на главную страницу

8 Августа 2007 года

Армия и общество

Среда

Свидания в малиновом краю

Вадим МАРКУШИН,«Красная звезда».



     Уж так сложилась моя военная жизнь, что на малой родине я не был 55 лет. Но вот цветные сны со слезами умиления доняли окончательно. «Надо, Вадя, надо!» - приказывал внутренний голос. А тут еще подвернулась заманчивая оказия. На очередное свидание к своим родителям собралась моя родня из подмосковного Наро-Фоминска в составе двоюродной племянницы Наташи, ее мужа Юрия, в недавнем прошлом кадрового офицера, и их сына Ромы, только-только окончившего с отличием второй курс военного института. Ранним воскресным утром встретились у метро «Волгоградский проспект», Ромку посадили за руль комфортной иномарки – и вперед, к Инзе, к Валгуссам, что в Ульяновской области.
     Ехали в целом с каким-то подъемом. Особенно когда проезжали Мордовию. По бокам мелькали добротные деревенские дома, соединенные желтыми газовыми трубами. Глаз радовался изобретательности хозяев трактиров и харчевен, растянувшихся в окрестностях селения Умет километра на три. Все они состязались в борьбе за проголодавшихся в дороге путников, уверяя своими оригинальными названиями и остроумными приглашениями, что именно в этой пропахшей дымом и мясным ароматом избе лучше всего перекусить и расслабиться от дорожного напряжения.
     Решили двигаться через Саранск. И не прогадали. Великолепный двухсоткилометровый участок трассы был если и не пуст, то в значительной мере свободен от транспорта. На спидометре стабильно держалось 150–160. Кое-где выжимали 180, и тогда возникало ощущение, что вот-вот прорвем пелену времени…
     Однако прорыва не произошло. Произошел пологий съезд к печальной картине. Вдобавок погода испортилась, заморосил мелкий дождик. Все кругом как-то сразу осунулось, посерело, отозвалось ухабами, перекосилось. Потянулись унылые избы, многие с заколоченными окнами, с зияющими прорехами на крышах. Ульяновская сельская действительность. Блаженное состояние уступило место разочарованию и бессловесному протесту: красивому лесному ландшафту никак не соответствовали убогие человеческие селения.
     Многие здешние села появились в XVII веке как крепости: Сурский Острог (ныне Первомайское), Аргаш (прославившийся впоследствии изготовлением саней и телег), Валгуссы, Аксаур, Китовка, Пятино… Строительством застав заправлял воевода Богдан Хитрово, от которого, как известно, исходит целое фамильное древо. Одна из его веточек – Елена Васильевна Хитрово, бабушка моей жены.
     Местные активисты-краеведы заботливо сохраняют для потомков значимые события, факты, имена. В селе Пятино располагалось имение родителей декабриста Ивана Анненкова, приезжавшего сюда со своей невестой Полиной Гебль. Помните «Звезду пленительного счастья»? В селе Проломиха в 50-х годах позапрошлого века проживал поэт и публицист Николай Огарев. Здесь же, кстати, жил и мой дед Захар Маркушин с многодетной семьей. В ходе коллективизации его основательно потрясли, но по этапу не отправили. На мою мать, которая тогда была десятилетней девчонкой, это происшествие оказало такое сильное впечатление, что и много лет спустя она полушепотом выговаривала слово «раскулачивали».
     На фоне оптимистической статистики об экономическом росте и радужных впечатлений о возросшем международном авторитете России, на фоне московских небоскребов и подмосковных особняков черные избы российской глубинки воспринимаются как унылые памятники позапрошлому веку. Все время кажется, что это и не жилье вовсе, а специально сохраненные краеведческие экспонаты. Вот, дескать, взгляните, дорогие соотечественники, в каких бытовых условиях жили русские люди при царе Горохе. Но стоит тряхнуть головой, и музейная иллюзия пропадает, поскольку ясно, что в таком количестве экспонаты не выставляются. И тогда из обиженной души вырывается риторический вопрос: Господи, да что же это такое!
     Въехали в Валгуссы, большое красивое село, окруженное лесными массивами. Как рассказали мои спутники, жизнь в не столь отдаленном прошлом была тут «более-менее». Люди организованно пахали, сеяли, собирали урожаи, строили, растили детей, которые значительной своей частью предпочитали не покидать родных очагов, укреплять и множить фамильные корни. Признаки произошедшей хозяйственной регрессии налицо: магазин, половина которого пустует, безработный детский сад, скучающий дом правления, кое-где заброшенное жилье, заросшие сорняком огороды, а главное – общая безлюдность, какая-то не совсем здоровая тишина.
     Дезорганизация началась в перестроечные годы. В период «реформ» 1990-х годов дела и вовсе пошли под откос. Пахать и сеять стали заметно меньше, зато вокруг объявились заготовщики леса, вербующие мужиков валить деревья за копейки.
     «Труба, безысход, – говорит 60-летний мужик Николай Демин. – Чем вы там в Москве думаете, на какие такие чудеса рассчитываете? Корни же рубите, собственные!»
     Весьма характерно оно, это эмоциональное обращение к «москвичам вообще». Раз, мол, в столице живете, значит, имеете отношение ко всему, что в стране вытворяется. Ну а коль еще и в газетах печатаетесь, так уж тем паче…
     Днем в селе особенно пустынно. О жизни напоминают в основном животные, живущие между собой в дружбе. Коровы за околицей гуляют сами по себе, ближе к сумеркам прикочевывая к своим дворам. Много собак. Одна на моих глазах подходит к козе, лижет ее и принимается загонять в крытый двор. Огромный петух, важный до невозможности, оберегая своих кур, смотрит на меня подозрительно. Я приседаю на корточки и говорю ему ласково: «Петенька, хороший мой, иди сюда, поглажу». Он с минуту колеблется, потом (порази меня гром!) подходит и разрешает потрогать себя за могучую грудь. Правда, тут же отодвигается на полметра, давая понять, что с режимом безопасности у него все в порядке.
     Вечером из домов выходит молодежь. Все подтягиваются к клубу. Дискотека. Одеты парни и девчата так же, как городские. «А они и есть городские. Наполовину. В гости на лето приехали к бабушкам-дедушкам», - проясняет ситуацию двоюродная сестра Зоя и добавляет кое-что о местной молодой поросли.
     Картина, с ее слов, вырисовывается не очень завидная. Молодые люди, перестроившись согласно новым поветриям, прониклись розовыми мыслями о шансах быстро «подняться» в городе. На крестьянский труд парни и девицы смотрят пренебрежительно. Не все, конечно, но большинство. Агроном ставится на социальной лестнице ниже охранника какой-нибудь конторы в райцентре, не говоря уж о центре областном. Кому он, дескать, в наше время нужен, агроном-то!
     О том, чтобы перебраться на жительство куда-нибудь в Самару или Саранск (почему-то не в Ульяновск), вчерашние школьники и уволенные в запас солдаты говорят с нездоровым блеском в глазах. О переезде в Подмосковье рассуждают как о маловероятной удаче. Слово «Москва» и произносить-то стесняются, ставя этот фантастический город в один ряд с недосягаемым Парижем.
     Таковы, так сказать, плоды нашего усердия на ниве «обновления» провинциальной России. Не надо читать заказных ученых трактатов о якобы генетической ущербности русских устоев. Достаточно съездить в конкретную деревню и увидеть все своими глазами. И тогда станет ясно, что дело не в устоях и не в генетике, а в малограмотности и непомерной самоуверенности тех, кто взялся за насаждение «чисто рыночных отношений» в российскую деревенскую практику и в итоге загнал русскую деревню в чудовищную яму.
     В свободное время, которого стало больше, многие мужики, а с ними нередко и их жены, пьют самогон.
     70-градусная лихоманка считается здесь фирменным напитком. Гнать ее оказалось сегодня самым доходным делом. Себестоимость одного литра 25 рублей. За такую же цену продается полулитровая бутылка. Стимул очевиден. Как писали еще классики, нет такого преступления, на которое бы не пошли за такие барыши бухгалтеры «холодного эгоистического расчета». Мужики и бабы из села Валгуссы, занятые производством «огненной воды», классиков не читали. Однако им надо кормить детей и скотину, топить печки, платить за электричество, покупать лекарства. И они усердно производят самогон, несмотря ни на какие запретительные уложения.
     Родня, полистав мой сборник стихов, попросила сочинить хотя бы пару строчек о селе, в котором, по преданию, я появился на свет. Особо фантазировать не стал, сделал зарисовку с натуры:
     Вдоль по сонным Валгуссам
     бродит жизнь под градусом,
     от шальной коровушки
     тяпнув молочка.

