на главную страницу

3 Октября 2007 года

Культура

Среда

Велимир Хлебников: тайна русского гения

Василий СЕМЕНОВ, «Красная звезда».



Отдавая дань игривости воображения, мне все же представляется, что, будь благосклонней матрица истории, я узнал бы при встрече этого человека. И едва ли не с первого взгляда. Наверное, по отражению «вселенной» в больших серых глазах, чистых, словно у святых на иконах. Ощутил бы сердцем непостижимость его трепетно-печального облика, как на мистических портретах Ван Гога...
  Речь, конечно, о Велимире Хлебникове. Очарованном страннике в мирах звездных и поэтических, научных и лингвистических. «Русском Нострадамусе», с той лишь разницей, что масштаб его интересов и предпочтений проявился, на мой взгляд, полновеснее, размашистее, нежели у французского сочинителя пророческих катрен. Хлебникова никогда не покидало убеждение, что именно он наконец-то определил истинную классификацию наук, связал Время с Пространством, создал уникальную геометрию чисел. Нашел славяний и открыл принципы предсказания будущности еще не появившегося на свет ребенка…

     
Улус для «небожителя»

     В жизни Велимира многие события, да и все его творчество, будто в орнаменте легенд. Кажется, они несут отсвет необъяснимого для простых грешных тайного завета. А началось все буквально с рождения в ноябре 1885 года в урочище Ханская Ставка (Калмыкия). Природное раздолье края, его весенние красоты и утомительная тоска зимнего однообразия, полуоседлый ритм аборигенов и будоражащее, как их гортанное пение, разноцветье кочевых традиций… Все вокруг было соткано из резких контрастов. Обостряло память зрения и чувств, способствовало вызреванию особого «духовного пейзажа» будущего поэта и мыслителя.
     Хлебников с радостью и пронизывающей печалью пронес сквозь годы картины той поры: и ламаистский хурул – монастырь с меловыми стенами, и молитвенные барабаны, и пестрые, как первые отблески восходящего солнца, клочки материи на торжественных шестах. Обилие впечатлений детства уже во взрослой жизни, чудесно сочетаясь с буквами и звуками, расплескивалось экспрессивными строчками:
     Меня окружала степь, цветы,
     ревучие верблюды…
     Огнем крыла пестрящие простор
     удоды, –
     Пустыни неба…

     А в Малодербетовском улусе отец именитого «будетлянина» - Владимир Алексеевич - служил попечителем. Известный русский ученый-орнитолог, лесовод происходил из просвещенного старинного рода и буквально выпестовывал свое многочисленное потомство (три сына и две дочери!) в атмосфере заботливого участия и любви. Примечательно, что дядя Виктора (Велимир – литературный псевдоним Хлебникова, которым в петербургские лета, в «интеллектуальной башенке» Вячеслава Иванова нарекут его), Петр Алексеевич, являлся профессором московской Военно-медицинской академии. Издал произведение под тенденциозным названием «Физика земного шара», которое, смею предположить, вполне могло всколыхнуть «волны космического мышления» у впечатлительного племянника.
     И все же надо согласиться с мнением Софии Старкиной, автором глубокой, познавательной книги («Хлебников», М.: «Молодая гвардия», 2007 г.) об определяющей роли матери в образовании детей. Выпускница Смольного института обладала обширными знаниями, тонким художественным вкусом. Елена Николаевна приложила немало усилий, стремясь пробудить у родных чад желание учиться, приобщаться к прекрасному. Особым теплом и вниманием был окружен Витенька. Достаточно сказать, что уже к четырем годам он свободно читал по-русски, знал французский язык.
     Невольно возникает соблазн провести (без всяких экивоков на «некорректность»!) биографическую параллель. Александр Пушкин сызмальства «изъяснялся совершенно по-французски». А на заре туманной юности уже мог часами читать наизусть классиков этой страны. Может быть, силы небесные покровительственно даруют изысканным отпрыскам страстную энергию памяти, дабы ускорить вызревание гениальных способностей. И главное здесь для человека – не разминуться с призванием, не растерять «чувство пути». Строго говоря, на перекрестке Судьбы Велимир Хлебников предельно точно определил свой выбор. Несмотря на «чемоданную лихорадку»: семья без конца меняла адреса проживания. Из Калмыкии отец получил назначение на Волынь, вскоре – в Симбирскую губернию. Затем была Казань, позже – Астраханский регион… Мечталось, что В. Хлебников-младший продолжит его профессиональные изыскания. Не случайно его увлекли планами научной экспедиции на Северный Кавказ.
     Однако юношу больше манили литература, философия, математика. Благо семейная библиотека позволяла с ранних лет ознакомиться с произведениями Платона, Канта, Спинозы, Спенсера… Он успешно сдает экзамены на физико-математический факультет Казанского университета. Это не было, как может показаться, заблуждением будущего поэтического светила. Он словно предчувствовал, сколь необходимы будут эти знания во взрослой жизни. Для «расширения пределов русского языка», составления научных прогнозов и расшифровки загадочных перспектив цивилизации. А тем более – при составлении знаменитых «Досок судьбы». Всего того, с чем Велимир Хлебников навсегда вошел в российское и мировое культурологическое пространство.
     
Чтобы фраза не сбивала дыхание, или Сладкая каторга творчества

     На Руси талантливые поэты испокон веков считались магическими толкователями слов и времени. Вослед «соловью древности» Бояну вещему – галерея ослепительно звездных имен: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет… Хлебников не случайно называл себя «будетлянином» (от слова «будет»). Этот странный, по его собственному признанию, одинокий лицедей, вечный узник созвучия и звонкий вестник добра, явно творил с «тоской по мировой культуре». Стремился разгадать кромешную тайну грядущего. И не случайно уже в одном из ранних стихотворений задается сакраментальным вопросом: «О чем поешь ты, птичка, в клетке?», вкладывая в него, безусловно, метафизический смысл.
     Впрочем, едва ли не во всех произведениях, будь это «Бобэоби…» или «Скифское», «Зверь+число» или «Таинство дальних», – осязаемая попытка расшифровать «трещины столетий», в новых красках и ритмах передать многомерную противоречивость жизни. Один из восторженных литературных критиков написал о свежем дыхании довременного слова, которое пахнуло в лицо. И что «весь Даль с его бесчисленными речениями крошечным островком всплыл среди бушующей стихии Хлебникова».
     Надо отметить, что родители без особого упоения воспринимали вести о жизни, творчестве сына в Москве и Петербурге. О вхождении в круг литературной богемы, где правили бал Иннокентий Анненский, Николай Гумилев и Макс Волошин. А в Москве – братья Бурлюки, Николай Асеев, Борис Пастернак… О первых, принесших известность книгах. По понятным причинам более всех об участи «блудного отпрыска» тревожился отец. Нервозная суета вокруг классиков, которых ретивая молодежь на революционной волне готова была «сбросить с парохода современности», беспрестанные «пощечины общественному вкусу» вызывали у него лишь острые приступы мигрени. К тому же прыткие газетчики не скупились на сарказм в рассказах о «законодателях универсальных категорий художественного мироощущения». Вот типичная зарисовка с натуры. «Занавес раскрывается. На сцене сидят три «пророка». В середине – Маяковский в желтой кофте, черном галстуке, с цветком в петлице. По одну сторону – Бурлюк – в грязно-сером сюртуке, щеки и лоб его расписаны синей и красной краской. По другую – Каменский, в черном плаще с блестящими звездами и аэропланом на лбу».
     Велимир воспринимал реакцию родных как горький укор судьбы. Сестре Вере он оправдательно пишет, что сам определил путь в жизни и тем самым «вызвал семейную дрожь за потрясения основ». В стихотворении «Гонимый — кем, почем я знаю?» легко угадываются отголоски подобных настроений: «И в этот миг к пределам горшим/ Летел я, сумрачный, как коршун». Но жизнь продолжалась, и хлебниковский творческий мир удивлял читателей свежестью мысли и чувств. Едва ли не в каждой его строке слово, как высшая субстанция, мудрит, искрится и ищет выхода. В отличие от обэриутов, эго-кубистов и прочая, поэтика Велимира волновала, как свидетельствовал Юрий Тынянов, новым строем вещей, новым зрением.
     Следует особо отметить, что Хлебников часто обращался к родным истокам, к русским и славянским корням. Не случайно тех же футуристов в пику итальянским «теоретикам» называл «будетлянами». Его большой талант притягивал и очаровывал многих. Вскоре к «предвестникам будущего» примкнули Владимир Маяковский и Алексей Крученых. Правда, люди разных поэтических измерений. И если о талантах Владимира Владимировича известно многим, то Алексей Крученых запомнился разве что такой заумью: «Та са мае/ха ра бау/Саем сию дуб/радуб мола/аль». Стоит ли обижаться, что матушка-история строго раздает каждому свое...
     Блаженство рода человеческого столь много от слов зависит. Так сказал Михаил Ломоносов еще в тех, неимоверно дремучих по исчислению раздольях, – в 1748 году. А ведь мысль оказалась воистину пророческой! Достаточно приоткрыть золотой ларец исканий Хлебникова, чтобы ощутить таинство рождения стиха, неповторимость его ритмики. «Облакини плыли и рыдали/ Над высокими далями далей…» Разумеется, неологизмы здесь представлены как «оригинальные элементы поэтического словаря». И вправду, «облакиня – от основы – облак – и суффикса ин(я) по аналогии со словами «богиня», «княгиня»…
     В произведениях Хлебникова много самобытного. И художественный образ как некая тайна, «говорящая истина». Но извечная охота за ускользающей мыслью, подчас неуловимым словом – эта «сладкая каторга» творчества востребовала жесткую дань. Велимир работал до изнурения, нередко забывая о еде и не очень радея об одежде. Многим он напоминал путника, который брел «сквозь валы потрясений и перемен» с дорогим скарбом – бумагами с беглыми наметками, завершенными стихами и поэмами. Так сложилось, что в одно время с ним пытались громко заявить о себе братья Давид и Николай Бурлюки, Елена Гуро, Бенедикт Лившиц и многие другие, коих «повенчал» манифест русских футуристов. Но эти бесспорно способные люди, по-моему, в основном тоже остались в воспоминаниях как бывшие «рядом с Велимиром».
     Нет нужды отнимать хлеб у просвещенного люда, для которого задача задач – постижение секретов гения. Лишь добавлю, сам Хлебников полагал, что словотворчество – враг книжного окаменения языка. И летчик впервые у него засверкало в стихах. И самолет применительно к авиации (просьба не путать с аналогичным стародавним термином в области использования плавсредств). Слава Господу, появилось немало интересных исследований на подобную тему. Трижды правы те, кто сегодня призывает литературную поросль не бояться неожиданных слов. Непривычных, но зато безупречно свежих, заменяющих длиннейшие разъяснительно-описательные абзацы.
     И еще важная деталь. В бытность петербургского ученичества Хлебников был изумлен суждениями Иннокентия Анненского о поэтических формах современной чувствительности. Примечательно, что Велимир внял советам мэтра. Творить собственную «азбуку ума» принялся, лишь овладев богатейшей палитрой классического стихосложения. Достаточно привести хотя бы краткий отрывок из произведения «Поэт».
     Как осень изменяет сад,
     Дает багрец, цвет синей меди,
     И самоцветный водопад
     Снегов предшествует победе,
     И жаром самой яркой грезы
     Стволы украшены березы,
     И с летней зеленью проститься
     Летит зимы глашатай —
     птица,
     Где тонкой шалью золотой
     Одет откос холмов крутой,
     И только призрачны и наги
     Равнины белые овраги,
     Да голубая тишина
     Просила слова вещуна…

     Здесь, согласитесь, и бисерная вязь времен года, и таинство далей, и приотворенные двери в Вечность… Как не вспомнить постулат знаменитого художника: сначала сумей постичь уровень великих мастеров, а потом можешь экспериментировать на холсте как душе угодно.
     
Время странствий и откровения

     Звезды твои, если твоя голова, руки и сердце твои созданы для звезд. Представляется, что эти метафоричные слова наиболее точны для характеристики Хлебникова. Одно перечисление его прогнозов и научных предсказаний заняло бы не одну страницу текста. За что Велимир ни брался, на всем печать таланта. Даже в орнитологических заметках был ярок, оригинален: «Зеленая лесная Троица 1905 года на белоснежных вершинах Урала, где в окладе снежной парчи, вещие и тихие, смотрят глаза на весь мир, темные глаза облаков, и полный ужаса воздух несся оттуда, а глаза богов сияли сверху в лучах серебряных ресниц серебряный видением». Не зря известный автор «Трех толстяков» Юрий Олеша твердил о необходимости учиться прозе у стихотворца Хлебникова.
     Справедливости ради надо отметить, что были и другие оценки. Болезненно, например, воспринимал восхождение Велимира на поэтический пьедестал Иван Бунин. Любивший разбрасываться желчными ярлыками, говорил, что Хлебников «увлечен игрой в помешанного». Не скупился на ироничные, подчас едкие истории о «будетлянине» Анатолий Мариенгоф, проведывавший его в Харькове вместе с Сергеем Есениным в 1920 году. Как из рога изобилия сыпались обвинения и за «праславяно-«азийскую» тематику произведений…
     Хлебников старался публично не реагировать на подобные выпады. Он завершает поэмы «Три сестры», «Каменная баба», «Ночь в окопе», множество стихов. И как прежде, в них пиршество необычных образных решений. Конечно, это не рафинированные притчи с претензией на авторитет библейских старцев. Но, может быть, в том и состоит тайна художественного почерка Хлебникова: строки пульсируют, словно обнаженный нерв. А толчки мысли удивительным образом увлекают читателя за устоявшиеся пределы.
     К сожалению, раскрыться в полную мощь дарований Хлебникову помешали катаклизмы, потрясшие Россию в начале минувшего века. И Первая мировая война, когда Велимира буквально упекли в «чесоточную» команду запасного пехотного полка, где, судя по письмам, прошел «весь ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное». И лихие ветры революции, годы кровопролитного противостояния «белых» и «красных»… Эти события вынуждали Хлебникова бесприютно кочевать по истерзанной стране. Спасаться от призыва в Добровольческую армию в харьковской «психушке». Быть вольнонаемным лектором в политпросвете Волжско-Каспийской флотилии. В составе Персидской красной армии бывать в столице Гилянской республики. А под занавес этих странствий – прозябать в должности ночного сторожа в ТерРОСТА…
     С 1917 и по 1921 год Хлебников проводит в опасных скитаниях. На память невольно приходит выверенная фраза из Арсения Тарковского о том далеком сумасбродном времени, «когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке». Драматическое одиночество и беззащитность Велимира потрясают. У него было немало знакомых. Но друзей без фальши модного милосердия, умеющих ценить своеволие, поэтический, пророческий дар, увы, – единицы. А холодное бесчувствие разрушало и без того ранимую натуру.
     В подобных ситуациях человек нередко ищет спасительные островки в любви. Удивительно, но Хлебников – признанный в поэзии «мастер нежности, шепота и влажных звуков» – так и не смог определиться со своей, как тогда выражались, дамой сердца. В его столь утонченных душевных измерениях видится что-то общее с мучительными «поисками счастья» Александром Блоком и Андреем Белым. Хлебников обожал Марию Рябчевскую, посвящал ей стихи. Но вскоре разошлись. Увлекся будущей актрисой Лелей Скалон. Ревновал, даже собирался вызвать соперника на дуэль. Снова чувство обоюдной привязанности не удалось сберечь. А с Надеждой Николаевой его навсегда развела война...
     Разочарованный, подавленный Велимир однажды напишет злобное эссе о том, что искусство – суровый бич. Что «оно разрушает семьи, ломает жизни... И коршуны славы клюют когда-то живого человека». Вероятно, он не лукавил, ибо единственное место утешения, рай для сердца, находил в творчестве. Эту «сладкую каторгу» человек, по мнению современников, с удивительными чертами провидца, полуребенка, страдальца и почти святого оплачивал слишком дорогой ценой. «Я стих, я только лишь душа», – написал известный поэт. Похоже, что так можно сказать и о Хлебникове.
     Его творческий ритм во времена странствий, горестных ошибок и заблуждений напоминает «рваный пульс» изболевшегося сердца. Были всплески – написаны поэмы «Ладомир», «Азы из узы», «Разин», другие вещи с богатым и сложным духовным наполнением. В ростовском театре поставили «Ошибку смерти». Потом нежданно возникало ощущение тупика: «В чернильнице у писателя сухо, и муха не захлебнется от восторга, пустившись вплавь по этой чернильнице». И еще: «...совершенно исчезли чувства к значению слов. Только числа».
     Так уж сложилось, что Хлебников, неповторимый реформатор русского стиха, едва ли не половину своей трагической и быстротечной жизни посвятил именно «расшифровке» ЧИСЕЛ…
     
«Доски судьбы». Завещание «будетлянам»

     Давно подмечено, что бесконечность пространств России символически отражается на устроении русской души. Чутко улавливая мистические токи, она способна дойти до упоения восторгом и гибелью. Не думаю, что подобное можно в полной мере отнести к Хлебникову. Но очевидно главное: в его творчестве, в частности в отрывках «Ени Воейкова», в феерических сверхповестях «Дети Выдры», «Зангези», есть и высокая энергия открытия тайн стихосложения, и предчувствие космического хаоса, общепланетарных потрясений. Почти живая легенда о «мыслительном процессе, связующем прошлое и будущее человечества».
     Гениальному человеку всегда тесно в предлагаемых обстоятельствах. И возникает мысль «сбросить бремя оков». Вспомним Льва Толстого, который, отодвинув в сторону незавершенные романы, стал проповедником религиозных постулатов «непротивления злу насилием». Новое «евангелие» породило массовое движение «толстовцев» в стране. А сам автор, «зеркало русской революции», был предан анафеме и отлучен от церкви. Пушкин пробовал заняться, как сказали бы сегодня, издательским бизнесом. А творец «Периодической системы» Дмитрий Менделеев не только мастерил чемоданы, но даже изловчился для энциклопедического словаря написать статью… о варениках.
     У Хлебникова широта интересов тоже не поддается обычной логике. С годами серьезно увлекся геометрией. Восторгался сочинениями Лобачевского, «опрокинувшего» незыблемость алгоритмов Евклида. Пытался привнести толику собственного миропонимания, обозначив «главенствующий контур» в развитии биологии, физической химии, математики. В «думающую сферу природы» – экологию, кристаллографию. Еще на заре XX века предсказывал будущий расцвет атомной энергетики. Был убежден в пульсации нашего светила – «живом дыхании Солнца»…
     Многие годы жизни он посвятил составлению знаменитых «Досок судьбы». Как свидетельствуют исследования, все началось с русско-японской войны. В 1915-м Хлебников заявил: «Мы бросились в будущее с 1905-го. Законы времени, обещание найти которые было написано мною на бересте при известии о Цусиме, собирались 10 лет».
     Одушевление выплескивалось через край, когда поэт занимался поисками «счастливых уравнений». Тех числовых закономерностей в чередовании исторических событий, которые бы уже будущим поколениям («будетлянам») позволили объяснять пружины возникновения масштабных бедствий. Тем самым обезопасить себя от грядущих потрясений. «Сцепление эпох», «часы человечества», «колебательные волны заветной цифры 317»… Подобные сочетания часто встречаются в произведениях того периода.
     В известном манифесте футуристов «Пощечина общественному вкусу» в 1912 году Хлебников опубликовал системный взгляд на даты возникновения и гибели великих империй. Там же возвестил о надвигающейся катастрофе в стране. Через считанные месяцы в сборнике «Союз молодежи» уже предельно точно назвал год падения государства Российского – 1917-й.
     Известно, что во времена «бурь и натиска» множатся шеренги «жрецов, прорицателей, медиумов» и т.д. Канун Октябрьской революции не стал исключением. Невольно обращаешь внимание на такой факт. В архивах есть фото 1909 года, где Велимир держит у плеча человеческий череп. Дань моде на мистические символы? Трудно судить, тем паче что в руках поэта, скорее всего, муляж. Но пафос исканий Хлебникова, конечно же, в другом. В их основе не чародейство, не театральный «улет в астральные туманности», а попытка с помощью научных формул выявить взаимосвязи судеб народов с конкретными числами. По его мысли, они, эти заветные числа, «даруют единство между змееобразным движением хребта Вселенной». Хлебников анализирует летопись цивилизации эпохи фараонов, исторические хроники Древней Руси, Индии, Китая, Японии, Черного континента. Изучает энциклопедии, труды Ньютона, Пуанкаре, Эйнштейна, Бехтерева… В некотором роде опережая события, заявляет, что, скорректировав законы классической механики, сможет построить мир, где «не будет ни света, ни тяготения».
     В таинственных «Досках судьбы» отдаленным эхом вновь напомнила о себе жизнь в калмыцком улусе, где местные, а также астрологи из Тибета использовали что-то подобное при гаданиях, исчислении «скоротечных явлений». Хлебников поставил перед собою сверхзадачу: сотворить новый литературный язык как инструмент отражения народной души. А с помощью научного анализа выявить первопричину противоречивой участи России. В итоге создавался некий фантастический синтез математики, лингвистики, истории и... поэзии.
     Велимиру казалось, что наконец-то приоткрылось окошко к тайнам мироздания. Что предвидеть события столь же необременительно, как считать до трех. «Мой основной закон, – пишет Хлебников, – состоит в том, что во времени происходит отрицательный сдвиг через 3 (в степени n) дней и положительный через 2 (в степени n) дней; события, дух времени становится обратным через 3 (в степени n) и усиливает свои числа через 2 (в степени n)…»
     В замечательной книге Софии Старкиной, о которой уже упоминалось в этих заметках, глубоко и продуктивно освещен внушительный массив исследовательских работ, первоисточников поэта. Что позволяет проследить за полетом крылатой мысли Хлебникова. Отметим лишь некоторые фрагменты.
     I. Мир делится на два начала «2 и 3», начало дела, души и начало труда и тела.
     II. Времена – это логарифмы воли событий с основанием 2 для рядов жизни и основанием 3 для рядов смерти.
     III. Солнечный мир имеет одинаковый с человеческим обществом свод законов во времени.
     IV. Предвидение будущего есть уже не греза, а труд.
     V. В уравнениях пространства показатель степени не может быть больше 3, в уравнениях времени подстепенное количество не может быть больше 3 (мир чудес первых трех чисел).
     VI. Каждый человек имеет свое личное число…
     Велимир считал, что «благодаря этим выкладкам будущее становится прозрачным, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения... Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади. Становится своего рода пространством».
     Начала книги «Доски судьбы» увидели свет еще при жизни поэта, но прочитать он успел только «первый лист». Неустанное вычисление «живых величин времени», напряженный труд, изматывающее блуждание по городам и весям в надежде на «тихое счастье» – все это оставляло множество рубцов на сердце. И окончательно подорвало силы поэта. В 1922 году близкий друг, художник Петр Митурич, уговорил съездить на отдых в Новгородскую губернию. Судя по всему, Велимир чувствовал, что находится у последней черты.
     Отправляясь из Москвы в село Санталово, захватил свои «несметные богатства» – традиционный вещмешок с упакованными рукописями. Оказалось, это было последнее земное странствие великого человека, который 37 лет жизни «плыл против течения». Впрочем, смерть как таковую он всегда осмысливал философски, «как временное купание в волнах небытия». Или совсем по упрощенной формуле, когда «во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет». В 1960 году прах Хлебникова был перезахоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с останками матери и сестры.
     Маяковский справедливо назвал Велимира Хлебникова «одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе». Ведь своим творчеством он ниспослал, образно говоря, звездную дорожку для взлета к вершинам признания Борису Пастернаку, Марине Цветаевой, Николаю Заболоцкому, Осипу Мандельштаму и многим другим талантам. Тем не менее новые власти России равнодушно относились к творчеству человека, на долгие годы определившего горизонты ритмических и пророческих возможностей стиха. Считали представителем буржуазного упаднического искусства.
     Восторженная популярность к поэту «мудрого зрения и благородных чувств» пришла, как, увы, зачастую случается в нашем Отечестве, лишь через полстолетия. В Астрахани стали проводиться Хлебниковские чтения. Открыли музей. В Москве состоялась международная конференция «Велимир Хлебников и мировая культура». Массовыми тиражами издаются книги. Радуга дарований «одинокого лицедея», считавшего, что «Родина сильнее смерти», вызывает у молодой поросли страны душевное побуждение к созидательным поступкам.
     Читая его удивительные стихи, прозу, благодарно думаешь о «небесной пылинке», которую волею Всевышнего занесло в наши российские пространства. Может быть, по этим причинам столь пронзительно звучит лаконичная надпись на одном из памятников: «Не размениваясь на детали, скульптор создал выразительный облик одного из самых загадочных русских гениев – поэта Велимира Хлебникова».


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex