В ОДИН ИЗ ТЕХ дней мне пришлось доставить документы в штаб авангарда генерал-майора Чаплица, расположенный от нас на немалом удалении, почему на сей раз меня сопровождал унтер-офицер... Переночевав у гостеприимных павлоградских гусар, я на следующее утро получил все причитающиеся мне пакеты и, отобедав, отправился обратно в полк. Обед получился довольно долгим, а потому через несколько часов пути нас уже настигли вечерние сумерки. Вскоре и совсем стемнело...
     Начиналась ночь. Было тепло и тихо. Взошла круглая луна, осветив все вокруг серебряным светом, а небо плотно покрылось звездами... Такие ночи хороши для романтических прогулок, тогда как на войне всякому хочется быстрее воротиться под крышу и завалиться спать. Посему, посоветовавшись с опытным унтером, я решил значительно сократить путь и, ориентируясь по звездам, ехать напрямик по местности, на которой, возможно, находятся войска противника. В этом был определенный риск, хотя и не очень большой: события предшествующих дней свидетельствовали, что даже на передовых постах представители противоборствующих сторон в такое время погружаются в глубокий сон...
     Мы ехали - я впереди, гусар сзади - то шагом, то неторопливой рысью, стараясь не утомлять коней понапрасну и сторожко прислушиваясь ко всему происходящему вокруг. Дорога шла сначала полем, затем через перелески; кругом не было ни души, и тишина казалась мертвой - разве что проснувшаяся птица с шумом выпорхнет из-под самого брюха лошади или сухой сучок звонко треснет под копытом, почему приходилось держать поводья внатяжку, чтобы не дать лошади шарахнуться в сторону.
     Небо постепенно затягивалось тучами, и вот уже исчезла луна, освещавшая наш путь. Мне стало жутко: сбиться и заплутать теперь не составляло труда... К тому же мы въехали в лес, подступивший к узкой дороге с обеих сторон и, возможно, таящий тысячу опасностей. Когда же луна ненадолго проглядывала сквозь тучи, лес наполнялся тенями и, казалось, оживал: за каждым деревом мне виделся силуэт спрятавшегося человека, посреди каждого куста кто-то хоронился... Моя рука невольно сжимала рукоять приготовленного к бою пистолета...
     - Ваше сиятельство! - услышал я за спиной приглушенный голос унтер-офицера. - Надобно бы лошадкам роздых дать, а? Небось, притомились, а путь еще не близкий...
     Гусар был прав: если, не приведи Господь, мы наткнемся на цесарский пикет, то на наших усталых конях вряд уйдем от погони.
     В тот самый момент дорога вышла из леса, а луна - из-за облаков. Я оглядел внезапно представившуюся нам панораму, и местность показалась мне знакомой.
     - Погоди, погоди, братец! - воскликнул я, осаживая коня.
     Унтер подъехал и остановился рядом, и тоже стал вглядываться в пейзаж, несколько измененный призрачным ночным освещением, но весьма приметный и запоминающийся. Вправо, на взгорье, белела березовая роща, влево, и как бы ниже, темнел лесной массив, а поле между ними пересекала дорога, от которой отходила другая. Близ развилки стояло, по католическому обычаю, распятие. Какое-то обостренное чувство подсказывало мне, что я в этих краях уже бывал... Но когда, по какому случаю?
     - Скажи, друг мой, не знакомы ли тебе эти места? - спросил я у гусара и получил утвердительный ответ.
     - Еще как знакомы! - усмехнулся он. - Тут, в двух верстах, ежели от развилки влево брать, через лес, проживают господин помещик Левчук, к которому их благородия изволят ездить в карты играть. Меня, как человека надежного, господин ротмистр за кучера брать изволят. Знают, что меру свою понимаю и ежели на кухне чарочку-другую поднесут, то от третьей уже и сам откажусь.
     Последние слова гусар произнес с искренним сожалением, и я понял, насколько он раскаивается в былом благоразумии. Честно говоря, я бы и сам не отказался от доброй чарки, а уж от возможности провести остаток ночи в постели - подавно.
     - Ну что ж, - отвечал я, - если так, то повернем-ка мы на левую дорогу. Посмотрим, что у господина Левчука делается…
     Даже в темноте было видно, как просиял мой спутник. Но, как воин опытный, он не слишком обольщал себя надеждой:
     - А ежели, ваше сиятельство, там цесарцы окажутся?
     - Поглядим! - отвечал я, направляя аргамака к развилке.
     К Левчуку, богатому барину, офицеры нередко ездили на вист и фараон, и игра шла по-крупному... Я побывал у него только единожды и за зеленый стол не садился. Отпускаемых мне отцом средств вполне хватало на существование, однако, чтобы поставить по крупной, пришлось бы влезать в долги...
     Говорят, кому везет в картах, тому не везет в любви. Левчук – я называю его такой фамилией, хотя это и не так, - был исключением: он был женат, и, как у нас в полку считали, счастливо. Из всех жен окрестных помещиков, m-me Левчук была единственной, кто по-настоящему произвел на меня впечатление, хотя, признаюсь, что было оно странным и противуречивым.
     Я не рискую признать Светлану Николаевну - так, предположим, ее звали - красавицей. Она была блондинкой, высока ростом, очень стройна, даже, пожалуй, худощава, но с красивой и, как легко было заметить при тогдашней моде декольтированных платьев, развитой грудью. Однако лицо ее постоянно носило некую гримаску высокомерия, пренебрежения ко всем ее окружающим, к которым она, казалось, снисходила в своем общении... Но что-то в этом лице, в снисходительной ее улыбке притягивало мое внимание, вызывало смутное беспокойство. В продолжение всего вечера я несколько раз ловил себя на том, что смотрю в ее сторону... При этом я заметил, что и Светлана Николаевна поглядывала на меня, но во взгляде ее серых, холодных глаз я не видал ни интереса, ни теплоты - одно лишь равнодушное высокомерие.
     Она танцевала мало, занятая домашними распоряжениями, и все же один танец был мне подарен. В танце, как и ранее, она была сдержанна и вежливо-любезна. Однако когда в конце тура я, встав vis-a-vis, посмотрел на нее, то чуть не вскрикнул от изумления: глаза этой высокомерной и холодной молодой женщины казались бирюзовыми, сияли ярко и завораживающе... Провожая Светлану Николаевну к ее креслу, я не удержался, чтобы не сделать комплимент дивным ее очам.
     «Они не всегда такие», - отвечала она с усмешкой и, как мне почудилось, с каким-то тайным значением. Тон и неведомый подтекст этой фразы настолько меня смутили, что я пробормотал: «Могу ли я надеяться?..» - толком не понимая, на что именно. M-me Левчук многозначительно усмехнулась, буквально ожгла меня взглядом, отвечала избитой фразой из романа: «Надежда умирает последней!» - и отправилась распоряжаться по хозяйству.
     Этим и ограничилось все наше общение. Но сейчас, узнав, что поместье господина Левчука расположено поблизости, я вдруг почувствовал, как тревожно сжалось и заныло сердце, ощутил огромное желание вновь увидеть ту стройную белокурую женщину с бирюзовыми глазами... Зачем мне это было нужно? Есть вопросы, на которые я не могу дать ответа даже себе самому.
     Мы направили коней к развилке и остановились у распятия, украшенного букетиками высохших полевых цветов. Арап потянул морду к этим клочкам сена, но я его одернул. Унтер спешился, тщательно осмотрел проселок.
     - Следы, ваше сиятельство! - доложил он и добавил со вздохом: - Не иначе, в поместье стоит кто-то...
     Наличие в имении цесарцев или саксонцев никак не сочеталось с его желанием получить ужин и заветную чарку.
     Мне также было понятно, что план увидеть Светлану Николаевну обращается в химеру, однако смириться с этой мыслью я не мог - уж слишком настроился на встречу, от которой ждал непонятно чего...
     - А что, братец, рискнем? Проверим? - предложил я и, увидев, что унтер колеблется, добавил: - Чать мы, александрийцы, не на правом плече ментик носим?!