     С точностью образа дружно согласились. Особенно здешний неформальный лидер Александр Чернухин – директор школы, бард, образцовый хозяин, отец троих дочерей. «Трудно. Всем трудно. Но само собой ничего не наладится. Думаем о будущем, напрягаемся», - говорит он. Дочки у него славненькие, послушные, жена старательная, в руках все горит. Когда смотришь на такие семьи, невольно думаешь, что российская деревня все-таки способна преодолеть полосу бесхоза и моральной деградации. Но ей, безусловно, надо помочь.
     Простившись с Валгуссами, поехали в Инзу, узловую железнодорожную станцию, город со столетней историей и 30-тысячным населением. В июне 1918 года в связи с готовящимся наступлением на Москву белочехов и белогвардейцев Инза имела важное стратегическое значение. Здесь происходило формирование 1-й армии Восточного фронта под командованием Михаила Тухачевского. Здесь же была сформирована Инзенская революционная дивизия, командиром которой стал комендант Кремля Мартын (настоящее имя Ян) Лацис. Дивизия участвовала в освобождении Самары, Урала, а затем ее перебросили на Южный фронт.
     В Инзе я провел первые шесть лет своего бытия. Детская память оказалась необыкновенно цепкой. К удивлению моих спутников, я безошибочно указал, как добраться от центра до места, на котором, согласно моей трепетной надежде, должен был стоять деревянный двухэтажный дом. Судьба оказалась милостивой ко мне: угрюмый, темный, до слез родной дом стоял на прежнем месте, на улице Чапаева, 16. Напротив – его близнец.
     Остановились, вышли из машины, приблизились к крыльцу. Стали выяснять, не живет ли в этом чуде ХХ века, возведенном в 1929 году, кто-нибудь из прежних, послевоенных жильцов. После недолгих переговоров с пожилым мужиком и древней старухой узнали, что такой жилец наличествует. Еще через пару минут в довольно неухоженном образе явился приятель моего младенчества по имени Валерка. Весьма оперативно вникнув в ситуацию, он почесал затылок и стал уточнять, «не сын ли я буду тете Рите», которая проживала на втором этаже, в одной из трех комнат коммунальной квартиры…
     В общем, братание состоялось. Вспомнили соседей, хорошенькую девчушку Римку Гольдюшову, на которой я собирался жениться, когда вырасту. Потрогали руками старую лестницу, по которой обожали забираться на подловку (чердак), чтобы посмотреть на окрестности с высоты воробьиного полета. С ностальгическим чувством поворошили еще кое-какие эпизоды из далекого детства, вдруг ожившие в густом тумане времени.
     А ближе к вечеру благодаря обнаруженному журналистскому родству удалось посетить и саму нашу квартиру, которую теперь полностью занимает сотрудница местной газеты «Вперед» Наталья Мельникова. Ничего лучшего, чем эти апартаменты без всяких удобств, она позволить себе не может, поскольку получает за свой журналистский труд не более трех с половиной тысяч рублей. Реальной перспективы – никакой. Надежда… она умирает последней.
     Надеждами, впрочем, живет и вся остальная Инза, стараясь поверить, что наметившийся в стране экономический рост каким-то образом скажется и на ее жизни. За полвека городок, конечно, подрос, раздался вширь. Появился микрорайон из пятиэтажных домов. В центре возникли предприятия торговли и услуг. Степенно стоит добротная баня, работающая, к сожалению, только раз в неделю (мужской и женский дни). Охранник квалифицированно проинформировал: «Только по причине низкой посещаемости». Таксист, который привез меня, рассудил иначе: «Любителей-то попариться в баньке хватает, да билет не по карману».
     Таксистов, между прочим, очень много. Конкуренция. За 50 рублей отвезут в любой конец города. Мой водитель – молодой симпатичный парень Владимир, студент машиностроительного института. «Инженером мечтаешь стать?» - спрашиваю его. «Нет, - отвечает, - высшее образование надо получить, статус повысить». Соображает!
     Побродил по площади у железнодорожного вокзала. В скверике стоит небольшой памятник солдату, уходящему на фронт. Вокруг на каменных плитах высечены фамилии погибших воинов. Среди них – мой однофамилец. А может быть, дальний родственник.
     Зашел в здание вокзала. Отремонтированный, очень уютный зал ожидания. Приятно. Вышел на перрон. Увидел переходной мост, которого в мою бытность не было. Тоже хорошо. Посмотрел по сторонам, пытаясь обнаружить торчащую из стены трубу, из которой когда-то круглосуточно подавали кипяток. Трубы больше нет.
     Нет и колокола. Он висел на здании вокзала с левой стороны, если смотреть с линии. К нему всякий раз подходил сварливый мужичок, чтобы прозвонить о подходе пассажирского поезда. Лотошницы, в число коих входила моя мать, помнится, боялись этого цербера как огня, и потому со скоростью ветра устанавливали на перроне раскладные столы с пирожками, холодными котлетами и «Кремсодой». Летом, кроме того, торговали мороженым, по причине чего из детского сада я прямиком летел сюда и клянчил у матери заветную порцию.
     Да, многое уже не так. Не возят нынче по улице Чапаева вику. Помню, как, увидев издалека груженную на телегу копну сена, кто-то из детворы радостно кричал: «Вику везут!», и все бросались к гужевому объекту. Ухватив клочок сена, выбирали стручки и лакомились. Сейчас эти сценки забыты, дети радуются иным лакомствам.
     Ушло из Инзы что-то еще из того, что в первые послевоенные годы было характерным для всех зажатых нуждой селений. Жизнь меняется, по-другому говорят и мыслят люди, им не нужно ездить за сахаром и колбасой в областной центр. Они познали неведомые раньше пути-дороги, кто-то увидел даже заграницу. Городское существование обрело новые краски, наполнилось звуками современной техники, зашевелилось скопом легкового транспорта. «Малиновый край», как называют район его обитатели, задорно приветствует рисунками и лозунгами с каменных заборов приезжих и проезжающих транзитом.
     Конечно, хотелось, чтобы этих новых красок и оттенков было больше. Чтобы основательнее пошло градостроительство и на месте тысяч старозаветных домов выросли особнячки. В правительстве об этом сейчас заговорили как о грядущих переменах, очевидно, вспомнив, что страна богата лесом, из которого можно заново отстроить одноэтажную Россию. Но то в правительстве. На местном же уровне с обещаниями осторожничают, так как оперируют не масштабными национальными проектами, а сугубо конкретными решениями по сносу, строительству, введению в строй и т.п.
     Пока можно констатировать одно: станционный городок, аналогично тысячам других таких же провинциальных углов, хранит на себе печать постылого дитяти Отечества. И будет хранить до тех пор, пока реальная градостроительная политика не войдет в полное соответствие с оптимистическими начертаниями верхов, выражаясь знакомым глубинке языковым оборотом.
     Разумеется, проблема не только в градостроительной политике. Вникнув в некоторые детали, приходишь к выводу, что благополучие горожан во многом зависит от местной власти, от чиновников, численность которых явно не сообразуется с результатами их общих усилий по управлению городским хозяйством. В управленческом звене, пишет областная печать, слишком много кадровых перестановок. Создается впечатление, что инзенская власть занята преимущественно урегулированием отношений внутри самой себя.
     …В Москву возвращался поездом. Из окна вагона пытался бросить прощальный взгляд на дом своего детства, но он потерялся среди деревьев и появившихся за полвека новых строений.


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex