадров, и вот...
     Сталин всматривался в военных и по другой причине. При всей силе НКВД он отдавал себе отчет, что в неблагоприятных обстоятельствах военные могут взять верх и отстранить его от той власти, которой он обладал. В истории именно военные свергали многих монархов и правителей. У военных на то есть немалые основания — скольких он отлучил от службы или отправил в никуда. А вот теперь еще и неудача с этой Финляндией. Она может, как у озера Хасан, вскрыть слабости армии и его промахи во внешней политике. По меньшей мере военные так могут расценить и обнародовать и заключение пакта с фашистской Германией, и вот неудачную попытку образумить маленького соседа коротким, как намечалось, ударом. Сталин знал меру своей вины в опустошении военных кадров, но признать себя единственным виновником был не склонен. Главным виноватым считал Троцкого и готовил расправу над ним. Именно он трубил за рубежом, что в Советском Союзе у него сложилась мощная оппозиция, особенно в армии. Сталин был глубоко убежден, что политики редко меняются в своих воззрениях и пристрастиях, и потому те, что входили в разные оппозиции, могли и начали создавать оппозицию тайную, с опорой на военных. Об этом сообщали и контрразведчики, и политические руководители на местах. Ведь большинство военачальников были выдвинуты на высокие посты еще при Троцком, бывшем наркомвоенморе. Тот же Тухачевский. Мальчишкой взлетел на армию, затем на фронт. Как тут не порадеть благодетелю! Свершись переворот — он нарком обороны, член высшего политического органа, а быть может, Наполеон.
     Ведь, когда начался суд над Бухариным, к нему, Тухачевскому, обратился Фельдман со словами: надо что-то предпринимать. За политиками последует очередь военных. «Что-то» — это же вооруженное выступление. В этом «что-то» все арестованные сознались на суде. Поначалу говорили, что хотели добиться только легальной замены Ворошилова — oн же бездарен в военном искусстве и строительстве Вооруженных Сил. Но Ворошилов лишь формально военный, он скорее политик и эту роль играл и играет вполне сносно. Не военным решать, кто лучше способен исполнять эту военно-политическую должность.
     Подтверждением того, что заговор все же готовился, является сообщение президента Чехословакии Бенеша. Ему не было смысла обманывать нас, ибо возможный переворот вел к краху пакта о взаимопомощи с нами и Францией.
     На этом месте уже не в первый раз к Сталину пришло сомнение: может быть, Ежов не разобрался в намерениях Дзержинского выманить Савинкова в Союз? Тогда вождь эсеров поначалу не поверил, что бывший царский генерал Потапов мог привлечь к заговору серьезных военных. Пришлось включить в группу «заговорщиков» Тухачевского. И Савинков тайно перебрался в Союз. Не расценил ли Ежов мнимых заговорщиков как истинных врагов народа? Тогда разобраться, кто истинный заговорщик, а кто мнимый, не было времени. Арестовали, допросили, все сознались в своем участии в заговоре... Затем... затем за делами ведущих военных пошли дела поменьше, но в большем количестве. Конечно, в ряде случаев чекисты переусердствовали. Возникшие обстоятельства использовали и карьеристы, и скрытые враги народа, клевеща под видом бдительности на честных людей, чтобы занять их должности. Во всем происходящем разбираться не позволило стремительное приближение войны. Проще было неводом загрести истинных и потенциальных вредителей. Лес рубят — щепки летят. Исправлять допущенные ошибки в преддверии войны было невозможно. Высокие политики и военные могут из-за личной обиды натворить такое, что рухнет страна.
     Сталин еще раз обвел военных внимательным взглядом. Несколько военачальников не исправят дело. Им в помощь надо привлечь преподавателей и слушателей академий, лучших командиров корпусов и дивизий, боевых комиссаров.
     Рыжеватые брови Сталина от неприятного воспоминания переломились, одна подалась вверх, другая вниз, будто он взвешивал, что в конечном счете окажется более полезным для политики: устранение мудрых, но не совсем надежных военачальников или доверие военной силы лихим и верным командирам? Ответ не пришел. И он принялся всматриваться в военных с другой целью: кто из них сможет возглавить фронтовое управление и в кратчайший срок закончить войну с финнами? Кампания шла совсем не так, как задумывал. Сколько еще времени придется затратить на нее? Шапошников предлагал полгода — такой срок неприемлем. Максимум до весны. В распутицу войска могут застрять в болотах и лесах. Уже сейчас по всей Европе и Америке поднят вой во спасение Финляндии, а затянется — злоба сменится злорадством: Красная Армия хуже царской — не смогла справиться с несколькими дивизиями крохотной Финляндии! А такие разглагольствования могут толкнуть горячие головы на опасные шаги. С финской армией надо поступить так же, как обошлись с японской на Хасане и Халхин-Голе — разгромить, а правительство заставить подписать то, что будет выгодно нам. Сократив фронт наступления наиболее вероятного и опасного противника на целую тысячу километров, мы тем самым облегчим себе войну с ним. Да и англо-французы иначе заговорят о нас. Сейчас они еще хорохорятся, но со страхом ждут весны, когда Германия может нанести удары по Франции.
     Неудачи прорыва линии Маннергейма заставляли Сталина думать и думать над возникшей ситуацией. При всей ее непредвиденной сложности, все возрастающих международных трудностях, размышляя о дальнейшем развитии событий, он все же не сомневался, что поступил правильно, круто ответив на вызов Финляндии. Пусть не будет достигнуто превращение Финляндии в народное государство, трудный ход нынешних боевых действий в полной мере вскроет слабые стороны в подготовке Красной Армии, что позволит устранить их в преддверии большой войны. Если же вступим в нее без генеральной репетиции, наверняка потерпим поражение.
     Когда собрались все приглашенные, Сталин, скрывая свою озабоченность, произнес:
     — Начнем, товарищи. Кто будет докладывать первым?
     Ковалев в готовности замер — Сталин перевел взгляд на Тимошенко:
     — Думаю, сначала нужно разобраться с делами на главном направлении. Товарищ Тимошенко...
     Семен Константинович встал, из нагрудного кармана достал небольшой блокнот и, казалось, с такой нарочитой медлительностью открыл его, что на лице Ворошилова появился упрек: «Знаю, сам черт тебе не страшен, но надо же иметь совесть... Понимай, кто тебя будет слушать».
     Тимошенко начал с результатов, достигнутых за месяц боев на Карельском перешейке. Ничтожность их была хорошо известна присутствующим: Ворошилов безнадежно вздохнул, Молотов взглянул на докладчика с усмешливым спокойствием, лицо Сталина сделалось непроницаемо строгим. Когда же Семен Константинович принялся анализировать причины скромных результатов действий войск Ленинградского военного округа, все насторожились — немалую долю вины он переложил на тех, кто определял исходные данные для операции.
     Сталин, недовольно подняв левую бровь, спросил:
     — Товарищ Тимошенко, вас можно понять так: Мерецков действовал безупречно.
     Тимошенко, хотя и был туг на ухо, все же уловил в голосе Сталина недовольство. Потрафить, сказать то, что желательно начальству? Но это значило усугубить вину Мерецкова. Потом... вероятнее всего, самому придется поправлять дела на Карельском перешейке. Охаять Мерецкова — самому может стать горше.
     — Нет, товарищ Сталин. Известные ошибки в управлении войсками он, конечно, допустил. Но не они определили затяжку военных действий на Карельском перешейке.
     — Что же, по-вашему?
     — Ошибочный план ответного удара, основанный на недооценке укреплений финнов. Это одна причина. Вторая... Небольшое превосходство 7-й армии над войсками финнов, обороняющих Карельский перешеек, не могло обеспечить создания на участках прорыва высоких плотностей войск, особенно по тяжелой артиллерии. Если же взять во внимание то, что наспех отмобилизованные дивизии имели две трети бойцов из приписников и призыва этого года, да еще то, что дивизиям пришлось наступать на труднопроходимой местности и рвать оборону, какой в мире раз-два, и обчелся, то станет ясно, что 7-я армия фактически не имела превосходства над дивизиями противника, прикрывавшими Выборг и Хельсинки.
     — Но Мерецков же сам разрабатывал план операции. — Сталин в упор посмотрел на Тимошенко: — Или он разжалобил гостя?
     — Нет, товарищ Сталин. Он понимает свои промашки и готов нести ответ! За себя... и за тех, кто определял ему состав войск, задачи, время их выполнения.
     Из-под нахмуренных бровей Сталин метнул на Тимошенко тот огненно-черный взгляд, от которого все затаили дыхание. А Тимошенко медленно, казалось, не чувствуя и не понимая его смысла, приподнял голову и деловито посмотрел на недовольное лицо вождя. Именно эта деловитость взгляда когда-то бесстрашного комдива-кавалериста заставила Сталина расценить его слова не как упрек, а как понимание того, что неудачи на границах Финляндии — результат ошибок многих, исправлять их нужно всем, не взваливая вину на кого-то одного.
     Сталин посмотрел на трубку, сделал еле заметный жест, вроде намереваясь зажечь ее, но раздумал и уже совершенно спокойно, будто и не было этой напряженной минуты, проговорил:
     — Ваши предложения, товарищ Тимошенко.
     Тимошенко вздохнул, крупными мужицкими пальцами перевернул несколько страниц в блокноте и начал перечислять:
     — Считаю, в целях улучшения управления войсками на Карельском перешейке и севернее Ладоги надобно создать фронтовые управления. Но это — часть дела. Действующие войска нуждаются в усилении, особенно тяжелой артиллерией. Надо спешно улучшить их снабжение. Для хорошей организации наступления и подготовки войскам надобна оперативная пауза!
     — Какой продолжительности? — перебил Сталин.
     — Минимум месяц. \
     — Минимум можно дать, но не больше. Не разрешим конфликта до весны — затянется на лето. По политическим соображениям этого допустить мы не можем.
     Оттого ли, что сказал больше, чем собирался, или его задел доклад Тимошенко, в котором пусть косвенно, но была названа и его вина, Сталин отошел к окну и оттуда внимательно, не то предупреждая, не то изучая, посмотрел на командующего Белорусским округом.
     — Послушаем товарища Ковалева. |Молодой командарм встал с поспешной собранностью, словно очень долго ждал команды и перекалился от нетерпения. Почти наизусть знал, что должен был докладывать, а заговорить с ходу не смог. Когда же заговорил, получилось торопливо, а перечисленные недостатки прозвучали столь резко, что Сталин прервал его:
     — Из ваших слов можно понять... все командующие армиями больше делали вредного, чем полезного.
     — Объективно, товарищ Сталин... — не договорил Ковалев, не зная, как выйти из затруднения. Представилось лицо командующего 8-й армией Хабарова. Бледное, рыхлое от пережитого в заключении и ожидания новой кары за неудачу. Обкатисто-мягкое слово «объективно» Ковалеву сейчас показалось жестоким, и он постарался умерить, казалось бы, совершенно естественную для военного человека требовательность.
     Отзвук голоса Сталина, все еще звеневший в ушах, тоже предупреждал: не зарывайся. — Объективно, товарищ Сталин, если измерять деятельность командующих армиями результатами боевых действий, то... невольно возникает вопрос о чьей-то ответственности. Они руководили — они должны отвечать. Но есть обстоятельства, которые уменьшают их вину. Они недостаточно освоились с новыми для них должностями: штабы, созданные в короткие сроки, не успели сработаться, а войска попали в необычайно трудные, непривычные условия... В этом я согласен с Семеном Константиновичем Тимошенко. Зима за Ладогой уже окрепла, дорог мало, их замело снегом, в лесу трудно ориентироваться...
     — Так и надо докладывать.
     Спокойная твердость, с которой Сталин поддержал Ковалева, разрядила вновь возникшее напряжение.
     Василевский затяжно вздохнул, будто долго и через силу держал в себе воздух. Ему вспомнились дни, когда Шапошников готовился, а потом докладывал свой план обеспечения безопасности Ленинграда. По его обмолвке он тогда узнал: проведенный Генштабом расчет удара на Выборг был признан совершенно неприемлемым. Прощаясь, Сталин сказал: «А вы, Борис Михайлович, поезжайте на юг. Отдохните. Иначе вы будете мешать товарищу Мерецкову разрабатывать план, отвечающий и политической стороне дела. Поезжайте. Путевки и билеты вам приготовят сегодня же».
     На отдых Шапошников уезжал, как в ссылку.
     «Что произошло со Сталиным?» — беспокойно подумал Василевский, стараясь предугадать его отношение к плану завершения войны с Финляндией, который ему предстояло докладывать. Уже два года он работал в Генеральном штабе. Несколько раз выполнял задачи, поставленные лично Сталиным или переданные от его имени, и, к своему огорчению, ни одну из них еще не выполнил так, чтобы Сталин не высказал дополнений или возражений. Для их доводки приходилось просиживать ночи, трудиться сутками.
     Над новым планом они работали втроем: Шапошников, Тимошенко и он. Но в спешке не удалось отделать его так, чтобы старая основа, отвергнутая ранее Сталиным, не была видна совсем. Думая о судьбе плана, Василевский тревожился не о том, что на доработке придется еще несколько суток не сомкнуть глаз, а о том, что решение, отраженное в новом плане, может оказаться недостаточно убедительным для Сталина. И хотя Александр Михайлович уже привык к тому, что государственные вопросы редко решаются с одного захода, сейчас ему хотелось, чтобы план скорее был принят: в усталой голове не было ни одной новой идеи. За этой тревогой ощущалась другая: научится ли он понимать непредсказуемый ход мыслей Сталина? Без этого он неважный помощник Борису Михайловичу. Но и Борис Михайлович, кажется, в таком же положении... Трудно предугадать, как Сталин отнесется к делу и исполнителю при изменении обстоятельств, мнений, наконец, в ином настроении.
     Вот почти мягко предупредил Ковалева, чтобы докладывал о положении дел объективно, без нажима. Что это? Принял вину на себя? Но как посмотрел на Тимошенко, когда тот заговорил о тех, кто определял Мерецкову задачи, одобрял его план операции. Выходит, определенность Тимошенко не понравилась? Да, но и тогда Иосиф Виссарионович сдержался. Значит, просчеты в оценке противника все-таки признал.
     Василевский посмотрел на Ковалева, который заканчивал свой доклад, потом осторожно, как на жаркий огонь, перевел взгляд на Сталина.
     Тот зажег трубку, прищуренными глазами вгляделся в Ковалева и спросил:
     — У кого есть вопросы, замечания?
     Тоном Сталина к докладчику обратился Ворошилов:
     — Товарищ Ковалев, почему вы не высказали своего отношения к предложению создать фронтовое управление севернее Ладоги?
     — Именно, — подтвердил вопрос Сталин.
     — Я считаю, — запнулся Ковалев, — что более целесообразно все армии, действующие в Карелии, иметь в непосредственном подчинении Генерального штаба.
     — Правильнее, Главного военного совета, — заметил Сталин. — Почему?
     — Армии действуют на разобщенных операционных направлениях, у них нет единых задач... Очень сложно организовать снабжение с фронтовых складов.
     — Ну а из Москвы легче управлять такими армиями? — сощуренным взглядом прощупал Ковалева Сталин.
     — Трудно, но у Москвы больше возможностей.
     — Их можно передать командующему...
     Ковалев замялся, поняв, что Сталин обещает ему дать все необходимое, если он возьмется командовать фронтом. Но тотчас отказаться от своего мнения он счел для себя, командарма, не день изучавшего обстановку на фронте, недопустимым.
     — Ну что же, товарищи Тимошенко и Ковалев хорошо ознакомились с положением дел на месте. Думаю, можно принять их предложения в качестве основы нашего решения по реорганизации управления воюющими армиями, — подвел итог Сталин с еле уловимым сожалением, которое Ковалев отнес к себе: его мнение не совпало с мнением Генштаба и, кажется, самого Сталина. Значит, в его глазах он теперь не тот человек, на которого можно положиться в большом деле. — Если возражений нет, заслушаем представителя Генштаба, — продолжил заседание Сталин. Взглянув на Шапошникова, он пододвинул к себе карту с графическим планом завершения боевых действий.
     Борис Михайлович сухими пальцами дотронулся до локтя Василевского: «Спокойнее», и частичка уверенности передалась Александру Михайловичу, которому впервые предстояло выступать на таком высоком заседании.
     Прошло уже много времени, как после окончания Академии Генерального штаба он представился Борису Михайловичу. Кажется, ничто в Шапошникове не изменилось. По-прежнему внимателен, терпелив в ожидании, когда молодой работник усвоит обязанности генштабиста, ни на кого по-армейски еще не повысил голоса, но никто из его многочисленных подчиненных не посмел ниже своих возможностей выполнить его поручение или просьбу. Уважение к учителю у Василевского было столь глубоким, что он пока не замечал в нем недостатков; какие бы поручения ни выполнял, хотелось сделать так, чтобы Борис Михайлович тратил как можно меньше сил на их поправку или доработку. И сейчас Александру Михайловичу захотелось доложить план так, чтобы Борис Михайлович не огорчился.
     — Бои с противником в глубокой полосе обеспечения и при попытках прорвать линию Маннергейма помогли получить новые данные об укреплениях финнов, боеспособности их дивизий, характере местности, что позволяет теперь со значительно большей вероятностью определить необходимые для окончания войны силы, отчетливо наметить контуры операции и сроки решения задач, определенных Главнокомандованием, — зачитал первый абзац доклада Василевский и взглянул на Сталина.
     Начало, кажется, воспринял спокойно. «Как мудр и предусмотрителен оказался Борис Михайлович!» — пронеслось в голове у Василевского: вступление к докладу написал Шапошников. От предчувствия, что план будет принят, исчезла робость, выровнялся голос. На лицах членов Политбюро даже появился интерес к новому работнику, которого выдвигает Шапошников и которому, конечно, помог: с такой строгой последовательностью и лапидарной аргументированностью построить доклад мог только он.
     Сталин зажег трубку, сделал две затяжки и спокойно спросил:
     — Какие будут вопросы?
     Суетливо вскинул кисть руки Ворошилов.
     — Борис Михайлович, из доклада я понял, что активные наступательные действия вы предлагаете вести в основном на Карельском перешейке?
     Шапошников помедлил с ответом: вопрос прозвучал так, будто сам нарком обороны был ни при чем в сбоях на восточной границе Финляндии.
     — Да, Климент Ефремович, овладение Выборгом откроет путь на Хельсинки, а это не может не изменить позиции Финляндии. Уже сейчас у нее обнаружились серьезные затруднения в экономике.
     — Но если ей начнут помогать Англия и Франция?
     — В условиях угрозы вторжения германской армии во Францию отвлечение сил на Финляндию было бы безумием со стороны англичан и особенно французов.
     — Но у них идет шум о создании экспедиционного корпуса.
     — Если они и пошлют его, то не раньше весны. К этому времени, я считаю, войну с Финляндией удастся закончить.
     — Как они его провезут в Финляндию? — поморщился Сталин. — Через Норвегию? Ни одной сквозной железной дороги. Норвежским морем? Немцы могут потрепать подводными лодками. Только через Швецию. Согласится ли она? Не думаю. Появление англо-французских войск в Швеции — серьезный повод для ее оккупации Германией. На такой риск шведы не пойдут. — Высказав замечание, Сталин сделал долгую паузу, чтобы все уяснили: за плохую работу он будет взыскивать со всех, даже таких, как Ворошилов. — К вам, наркому, и начальнику Генерального штаба, у меня один вопрос: неужели для пополнения воюющих дивизий мы не можем обойтись без мобилизации приписников? Она может затруднить нам выполнение годового плана.
     — Выход может быть найден за счет маршевых батальонов от дивизий всех округов, — подумав, ответил Шапошников, — но все же, товарищ Сталин, те дивизии, которые мы направим дополнительно на фронт, их немного, желательно укомплектовать за счет приписного состава. Это проще и быстрее.
     — Еще вопросы будут? Ну, тогда будем считать, что предложенный Генштабом план приемлем. В процессе доработки он уточнится.
     Сталин прошелся вдоль стола, вернулся к своему стулу и негромко спросил:
     — Кто возьмется выполнить этот план?
     Наступила пауза, долгая и неловкая. Но Сталин будто ничего и не ожидал, лишь веки его немного сузились. Заостренным взглядом он медленно повел по лицам командующих. Остановился на Ковалеве. Тот на мгновение поднял глаза и, словно обжегшись о взгляд Сталина, сжался. Поняв свою оплошность, он было приподнялся в готовности дать согласие, но Сталин с каким-то обидным не то сожалением, не то разочарованием уже перевел взгляд на соседа. Грузно встал Тимошенко:
     — Если доверите, товарищ Сталин, я готов взяться за это дело.
     Хотя Тимошенко разрядил возникшую неловкость, Сталин не высказал облегчения, согласие дал не сразу и, кажется, без большой охоты. Сомневался? Скорее, искал новое лицо, и то, что такого не нашлось, огорчило его.
     — Что ж... С делом вы, товарищ Тимошенко, ознакомились. Что будет нужно — просите. Все, товарищи.
     Через день с группой работников Генштаба Тимошенко в салон-вагоне выехал в Ленинград. Командарм второго ранга Смородинов, лысый, надутый, ставший еще более важно-медлительным оттого, что назначен начальником штаба ответственного фронта, неспешно расстелил на столе карту и так же неспешно доложил соображения по обеспечению операции фронта, которые сложились у работников Генерального штаба. Тимошенко выслушал его стоя, затем оперся крупными ладонями о стол. И в услышанном, и в том, что предлагали Шапошников и Василевский, когда они вместе прикидывали различные варианты решений, было немало дельного, но сложность, как убедился Тимошенко во время своей поездки на фронт, состояла не в принятии верного решения, то есть не в выборе направлений ударов, не в определении задач войскам, что прежде составляло основную обязанность командующих фронтами или группами армий, а в подготовке войск, района боевых действий и тылов к прорыву укрепленного района — нового типа обороны, появившегося после Первой мировой войны. Такую оборону даже на более доступной местности еще никто не прорывал, и позаимствовать опыт было не у кого. Боевые действия 7-й армии дали пока немного. Как же крошить или брать доты, как пробивать в УРе брешь — ответы надо найти, найти побыстрее, поскольку на всю подготовку операции отведено около месяца, то есть в три-четыре раза меньше, чем затрачивалось на подготовку прорыва полевой обороны в годы Первой мировой войны.
     — Нанести главный удар поближе к Финскому заливу, конечно, резонно, — медленно проговорил Тимошенко. — Здесь больше дорог, на них стоят главные стратегические пункты; и Балтийский флот может оказать немалую помощь своим огнем и десантами. Но все это полдела, даже меньше. Без прорыва обороны, знаете, операцию осуществить невозможно. А чтобы осуществить его, надо поискать удобное место для сосредоточения всей нашей силы. Вот этим и подготовкой войск к борьбе с долговременными укреплениями я и займусь с завтрашнего дня. А вы рассчитайте состав группировок, возможные плотности войск и все другое. Не мне вас учить. Сейчас же давайте заляжем спать. Или у вас, генштабистов, такое время слишком раннее? — скупо улыбнулся Тимошенко скуластым лицом.
     — Да. Восемь вечера — примерно середина рабочего времени, — ответил Смородинов.
     Утром, задержавшись в штабе округа лишь на час, Тимошенко выехал к Мерецкову, куда был вызван и Грендаль.
     Оба командарма, увидев его в дверях, деловито встали, стараясь выразить свою готовность работать как надо и при изменившейся субординации. Тимошенко пожал им руки, и все трое прошли к столу.
     — Ваш замысел операции? — спросил Семен Константинович, кивнув на карту.
     — Готов доложить, — ответил Мерецков, приподнявшись.
     — Не надо, — махнул увесистой рукой Тимошенко. — Товарищ Сталин предупредил: всем нам разрабатывать планы самостоятельно. За основу будет взят лучший. Или из трех средних сбит один хороший. Но загвоздка не в плане, а в тех, кто будет его выполнять... Надо побыстрее избавиться от командиров, неспособных толково воевать. Затем отвести в тыл побольше полков и на полученном опыте начать их подготовку к прорыву.
