В конце лета 1945 года в поселке появились первые демобилизованные. Это были в основном раненые и фронтовики старших призывных возрастов. Красная Армия двинулась на восток. Уже все говорили, что вот-вот начнется война с Японией.
     Вскоре с фронта пришел мой дед Василий. Гимнастерку его украшали несколько медалей и орден Отечественной войны. Я был вне себя от гордости.
     К нам часто стал наведываться фронтовик Кузьмич, довоенный приятель деда. Сядут, бывало, за стол – разговоры только о войне. Выпьют свои «наркомовские сто грамм», затем еще и еще. Наконец, отяжелев, отдыхают, подперев головы руками.
     Потом вдруг Кузьмич оживляется и, не поднимая головы, начинает свою излюбленную тему:
     - Слышь, браток (так он называл деда), я много раз думал: вот смотри, у тебя «Отвага», у меня – «За боевые заслуги», и не могу понять, какая все же из них главней?
     Дед, не поднимая головы, отвечает:
     - А чего тут понимать? «Отвага» всегда главней.
     - Нет-нет, давай по порядку. Я как понимаю? «Отвага» – сере-ебряная (он растягивает это слово), «За боевые заслуги» – тоже. Твоя номерная, моя – тоже. Так в чем же она уступает? Это же за боевые заслуги! Понимаешь? Боевы-ые, – особенно выделяет он это слово.
     Дед кряхтит, поднимает голову и в упор смотрит на Кузьмича:
     - Ты кем на фронте был?
     - Как кем? Сам знаешь, старшиной.
     - Что ты на фронте делал?
     - Как что? Понятное дело: обеспечивал бойцов питанием, снабжал обмундированием и все такое.
     - Вот то-то и оно, что «все такое»! Вашего брата – старшин я много повидал за войну. Бывало, ждешь обед час-другой, а он является с холодным термосом.
     Кузьмич шмыгает носом и оправдывается, как будто речь идет о нем:
     - Так под обстрел попадал! Головы не поднять, пули вокруг тебя, а то и мина рванет…
     - Все это мы знаем. Сам-то ты, Кузьмич, на передовой часто бывал?
     - Когда как… Приходилось иногда термоса в траншеи таскать.
     Дед в упор смотрит на него.
     - Термоса, говоришь, таскал?! Так вот это и есть твоя боевая заслуга.
     И, несколько помедлив, бурчит примирительно:
     - Не спорю, «БЗ» – медаль серьезная, ее на фронте пригоршнями не раздавали.
     Но Кузьмич не успокаивается:
     - «Отвагу» можно было и горлом заработать. Крикни громче всех: «Ура!», когда в атаку поднимаешься, вот тебе и «Отвага».
     После этой реплики – мне это хорошо заметно – дед не на шутку свирепеет.
     - А ты сам-то когда-нибудь в атаку ходил?
     Кузьмич явно смущается и говорит, как бы извиняясь:
     - Нет, браток, врать не буду, не приходилось.
     - Не приходилось?! Тогда лучше помолчи! А я был в пехоте и в эти атаки походил. Три пули схлопотал, а ты говоришь «горлом». Страшнее атаки и рукопашного боя на фронте ничего нет. Все эти бомбежки, артобстрелы и марш-броски – они кровушки тоже стоят, но атака на хорошо укрепленную линию обороны – это верх всего. Идешь в атаку – мысль только одна: не упасть, успеть дойти, добежать, ворваться в траншею врага, а там как Бог даст. Это тебе, Кузьмич, не термос с кашей таскать, это пострашнее. Фрицы воевать тоже умеют, здесь кто кого: или ты его, или он тебя. Здесь крутишь головой на все четыре стороны. Успел опередить врага – жив, не успел – конец.
     Дед умолкает, словно всматривается в былое, и продолжает:
     - С винтовкой бывало много мороки. Со штыком-то под два метра она в поле хороша, а попробуй с ней в узкой траншее... Пистолет солдату не положен, вот и шла в ход саперная лопатка. Я тебе скажу, что лучше нее в рукопашном бою, кроме ППШ, нет ничего. Я все это испытал и знаю на своем опыте. Ну а когда бой закончится, начинаешь искать своих товарищей, считать живых и вытаскивать убитых… Помню, однажды из-под убитых вытащили насмерть перепуганного немца. Молодой, лет двадцати, глаза от страха квадратные, трясется, зубы стучат. Повели к лейтенанту, надо же узнать, что за часть здесь была. Он в истерике упал на дно траншеи, катается, кричит, стал совсем невменяемым. Подошел лейтенант, он по-немецки говорил немного, начал немца допрашивать – бесполезно. Кроме русского «мать» ничего больше мы от него не услышали. Вот ведь как запомнил нашу атаку. Тут один солдат спрашивает, мол, товарищ лейтенант, может, этого фрица в расход? А тот ему: «В какой еще расход, ты что? Он же пленный!» Солдат не унимается: «А они с нашими как?» «То они, а то мы, – отрезал лейтенант, – в тыл его!»
     А был случай, когда захватили мы траншею, и на глазах одного солдата в рукопашном бою здоровенный немец успел в последний момент достать кинжалом его друга. А бой-то уже почти закончился. Получив по затылку прикладом, сидит тот фриц, скулит и просит о пощаде, хотя только что убил нашего бойца. Я сам видел, как солдат со слезами на глазах разрядил по нему полдиска из ППШ за своего друга.
     - И что? – живо реагирует Кузьмич. – Я бы тоже так!
     - А то! Трибунал ему светил за самосуд. Хорошо, что врач из медсанбата справку дал, что был, мол, он в каком-то «ифекте», а не то загремел бы в штрафроту.
     - Правильно поступил врач, – понимающе кивнул Кузьмич. – У меня однажды повар кашу на целую роту на землю вывалил. раззява! И тоже говорит: «Ифект». Что с ним было делать? Простил. «Ифект» есть «ифект».
     По поводу «ифекта» за столом утверждалось согласие. А вот из-за медалей – какая из них весомее, главнее – спор вскоре возобновлялся.