     Полковой патриотизм - вот «архимедов рычаг», которым можно перевернуть мир!
     - Как не рискнуть, ваше сиятельство? - отвечал мой унтер-офицер. - Нешто нам, пробьемся!
     Мы пустили коней по левой дороге - навстречу неведомой опасности. Но все вокруг было тихо, так что мы без приключений и препятствий добрались до леса, встретившего нас напряженным молчанием. Когда же, по моим расчетам, до поместья осталось порядка версты, лошади начали нервничать, поднимать головы и тревожно всхрапывать - верный признак того, что поблизости находится кавалерийское подразделение. Рисковать дальше было нельзя. Я остановил Арапа, спешился и отдал поводья гусару.
     - Отойди в лес и жди! - распорядился я. - Услышишь пистолетный выстрел - скачи ко мне. Ежели выстрелов будет несколько - сам понимаешь, что вряд ли сможешь мне помочь... Тогда возвращайся в полк. Пакеты здесь, в сумке, отдашь.
     - Ваше сиятельство, может, я сам туда проберусь? Мне-то оно сподручнее будет.
     В глазах гусара я прочитал желание уворовать на птичьем дворе гуся - вне зависимости от того, будет в имении неприятель или нет. Мои цели представлялись мне более благородными, и я решительно отказал унтеру в его самоотверженном порыве:
     - Делай, что сказано! Быть может, неприятеля в поместье нет, и я сразу договорюсь обо всем с хозяевами...
     Мой спутник взял обоих коней за поводья и повел в сторону от дороги, а я, придерживая левой рукой саблю и ташку, пошел по направлению к усадьбе, расположение которой припоминалось мне достаточно хорошо. Я даже вспомнил, что правая дорога вела к деревне, отстоявшей от барского дома версты на полторы...
     Через некоторое время я свернул с дороги, чтобы невзначай не встретиться со сторожевым патрулем, и пошел крадучись, словно лесной зверь, поминутно опасаясь нашуметь или, того хуже, свалиться в какую-нибудь яму... Через некоторое время деревья стали редеть, и впереди очевидно ясно открылось зарево костров. Я остановился и замер, затаив дыхание. Со стороны усадьбы доносился шум бивуака: голоса и смех, ржание, стук топоров, звяканье посуды - все те известные звуки, что характерны для стоянки любого воинства... Следовало возвращаться назад.
     Я бы так и сделал, если бы не вспомнил перед тем про m-me Левчук. Образ белокурой женщины неотступно стоял передо мной. Снисходительная улыбка кривила ее губы, говорившие: «Неужто испугались, князь? А еще гусар! Или вы не знаете, что надежда умирает последней?» И я с мучительной остротой вспомнил, как была податлива и гибка в танце ее талия, как вздымалась грудь, словно стремясь покинуть надоевшее тесное декольте.
     НА КАКИЕ ТОЛЬКО безумства не толкают нас подобные воспоминания! Прекрасно сознавая, что следует воротиться, что в занятой неприятелем усадьбе мне абсолютно нечего делать, что я подвергаю свою жизнь смертельной опасности или, еще того хуже, рискую быть схваченным, я не стал поворачивать обратно...
     Через некоторое время я подобрался к забору, отделявшему лес от сада и тыльной стороны господского дома. Дом был старый, в два этажа, с колоннами по фасаду, поддерживающими треугольник фронтона. С обеих сторон находились два флигеля.
     Обратившись в неподвижное изваяние, я внимательно оглядел все вокруг и не обнаружил за забором ни единой живой души. Шум бивуака доносился с другой стороны здания - очевидно, противник располагался лагерем посреди парадного двора, там, куда заезжали коляски гостей и где по утрам Светлана Николаевна в одиночестве бродила среди цветочных клумб. Наверное, надменное выражение тогда исчезало с ее лица, и она...
     Тут я остановил полет фантазии, вдруг увлекшей меня в минуты смертельной опасности, и продолжал наблюдение. В доме, с моей стороны, свет был заметен лишь в нескольких окнах, в основном первого этажа. На втором этаже освещены были только два окна, находившихся в левом крыле здания.
     Еще раз внимательно осмотревшись, я собрался с духом и перескочил через забор, прижимая к груди саблю и ташку, и замер, чтобы убедиться, что мой прыжок остался незамеченным. Затем, пригибаясь, побежал к левому крылу дома, туда, где почти у самого фасада росло высокое, разлапистое дерево. Спрятавшись за ним, можно было безопасно наблюдать за происходившим в здании... Добежав, я приткнулся к шершавому стволу и некоторое время стоял неподвижно, чтобы отдышаться. Потом осторожно выглянул, желая увидеть, что делается в комнатах. Увы! Окно, против которого я стоял, находилось столь высоко, что был виден только освещенный свечами потолок, на котором колыхались тени...
     Поняв, что так ничего не увижу, я решил взобраться на дерево и наблюдать сверху. Это не составило особого труда, хотя наша кавалерийская форма не предназначалась для лазанья по деревьям и я очень боялся за что-нибудь зацепиться.
     Вскарабкавшись наверх, я вознамерился начинать осмотр со второго этажа, тем более что окна освещенной комнаты оказались распахнуты настежь. Я утвердился ногами на толстом корявом суку, прижался спиной к стволу и только потом бросил взгляд в комнату. Посмотрел - и чуть было не полетел вниз от неожиданности, ибо увидал Светлану Николаевну. Та, которую я только что рисовал в своих мыслях, предстала передо мной наяву. Облаченная в пеньюар или капот - я никогда не был силен в названиях предметов дамского туалета, - она сидела перед круглым настольным зеркалом, спиной к окну, а горничная прибирала ей волосы. По обеим сторонам от зеркала стояли канделябры с зажженными свечами, и все мне было видно как на ладони. Сердце мое учащенно забилось, во рту пересохло от волнения, и я даже зажмурился, чтобы прийти в себя...
     Когда я открыл глаза вновь, то увидел, что девушка снимает шелковый чулок своей госпожи. Светлана Николаевна положила ножку на стоявший впереди пуфик, и горничная, развязав подвязку, медленно и осторожно стягивала с ноги ткань.
     Впоследствии господин Пушкин писал, что, мол, вряд ли можно отыскать в России три пары стройных женских ног. Не знаю, прав он или нет, но за одну пару я решительно ручаюсь - более красивых, стройных ножек я не видал! Маленькая, изящная ступня опиралась пяткой на пуфик, высокий подъем плавно переходил в изящную щиколотку, от которой шла ровная, стройная икра самой совершенной формы и завершалась округлым, соблазнительным коленом, а выше рисовалась воистину скульптурная линия бедра... Кто может себе представить состояние человека, давно уже находящегося на войне и вдруг увидевшего все таинства разоблачения красавицы перед уходом ко сну!
     Я стоял, вцепившись пальцами в кору дерева и не отрывая глаз от происходящего в комнате. Казалось, сердце мое стучит так сильно, что неприятель услышит его и прибежит из-за дома. Но мне уже было все равно. Единственное, чего я желал, так это выкинуть в окно медлительную горничную...
     Всему в жизни, однако, приходит конец. Девушка, пожелав барыне покойной ночи, вышла из комнаты, не задув свечей. Еще некоторое время Светлана Николаевна сидела неподвижно, о чем-то раздумывая. Затем, небрежно откинув полу пеньюара, она вытянула левую ножку и вновь положила ее на пуфик, любуясь совершенной красотой этого дивного создания природы.
     И тут я не выдержал. Очертя голову и позабыв про все на свете, я резко оттолкнулся от ствола дерева, шагнул по толстому суку и перешел прямо на подоконник освещенной комнаты.
     Это было истинное затмение ума. Если бы женщина испугалась, подняла крик, то на ее зов неминуемо бы кто-нибудь прибежал: слуги, муж или неприятельские солдаты, и я бы погиб самой нелепой смертью... Но только лишь я ступил на подоконник, как тот, подгнивший от старости, рухнул, и я сорвался вниз.
     Внезапный шорох за окном не успел даже испугать Светлану, зато я за секунду полета покрылся холодным потом. В это мгновение я уже ясно представлял себя, лежащего под окном усадьбы со сломанной ногой, беспомощного и окруженного торжествующими врагами. Я умудрился даже ощутить тот высокомерный и презрительный взгляд холодных серых глаз, которым неминуемо обожгла бы меня m-me Левчук.
     По счастью, руки мои в тот страшный момент действовали как бы отдельно от головы, закружившейся от близости несравненной женщины. Я сумел инстинктивно ухватиться за наличник окна первого этажа - слава Богу, наличник выдержал! Тут меня так качнуло, что тело мое описало дугу, как на гимнастическом снаряде, и я, сопровождаемый фонтаном разбитых стекол, влетел вперед ногами в закрытое окно. Ввалившись таким образом прямо в комнату, я все же умудрился устоять на ногах...
     В КОМНАТЕ, как я потом разглядел, за столом, крытым зеленым сукном, сидели два саксонских офицера в красных драгунских мундирах - юный лейтенант и седой полковник. Перед ними были разложены карты, на сей раз изображавшие не тузов и семерки, а всю окрестную местность.
     Увидев меня, офицеры оцепенели, равно как замер и я, ошарашенный внезапным падением и, смею сказать, мгновенной переменой декораций и действующих лиц. Первым, на свое несчастье, пришел в себя взводный командир. Он вскочил на ноги, рука его потянулась к пистолету, лежавшему на краю стола, под картами... Вид изящного дуэльного Lepage мгновенно меня отрезвил. Моя правая рука тут же упала на рукоять сабли, левая прижала ножны к бедру, блестящая стальная полоса с визгом вырвалась на свободу, просвистела в воздухе и врезалась в плечо несчастного - между новеньким эполетом и высоким воротником. Сабля была наточена до бритвенной остроты, так что сопротивления человеческой плоти я почти не почувствовал. Готовый вырваться крик замер в гортани лейтенанта, рука его не дотянулась до резной пистолетной рукоятки. Мертвым уже своим лицом он тяжело ударился о стол, заливая карты и мундир сидящего полковника горячей молодой кровью...
     Я отступил назад и уткнул острие сабли в шею полковника, задирая ему голову и тем самым заставляя его подняться на ноги:
     - Bon soir, mon colonel!1 - сказал я с ледяным, меня самого удивившим спокойствием. - Прошу вас не поступать опрометчиво! Вы видите, чем это может закончиться! Честное слово, мне искренне жаль, но он сам виноват во всем происшедшем!
     Полковник стоял передо мной навытяжку, с высоко поднятой головой и беспомощно опущенными руками. Лицо его сделалось серым, а глаза скосились столь необыкновенным образом, что, казалось, сейчас вылетят из орбит. Он неотрывно смотрел на упершуюся ему в горло саблю... Не решусь упрекнуть саксонца в малодушии: когда опасность врывается в окно, когда рядом лежит труп человека, только что бывшего твоим собеседником, а тебе под подбородок упирается смертоносное железо, - мало кто может сохранить присутствие духа. Бедный полковник! В тот момент, кажется, я испытывал к нему некоторую жалость - и это несмотря на то, что мое положение было гораздо опасней. Я находился во вражеском стане, и в любую минуту могли появиться солдаты, привлеченные шумом. Медлить было нельзя.
     - Полковник! - заявил я. - Мое имя - князь Несвицкий. Вы находитесь у меня в плену, а мой эскадрон окружил усадьбу. Я не веду сюда гусар потому, что дружен с хозяином имения и не хочу причинять ему излишнего беспокойства. Ежели бы ваш товарищ оказался более благоразумным, то все вообще бы обошлось без кровопролития. Но, увы... Прошу вас, пощадите своих людей - они находятся на улице, у костров, так что штуцерный залп положит многих, а оставшихся порубят на пути к коновязи...
     Созданная моим воображением картина впечатлила даже меня самого. Теперь я полностью владел собой и старался говорить тоном опытного, несколько уставшего от жизни человека... Не знаю, насколько это удачно получалось, но полковник мне верил, тем более что нас с ним разделяло - или соединяло - лезвие моей сабли.
     - Кстати, - продолжал я тем же тоном, - вы забыли мне представиться. Кто вы? Сколько у вас здесь людей?
     Полковник с трудом назвал свою фамилию и сказал, что командует одним из драгунских полков. Эскадроны его полка разместились во всех окрестных селах, а здесь, в усадьбе Левчука, находится взвод, которым командовал покойный лейтенант.
     Итак, я оказался в центре расположения саксонцев! Если судить логически, то шансов выбраться отсюда подобру-поздорову у меня не было. А значит, я мог решиться на любую авантюру, ибо терять в общем-то мне было уже нечего. Не опуская сабли, я в нескольких словах объяснил полковнику, как ему следует поступать, чтобы сохранить своих людей. Я говорил исключительно об этом - первый миг испуга прошел, и полковник, как человек чести, мог решиться пожертвовать собой во имя спасения взвода. Я же предлагал ему спасти людей без жертвы, что, разумеется, было гораздо предпочтительнее.
     Когда невольный мой собеседник выразил полное согласие подчиниться, я наконец опустил клинок. Полковник обмяк и повалился в кресло, опершись локтями о край стола, сжимая виски побелевшими кулаками и судорожно вдыхая воздух.
     Хладнокровно отерев саблю о зеленое сукно, совсем еще недавно знавшее победы иного толка, я убрал саблю в ножны и взял со стола роскошный Lepage - трофей, военную добычу, от которой отказался бы только идиот. Впоследствии я еще несколько раз забирал оружие сраженных мною противников, но никогда не прикасался к чему-либо еще... Взяв пистолет, я проверил, как ввинчен кремень, есть ли порох на полке, - и взвел курок.
     - Учтите, полковник, - предупредил я, когда мы уже выходили из комнаты - он впереди, я сзади, - что сигналом атаки для моих людей назначен пистолетный выстрел. Ежели вы попробуете поступить не так, как мы условились, он окажется последним, что вы услышите. Пистолет будет все время нацелен вам в сердце. Затем будет залп, и кровь ваших драгун обозначит вам дорогу в ад!
     - Князь, слово чести! - с горечью проговорил полковник.
     В его искренности я не сомневался.
     МЫ ВЫШЛИ на крыльцо, освещенное заревом пылавших во дворе костров. Полковник стоял впереди, его было хорошо видно всем находившимся перед домом, а я черной тенью оставался за его спиной, упирая ствол пистолета под левую лопатку. Багровый отсвет пламени скрывал мертвенную бледность лица моего спутника. Солдаты заметили командира, шум на дворе стих. Полковник приказал строить взвод - распоряжение было выполнено в считаные минуты. Подбежали, как было между нами условлено, часовые от коновязи и ворот... Солдаты в красных мундирах и блестящих медных касках, при оружии, стояли в строю, смущенные неожиданным ночным построением, и удивленно перешептывались. Затягивать ожидание было нельзя: опытные рубаки могли заподозрить неладное, а тогда уже никакой полковой командир не смог бы с ними управиться.
     - Командуйте! - шепнул я, вжимая ствол пистолета в спину полковника.
     Тот вздрогнул, весь напрягся и приказал повернуть налево кругом. Затем скомандовал взводу идти к амбару, что темнел на полпути от усадьбы к деревне. Люди пошли по указанному маршруту, полковник - за ними, а я - у него за спиной...
     В тот момент, разумеется, я начисто позабыл про дивные ножки, шелковые чулки и бирюзовые глаза. Меня беспокоило теперь совершенно иное: как сделать, чтобы в случае провала моего замысла прозвучали не один, а несколько выстрелов? Допустим, я застрелю полковника, а драгуны тут же изрубят меня палашами. Тогда мой унтер, услыхавший пистолетный хлопок, сам прискачет к ним в руки. Ничего дельного, однако, придумать я не мог и решил полностью положиться на волю Всевышнего.
     Вскоре мы подошли к амбару. Полковник приказал взводу состроить ряды, а затем - составить ружья в козлы и отцепить палаши. Раздались удивленные голоса, но полковой командир тут же пресек все вопросы и распорядился заходить в амбар...
     Великое счастье, что мне запомнилось это прочное строение с тяжелыми дубовыми дверями и решетками на узеньких окнах! Когда я приезжал в усадьбу с нашими офицерами, кто-то из них рассказал, что господин Левчук якобы использует это строение для содержания несостоятельных должников, в прах проигравшихся. Амбар так и окрестили - «долговая тюрьма».
     После того как в помещение зашел последний из солдат, я поспешил затворить дверь и с помощью полковника задвинул два тяжелых засова. Саксонцы оказались в плену! Подняв вверх пистолет, я выстрелил. Люди в амбаре загомонили, закричали, стали бить ногами по дверям, тщетно трясти решетки... Их командир, оглядываясь на меня, подошел к окошку и в нескольких словах объяснил, что взвод окружен русскими гусарами и сопротивление бесполезно. Ответом стали возмущенные крики: солдаты были готовы сражаться и дорого отдать свою жизнь.
     Не знаю, что чувствовал теперь полковник и сильно ли он раскаивался, однако идти на попятную он уже не мог...
     Издалека раздался топот копыт: это скакал мой унтер, ведя в поводу Арапа.
     - Сюда, быстрее! - крикнул я и, щадя самолюбие полковника, а также в надежде несколько успокоить его людей, стал приказывать по-французски: - Одного часового к амбару, и чтоб никто больше на территорию усадьбы не заходил! Послать пикет на главную дорогу, второй - к деревне! Послать эстафету в полк, чтобы немедленно прислали сюда подкрепление...
     Тут подскакал мой унтер, лицо которого выражало радость и облегчение. В двух словах я рассказал ему все происшедшее, не уточняя, разумеется, каким образом я оказался в комнате, где нашел офицеров... Потом я поручил гусару охранять амбар, привязав коней неподалеку, а сам повел полковника обратно...
     - Сейчас вы придете к хозяину без меня, - говорил я ему по дороге. - Скажете, что ваши люди перепились и буянят, а потому в целях безопасности вам придется запереть хозяина в спальне... При этом ключ вы унесете с собой... Лакейскую и девичью запирайте без объяснений. Жду вас на лестнице!
     Я понимал, что полковник всецело находится в моей власти и будет покорно выполнять любые распоряжения...
     Минут через пять мой пленник со вздохом вручил мне увесистую связку ключей. Тогда я отвел его в буфетную, где находился шкафчик с наливками, которые, несомненно, могли скрасить его печальное одиночество, и запер дверь на ключ.
     Итак, я стал полновластным хозяином дома. По лестнице, по которой не столь еще давно я поднимался в компании александрийских офицеров, я прошел на второй этаж, в левое крыло, и остановился, чувствуя, как оглушительно стучит мое сердце, а все существо охватывает противная нервная дрожь. Пожалуй, так я не волновался с того самого момента, как сорвался вниз с подоконника... Минут пять пришлось стоять неподвижно, чтобы прийти в себя. Затем я подошел к двери и постучал.
     За дверью оставалось тихо, потом раздался скрежет ключа.
     - Войдите! - послышался чуть глуховатый голос Светланы.
     Я вошел и притворил за собой дверь. Женщина стояла у стола, озаренная огнем свечей, грудь ее вздымалась от испуга или волнения, а глаза сияли дурманящим бирюзовым светом.
     - Неужто это все-таки вы, милый князь? - сказала Светлана и улыбнулась.
     Она улыбнулась чистой и светлой улыбкой, без тени былого высокомерия и снисходительности. Я бросился перед ней на колени и приник к протянутой мне руке, покрывая ее поцелуями, жадными и страстными.
     ...ВСТАВШЕЕ СОЛНЦЕ слепило мои глаза. Пространство между холмами, на первом из которых находилась усадьба, а на втором - амбар, было заполнено туманом, и мне показалось, что он может препятствовать моему движению и что через него будет не пройти. Сапоги вмиг стали сырыми от росы, унизавшей высокую траву. Почти на ощупь добрался я до подножия холма и скоро поднялся к амбару. Вокруг было тихо, и тишину раннего утра не то чтобы нарушал, но лишь подчеркивал мощный храп. Храпели драгуны, в конце концов утихомирившиеся в сарае, храпел гусар-часовой, разлегшийся у самых дубовых дверей. Быть может, в иное время я бы наказал его за это, но теперь... Теперь он заслуживал «Георгия»... И вообще, все вокруг было так прекрасно!
     Заслышав бренчание шпор, унтер-офицер разом проснулся, вскочил на ноги и изобразил добросовестное бдение на посту.
     - Все тихо, ваше сиятельство! - доложил он приглушенным басом и прибавил зачем-то: - Всю ночь глаз не сомкнул...
     - Благодарю за службу, братец! С меня - чарка водки.
     - Рад стараться, ваше сиятельство! - гаркнул гусар, уверенный, что я ничего не заметил и меня удалось провести.
     - Я скачу в полк, а ты их покарауль еще. Только больше не спи, ясно? - усмехнулся я, охваченный небывалым порывом доброты ко всему живущему на белом свете.
     - Да я, ваше сиятельство... - начал оправдываться часовой, но я прервал его, приказав привести коня.
     Оказавшись в седле, я пустил Арапа в галоп, наслаждаясь дивным ощущением легкости и свободы во всем теле и возвращаясь мыслями к событиям минувшей ночи. К тем самым событиям, которые начались с моего стука в дверь комнаты во втором этаже... Что прямо под этой комнатой находится другая, в которой до сих пор лежит труп юного саксонского офицера, я не вспоминал ни ночью, ни поутру... Не думал я и про то, что на том самом месте мог бы лежать и я с простреленной головой.
     ...Через неполных три часа в усадьбу прибыл эскадрон штабс-ротмистра Гельфрейха. Нет смысла подробно рассказывать, как выводили пленных, навьючивали на мощных драгунских лошадей трофеи и оружие и как неприятельские солдаты выносили из дома тело сраженного мною лейтенанта, чтобы здесь же, в саду за зданием, торопливо предать его земле...
     Полковник, которого штабс-ротмистр не отпускал от себя ни на шаг, но при том всячески подчеркивал свое к нему уважение, хмуро глядел на пыльные ментики наших гусаров и взмыленных лошадей. Только теперь ему становилось ясно, жертвой какой интриги он оказался...
     Зато сам господин Левчук не мог ничего заподозрить и был несказанно рад происшедшему. Он суетливо бегал повсюду, приставал с разговорами к офицерам, откровенно восхищаясь удалью гусар-молодцов, не допустивших саксонцев похозяйничать в его поместье, и без разбору пожимал александрийцам руки. Подошел он и ко мне, не зная, впрочем, что я и есть главный его освободитель, и тоже говорил что-то благодарственное. Я постарался поскорее от него отделаться... Зато люди наши были от Левчука в восторге: он распорядился дать всем нижним чинам по чарке водки, да еще и несколько бочонков с собой.
     Светлана Николаевна, облаченная в нежно-голубое утреннее платье и чепец, вышла на крыльцо, лишь когда эскадрон равнял свои ряды. Посреди колонны, между взводами, понуро стояли пленные саксонцы, а их навьюченные лошади должны были следовать позади строя. Прекрасная женщина без интереса взирала на эту живописную картину, и губы ее кривила всегдашняя надменная полуулыбка. Прищуренные глаза казались серыми и холодными. Тщетно пытался я поймать ее взгляд - он равнодушно скользил по рядам гусар...
     Штабс-ротмистр Гельфрейх скомандовал заезжать по три, эскадрон начал движение прочь со двора, и я, следующий вне строя, также тронул Арапа шенкелями. Только тут, когда я оглянулся на Светлану, наши глаза встретились, и меня буквально ожег их бирюзовый свет. Я чуть было не остановил коня, чтобы спешиться и броситься к ней, но тысяча различных причин не позволила мне этого сделать. Я отпустил повод и кольнул Арапа шпорами. Резко рванув с места, аргамак галопом вынес меня за ворота... Навсегда…