     — Найдем ли быстро полноценную замену, Семен Константинович? — с сомнением в голосе спросил Мерецков.
     — Должны. Часть подбирает Москва. Из своего округа я вызвал несколько человек.
     — Среди них есть командиры корпусов? — спросил Грендаль, выжидательно насторожившись.
     — Два.
     — Одного прошу мне. Надо еще и не одного из комкоров тут, на месте, посмотреть....
     — Посмотрю. Посмотрю его еще и, кстати, ваши войска. В них я был мало.
     Через три часа Тимошенко и Грендаль прибыли в Кайдалово, где расположился штаб 13-й армии, созданной на базе группы войск Грендаля. Машина остановилась на взгорке, откуда открылся вид на озеро, на заснеженную гладь которого легли розовые лучи рано садившегося солнца.
     Тимошенко неспешно вылез из машины и, дождавшись, когда подойдет замешкавшийся Грендаль, благодушно сказал:
     — Вот теперь вижу, вы устроились по-людски. Пройдемтесь пешком до вашего блиндажа. — Со смаком втянув свежий воздух, крякнул: — Охота по весне здесь!.. — Я больше люблю рыбалку.
     — Ну, это не военное занятие.
     — Собственно, и охота... — прищурил в ухмылке глаза Грендаль, знавший пристрастия Тимошенко.
     — Почему?
     — Вам, командующему, доведется стрелять в противника из личного оружия?
     — Случается и командующим. В себя, если без результата загублены люди. Как генерал Самсонов в Восточной Пруссии.
     В штабе армии, увидев Соболева, Тимошенко вспомнил встречу с польским генералом, которого сопровождал из Львова этот комбриг.
     — А вы кем здесь?
     — Начальник оперативного отдела.
     — За Лангера вам не дали нагоняй?
     — Нет.
     — А надо бы, — простецки усмехнулся командарм, — говорил с ним, а распропагандировать не смог. Не согласился жить у нас Лангер, уехал за границу.
     — Может, с дороги выпьете чаю? — спросил Грендаль.
     — С удовольствием, но надо ехать дальше... Отрядите со мной комбрига, — кивнул на Соболева Тимошенко. — Вернется — введет вас в курс моих соображений.
     — Я могу сам.
     — Две головы в опасное место совать негоже.
     Машина набрала скорость и, обгоняя обозы, колонны пехотинцев, помчалась вдоль Вуоксы. За крутым поворотом шофер резко затормозил — дорога была запружена повозками и людьми. Впереди слышались разрывы снарядов. Тимошенко оставил ЗИС и пошел пешком, приглядываясь к бойцам. Изредка останавливался, спрашивал: была ли рота в бою? Каков харч? Как справляются с морозом?
     Пройдя к месту, откуда уже виднелся сизый дым от разрывов, сел в машину и, выбрав момент окончания огневого налета, послал ее через опасное место.
     Осмотрев два исходных района для наступления, командующий подъехал к развилке дорог. Повернулся к Соболеву:
     — Отчего хмурь с лица убралась?
     — Так, — уклончиво ответил Илья Сергеевич.
     — Вижу, вам не по нутру сопровождать начальство. Согласен, такая служба сподручнее человеку помоложе.
     — Была попытка командарма Мерецкова назначить меня на дивизию, но нашу группу реорганизовали в армию, и Владимир Давыдович не отпустил.
     — А желание есть командовать дивизией? Не на легком направлении.
     — На любом.
     — Считайте дело решенным.
     Вступать в новую должность Илье Сергеевичу предстояло с неприятного — проводов полковника Малых. Дивизия тоже не сулила больших радостей. Изнуренная боями и холодом, она была выведена в резерв фронта на отдых и пополнение. За короткий срок подготовить ее к трудным боям было нелегко, и Соболев испытывал беспокойство. Хорошо, что Грендаль вошел в положение и отпустил с ним Портнова.


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex