Революции всегда связаны с изменением устоев сознания основной части населения (для этого, как говорит теория, достаточно, чтобы 1/6 населения восприняла новации). А устои сознания (менталитет) непосредственно связаны с языком, ибо язык - категория более высокого порядка, чем биология-физиология.
     Любая революция, даже самая бархатная, - всегда катастрофа для тех, чей мир она разрушает. Но при этом она же и анастрофа, то есть дает возможность реализовать свои амбиции тем, кто до этого о том и помыслить не мог, - «кто был ничем, тот станет всем».
     Несколько примеров из истории. Генрих VIII в Англии в первой половине XVI века насильственно ввел обязательный «правильный» английский язык, при этом все, кто его не освоил, теряли всякие права, в том числе имущественные (не похоже ли это на нынешнюю ситуацию в Эстонии и Латвии?).
     И это при том, что до того официальным языком в Англии был... французский. А у французов - латынь. Есть, кстати, сведения о том, что «домашним» языком первых Романовых был польский! При Петре языком приближенных стал голландский (а вовсе не немецкий, как обычно называют то наречие). Позже на Руси языком «верхов» стал французский, а в семействе Николая II дома говорили по-английски, предвосхищая нынешнее засилье «американского инглиша».
     Основные европейские национальные языки (английский, французский, немецкий, итальянский, испанский) в основном сложились в XVI-XVII веках. У русского языка судьба совершенно иная! Карамзин называл русский язык XV века «словенским», который был разговорным на огромной территории от Адриатики до Урала и от Скандинавии до Средиземноморья.
     На вполне понятном безо всякого перевода русском языке написаны грамоты молдавского князя Романа в XIV веке и письма турецкого султана Мурада в XV веке, документы канцелярии Великого княжества Литовского XIV-XVI веков. При этом там язык этот носил потрясающее название - «попросту»! То есть этот язык тогда был понятен практически всем и был не церковным, а гражданским.
     В Литве его и теперь называют «русским», а наши лингвисты - «старобелорусским». На нем в XVI столетии и вплоть до 1697 года писали стихи не хуже итальянских того времени, причем кириллицей. Но... в Московии Романовых эти книги были запрещены, за весь XVII век было издано всего шесть(!) книг не церковного толка.
     Староверы практически поголовно были грамотными, а Никонианские реформы привели к тому, что всего за 40 лет большинство населения стало безграмотным. Петр I, отменив патриаршество и подчинив себе церковь, ввел гражданскую азбуку и стал возрождать грамотность. Его дело позже продолжили Ломоносов, Дашкова и другие. Однако «великорусский», классический русский язык сложился только в первой половине XIX века усилиями Жуковского, Пушкина, Баратынского, Гоголя, Лермонтова и целой плеяды того золотого века русской литературы. Главное достижение этих подвижников - создание единого русского языка, понятного всем сословиям.
     Замечу, что «сословие» - понятие чисто русское, оно обозначает общность людей, имеющих свой язык, арго, понимающих друг друга «по слову». И это арго, несмотря на специфику терминов и смыслов, находится в пределах общедоступного языка. А, к примеру, в Греции и Норвегии до сих пор существуют как бы два языка: «книжный» и «простонародный» (соответственно кафаревуса и димотика, букмол и ландсмол).
     Революция в России в начале XX века была объективно неизбежна, но она произошла с весьма серьезными катастрофическими последствиями, в том числе и для русского языка. В качестве «революционного» арго возник лексикон усеченных комбинированных слов-уродцев, которого дотоле не было. Простой пример: комбед, комбриг, нарком, Коминтерн. В первом случае составляющая «ком» - от слова «комитет», во втором - от «командир», в третьем - от «комиссар», в четвертом - от «коммунистический». Отголоски этого явления находим в нынешних словах «продмаг», «универсам», «спецназ» и т.п. (подобное явление было и в Германии, например, «ге-ста-по»).
     Революции потребовалась и орфографическая реформа. Проведенная в 1918 году, она «отсекла» от себя значительную часть русской интеллигенции, не воспринявшую ни ее, ни революционный новояз. Кстати, показательно, что зарубежная русская диаспора долгое время называла Россию, а потом и СССР, словом «совдепия». Несколько позже новому поколению СССР был устроен «ликбез», и появилось советско-русское наречие, письменное и устное.
     Но язык, как система очень высокой степени организации и внутренней защиты, очень живуч... пока живы его носители. Это в полной мере относится и к русскому языку. Пример? Пожалуйста. «Телеграфный» русский язык позволяет сократить до 50 процентов слов исходного послания без потери смысла. Это прямое свидетельство, по крайней мере, двукратной избыточности - надежности, заложенной в языке. Язык впитает то, что живуче, переварит и выкинет нежизнеспособное. Даже вкладывая в старые слова новые смыслы.
     Природа не терпит пустоты. И диалектальное простое словечко «лох», означавшее отощавшего после нереста лосося, которого можно брать голыми руками, и псковско-тверское «лоха» (дура) в полной мере проявилось в том же качестве в 1990-е годы. Не стоит бояться и заимствованных словечек типа «аська», «флэшка», «сидюшник» - русский язык переваривал и не такое. Показатель удобоваримости - русские суффиксы, окончания, склонение.
     Пока жив русский язык - жива Россия. И не только: немало разноэтнических нерусских могут общаться между собой только на русском языке.
     Поэтому и вопрос о русском языке - политический. Как внутри России, так и вне ее. Несколько лет назад развернулась кампания за реформу русского языка, которая, слава Богу, была остановлена. России нужна не реформа русского языка, а реформа преподавания русского языка - снизу доверху. Для этого нужны средства: чтобы учитель-словесник не чувствовал себя униженным, преподавателям русского языка необходимо поднять зарплату минимум в пять раз. В государственном порядке следует заявить, что учитель - самая главная из всех профессий, а среди учителей - словесники. И уж если вводить единый госэкзамен по русскому языку, так для чиновников и вещающих в СМИ, чтобы уши не вяли.