на главную страницу

20 Февраля 2008 года

Читальный зал

Среда

Георгий СВИРИДОВ
РИНГ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ



     (Продолжение. Начало в № 231 за 2007 г.)
     

     Андрей Бурзенко часто любовался величественными лесными богатырями - буками и вязами, напоминавшими ему юг, родную Среднюю Азию. Там, дома, он любил в знойные дни отдыхать под тенью широколистых чинар и карагачей. Как давно это было!
     Одно дерево - старый кряжистый дуб - пользовалось особым уважением заключенных. Под ним сотню лет назад любил отдыхать великий поэт Гете. Узники, особенно немцы, с грустью показывая дуб новичкам, рассказывали связанные с ним предания и легенды. Согласно одной из них, Гете сказал герцогу Карлу Августу: «Германия будет жить до тех пор, пока будет жить этот дуб!» А эсэсовцы чтили исторический дуб по-своему: они всегда устраивали под ним массовые экзекуции и казни. Это место и выбрали уголовники для боксерских состязаний.
     За три дня до их начала Батыр Каримов сказал Андрею:
     - Сегодня тебя вызовет к себе староста. Товарищи тебе подарок приготовили, - и ушел со своей группой на работу.
     Подпольный центр устроил Каримова на военный завод «Гуотов-верке», который находился рядом с концлагерем. Андрей искренне завидовал земляку. Там, на военном заводе, советские пленные, рискуя жизнью, портят станки, выводят из строя ценное оборудование. Там, на заводе, люди борются. Там фронт. Каримов рассказывал, что в последний месяц поток брака вырос на много процентов. Эсэсовцы выбились из сил, но найти причины этого не могут. А заключенные-специалисты утверждают, что виной «низкое качество стали».
     Андрей мыл шваброй пол, когда его окрикнул староста барака:
     - Андрэ, зайди ко мне.
     В каморке Альфреда Бунцоля сидел Костя Сапрыкин. Тот самый Костя-моряк, который еще в вагоне эшелона готовился к побегу.
     - Костя! - Бурзенко порывисто шагнул к другу.
     - Андрюха! Братишка!
     Они обнялись, расцеловались.
     - А ты ничего, - пошутил Андрей, хлопая Костю по его крутым плечам, - крепок. Только вот седины много.
     - Фрицы покрасили, на всю жизнь, - отшутился Костя и сразу перешел к делу: - Андрюха, получай. По распоряжению центра выдаю тебе из нашего неприкосновенного запаса миску сливочного масла.
     - Сливочного масла? - переспросил Андрей, не веря своим ушам.
     - Самого первосортного, - Костя взял со стола алюминиевую миску и снял с нее крышку. - Вот оно. Позаимствовали у эсэсовцев без отдачи. Только ты сразу не набрасывайся - живот заболит.
     - А зачем оно мне? - облизывая губы, спросил Андрей. - Есть более нуждающиеся.
     - Вот что, братишка, - Костя положил руку ему на плечо. - Приказы не обсуждают, а выполняют. Знаешь, - продолжал он, - как бы я хотел быть на твоем месте. Как бы я хотел «зеленых» публично, чтоб все видели, по морде, по жирной морде!
     Костя, подвинув свою табуретку ближе к Андрею, стал рассказывать о себе. Сразу же после прибытия в Бухенвальд он попал в особую рабочую команду, которая обслуживала крематорий и знаменитый бухенвальдский «хитрый домик». Жила команда прямо на территории крематория. Периодически она поголовно истреблялась, и на ее место набиралась новая.
     Андрей узнал, что в крематории не только сжигают трупы. Одновременно он служит местом расправы. Ежедневно вечером к воротам крематория подъезжала крытая машина, Обреченных высаживали и вели к небольшой калитке. Едва человек переступал порог, как под ним открывался люк, и он падал в подвал. Крики и вопли заглушал рев мощных вентиляторов. Внизу узника ждал палач или его помощник бандит Вилли. Они били жертву по голове специальными молотками из дубового дерева. Обреченный терял сознание. Его подносили к стене и вешали на крюк. В стенах подвала было сорок восемь крюков. Тела висели по нескольку дней. Потом приходили уборщики из особой команды, в которой был и Костя, снимали трупы, грузили на лифт и поднимали к печам. Шесть печей за час сжигали восемнадцать трупов; в сутки - более четырехсот... Там же, в подвале, имелась специальная газовая камера. Но в ней Костя не был и устройства ее не знает.
     А наверху, у печей, орудовали «зеленые». Они старательно просеивали золу. Эсэсовцы подозревали, что их жертвы в последний момент глотали драгоценности...
     Андрей молча слушал Костю, и его кулаки гневно сжимались.
     - Привезли однажды английских летчиков - я их сразу узнал по форме. Рослые ребята, как на подбор, - что наши черноморцы. Я на них через окошко смотрел. Построили бедняг во дворе крематория. Эсэсовцы, значит, как положено, вокруг с автоматами. Сердце у меня защемило от жалости. Через час-другой придется грузить их в лифт. А как помочь? Как сказать англичанам, что они последние минуты живут, воздухом дышат. Смотрю, эсэсовцы сбились в кучку, пошептались меж собой, и двое ушли. Возвратились они скоро с посылками, которые для заключенных Красный Крест присылает. И что ты думаешь? Охранники оставили одного эсэсовца караулить, а сами сложили автоматы на земле и пошли делить посылки: кому шоколад, кому консервы. У меня от радости все внутри полыхнуло: ну, думаю, сейчас начнется! Оружие рядом. И лежит оно ближе к летчикам, чем к охранникам. Я про себя решил: возьмутся англичане за оружие - первым к ним на выручку брошусь! Но проходит минута, вторая, стоят они и все меж собой по-своему разговаривают. «Хватайте, братишки, - хотелось крикнуть им, - хватайте автоматы! Умирать, так с музыкой!» Нет, стоят. Подозвал я одного политического, из нашей команды уборщиков. Фишем зовут. А Фиш мне говорит: «Конечно, они знают, что их ожидает. Я сам слышал, как начальник конвоя сказал, что он их привез прямо из веймарского гестапо, где им приговор о смертной казни зачитали». Я опять к окошку. Стоят, бедняги! Сосчитал - тридцать шесть парней. Двое не в английской форме, вроде американская, брюки с напуском. Тридцать шесть здоровых, сильных, и автоматы рядом! Видят же, куда их загнали, не слепые. И труба дымит, и трупы кругом, на тележках и так, штабелями сложены, и запах... Чему их там только в армии учили?! - Костя выругался.
     - А потом?
     - Что потом? Как телков на бойне...
     Из особой команды крематория Сапрыкину удалось бежать. Он познакомился с одним поляком, который ежедневно привозил трупы умерших из Малого лагеря. Костя узнал, что поляк крестьянствовал под Львовом, в Бухенвальд попал за то, что зарезал свою свинью без разрешения местной управы. По просьбе Кости он принес ему полосатый костюм и номер одного умершего русского. Этот костюм моряк несколько дней носил под своей форменной курткой - ждал удобного случая. И ему удалось проскочить в рабочую команду Малого лагеря. Под чужим номером он живет и сейчас.
     - Оттуда, из Малого лагеря, меня товарищи, политические, переправили в госпиталь. А там столкнулся с Пельцером. Ты помнишь его? Песни пел в вагоне. Он там фигура! Выручал меня он в госпитале, подкормил. - Костя, хотя и знал, что старик был знаком с морем только по пляжу, с восторгом называл Пельцера «черноморцем», «братишкой», «морской душой». Это была высшая похвала в устах севастопольца.
     - Из госпиталя свои перевели на кухню, в камбуз. Правда, не в качестве кока, а так, подсобным рабочим, кочегаром. - Это мне ближе. Не раз кочегарил, - закончил Костя.
     Андрей слушал моряка, а сам думал о летчиках. Неужели все так и было? Не хотелось верить. Андрей мысленно представил себя на их месте. Нет, он никогда бы не упустил такого момента. Никогда. Уж он-то знает, что надо делать с оружием, когда оно рядом лежит!
     - А вчера к нам в кочегарку немка заглянула, жена коменданта, - снова заговорил Сапрыкин. В офицерской форме, в сапогах. В руке хлыст. Осмотрелась, приказала что-то по-своему охраннику. Тот к нам: «Фрау Эльза говорит - жарко у печки, надо рубашки снимать». Пришлось скинуть робу, - моряк замолчал, потом встал и заторопился:
     - Засиделся я у тебя. Еще искать будут...
     Костя на прощанье по-медвежьи обхватил Андрея и попытался оторвать его от пола. Но как он ни пыжился, поднять боксера не смог.
     - Силен, братишка, силен!..
     Андрей напружинил мышцы и легко поднял Костю над головой.
     - Вот так надо...
     - Пусти. Задушишь...
     Бурзенко осторожно поставил Костю на пол.
     Глава восемнадцатая
     В субботу, как обычно, Карл Кох в сопровождении помощника лагерфюрера Эриха Густа на штабной машине медленно объезжал всю территорию концлагеря, останавливаясь чуть ли не у каждого барака. Штандартенфюрер был не в духе. Последние известия с Восточного фронта омрачали его: еще один город отдали большевикам...
     От придирчивого взгляда коменданта не ускользала ни одна мелочь. Он проверял чистоту унитазов, заглядывал под нары, тыкал пальцем в оконные стекла, скоблил ногтем по обеденным столам. В сорок пятом блоке ему показалось, что пол недостаточно выскоблен. Кох влепил пощечину застывшему старосте блока, а санитару велел всыпать двадцать пять палочных ударов.
     У дверей двадцатого барака несколько немецких заключенных - уборщиков лагеря - сооружали из обломка доски небольшую скамейку, чтобы в редкие минуты отдыха не сидеть на сырой земле.
     Кох притормозил машину. Узники, оторопев, вытянулись по швам.
     - Кто разрешил?
     Подбежавший лагершюце отрапортовал:
     - Староста лагеря, герр полковник!
     - Убрать.
     - Яволь! - рявкнул полицейский и побежал выполнять распоряжение.
     Кох поехал дальше. Он объезжал каждую улицу Большого лагеря, заходил во все бараки, побывал в мастерских, прачечной, кузне, бане, осмотрел подсобное хозяйство.
     На отдаленной поляне за Малым лагерем комендант остановил машину.
     Группа уголовников под руководством Трумпфа вкапывала в землю толстые сосновые колья и между ними натягивала веревку.
     - Что это?
     - Ринг, герр полковник, - торопливо объяснил помощник лагерфюрера. - Здесь в свободные часы немецкие криминальные заключенные будут бить русских политических.
     Штандартенфюрер вылез из машины. Густ поспешил за ним.
     Кох подошел к самодельному рингу, потрогал веревки. Усмехнулся. Фраза Густа «бить русских политических» ему явно понравилась. Он скользнул взглядом по рослым уголовникам, по их мощным бицепсам. Повернулся и молча зашагал к штабному «оппелю».
     Трумпф вопросительно посмотрел на Густа. Тот махнул рукой:
     - Продолжай.
     * * *
     Сегодня весь лагерь взбудоражен и гудит, как растревоженный улей. Рано утром с быстротою молнии все русские бараки облетела весть - немцы на Восточном фронте потерпели еще одно поражение! Разгромив фашистские танковые полчища в районе Курской дуги, Советская Армия перешла в новое наступление!
     Андрей эту новость узнал еще ночью. Перед самым рассветом его растолкал Батыр. Он с вечера куда-то ушел и, вернувшись, разбудил земляка.
     - Андрей, - зашептал он по-узбекски. - Наши наступают! Взяли Орел! Проснись, наши наступают!
     Андрей недоверчиво посмотрел на Каримова:
     - Это ты перед боем меня ободряешь.
     - Приемник не врет, - вспыхнул Батыр и сразу осекся. Потом быстро зашептал: - Это военная тайна. Но тебе доверяю. Ночью, наконец, собрали приемник. Понимаешь, наш радиоприемник! Мы слушали Москву, слушали сообщение Советского информбюро.
     Андрей обнял Каримова:
     - Это правда?
     - Клянусь Ферганой!
     Бурзенко вскочил на ноги и хотел от радости закричать на весь барак - пусть каждый знает о нашей победе! Но Батыр успел шершавой ладонью закрыть рот товарища.
     - Джины, сатана, ляжь! У каждой стены есть уши предателя.
     С утра, сразу же после завтрака, к Андрею приходили друзья, и каждый по-своему стремился подбодрить и вдохновить его. Гарри Миттильдорп принес новые брезентовые тапочки:
     - Подарок тебе от всех ребят из сапожной мастерской.
     Костя Сапрыкин забежал на минутку и, чтобы никто не увидел, вытащил из-за пазухи выглаженные белые трусы:
     - Почти новые. Выменяли за три пайки хлеба. А перед самым состязанием неожиданно появился лагерный полицейский и объявил:
     - Номер сорок тысяч девятьсот двадцать два вызывается в ревир.
     Товарищи переглянулись. Провал? Предательство?
     - Надо идти, - Андрей встал и направился к выходу.
     Следом за ним двинулась группа советских военнопленных.
     В ревире Андрея проводили в кабинет Соколовского. Пельцер, дружески подмигнув, вышел из кабинета и остался караулить возле дверей.
     - Да вы садитесь, садитесь. - Соколовский придвинул табуретку. - Сюда, к столу.
     Бурзенко сел на край табуретки.
     Соколовский открыл шкаф, вытащил из-за различных склянок с лекарствами небольшую бутылочку и вылил из нее в стакан какую-то прозрачную жидкость.
     - Нате, выпейте, - сказал он, - это даст вам силу.
     Андрей, встав, старался говорить как можно мягче:
     - Простите, доктор, но я не употребляю допингов. Мне возбудитель не нужен.
     - Это не возбудитель, нет, нет! - Соколовский замотал головой. - Это сахар. Самый настоящий сахар. Сто граммов сахара и столько же воды.
     - Сахар?! - удивился Андрей. Как давно он не произносил это слово! Он, кажется, забыл, как оно звучит.
     - Да, сахар, - в карих глазах Соколовского светились доброта и забота. - Мой немецкий коллега вчера выменял у охранников на мой портсигар. Пейте! Мы желаем вам только победы.
     Андрею вспомнилось, как дома, в Ташкенте, перед каждым боем он выпивал стакан прохладного ароматного виноградного сока.
     Бурзенко взял стакан. Жидкость была теплой, густой. Осторожно, боясь пролить хотя бы каплю, он перелил в бутылочку содержимое стакана, оставив на дне несколько капель.
     - Что вы делаете?
     - Доктор, я смогу драться и без сахара. А здесь есть люди, которым один глоток глюкозы возвратит жизнь. Отдайте им.
     Потом, налив в стакан из графина воды и поболтав ее, выпил. Вода показалась необыкновенно сладкой.
     Глава девятнадцатая
     Воскресный день, которого с нетерпением ожидали уголовники, выдался на редкость теплым, солнечным. К назначенному часу в дальнем конце лагеря, возле группы буковых деревьев и великана дуба, стали собираться обитатели Бухенвальда.
     В первых рядах вокруг импровизированного ринга прямо на земле уселись «зеленые». Они чувствовали себя хозяевами положения. Сегодня они перед тысячами узников, так сказать публично, покажут, что такое высшая, арийская, раса. Сила есть сила. И нация, обладающая этой сверхсилой, призвана править миром. А тот, кто не согнется перед ней, будет сломлен.
     А тысячи советских военнопленных и узников других национальностей пришли сюда, чтобы увидеть неизвестного русского смельчака, решившегося выйти на поединок с уголовниками, на поединок со своей смертью.
     На самодельном ринге хлопотал судья - политзаключенный француз Шарль Рамсель, один из старожилов Бухенвальда. В молодости он несколько лет боксировал на профессиональных рингах и выступал в качестве судьи.
     Первым на ринг вышел Жорж, появление которого «зеленые» встретили оглушительными аплодисментами. Уголовники его побаивались и уважали за силу. Он был их кумиром. Они утверждали, что Жорж был чемпионом Германии.
     Жорж, рисуясь, прошел через весь ринг к своему углу. Он не сел на табуретку, услужливо подставленную секундантом, и, подняв руку, раскланялся перед публикой. Боксер-профессионал оказался в своей стихии. Им нельзя было не любоваться. Широкоплечий, стройный, молодой. Под нежной атласно-белой кожей буграми перекатываются послушные мышцы. Каждая из них таит в себе запас взрывной энергии. Глядя на его холеную, тренированную фигуру, тысячи заключенных лишний раз убеждались в том, что Жорж и ему подобные не прогадали, выбрав Бухенвальд вместо Восточного фронта.
     Жорж искренне верил в фашистскую теорию сверхлюдей, считал себя чистокровным арийцем, рожденным для повелевания над представителями низшей расы. Он был на хорошем счету у эсэсовцев и добросовестно служил им своими тяжелыми кулаками.
     В Бухенвальд он попал почти добровольно, не захотев ехать на фронт. Однако в трусости упрекнуть его не мог никто, ибо Жорж не боялся смерти. Причины дезертирства были более глубокие. Спортсмен, как это ни парадоксально, боялся не гибели, а увечия, ранения. И не без основания. Что ожидало после войны однорукого боксера или безногого бегуна? Жорж думал всю ночь и к утру решил, что за колючей проволокой он сумеет сохранить и руки и здоровье. Придя к такому выводу, Жорж, по его выражению, «наломал дров». В одном из нацистских комитетов он набросился на своего руководителя, крупного фашистского спортивного деятеля, и избил его. Но, давая волю кулакам, боксер перестарался. Пострадавший поднял большой шум. Жоржа судили. Вместо ожидаемого легкого наказания ему «пришили», как он говорил, «политику» и отправили на пожизненное заключение в Бухенвальд. Но, несмотря на такой суровый приговор, Жорж лелеял надежду на амнистию после победы Гитлера в войне.
     Жорж появился на ринге в черных шелковых трусах с широким светлым резиновым поясом. Трусы украшала эмблема: черная фашистская свастика, вписанная в белый круг. На ногах Жоржа были белые кожаные боксерки. В этом наряде он выступал на многих знаменитых матчах.
     Андрей вышел на ринг, грустно размышляя. Три года назад, до войны, он страстно мечтал попасть в сборную команду боксеров Советского Союза и выступить в международных соревнованиях. Кажется, его мечта сбылась. Но разве о таком международном матче он мечтал?
     Появление Бурзенко зеленые встретили холодно. Но задние ряды, где разместились политические, дружно аплодировали, и шум рукоплесканий, нарастая, широкой волной катился к рингу.
     У Андрея прежде было не менее красивое и тренированное тело, чем у Жоржа. Он и сейчас широкоплеч и строен, но на могучей груди четко обозначились ряды ребер. Под тонкой загорелой кожей просвечивались косые полосы мышц - сухих, плотных и настолько рельефных, что по ним хоть изучай анатомию человека. Худоба и истощение, казалось, делали Андрея и ниже ростом, и слабее. Кто-то из зеленых выкрикнул:
     - Жорж, бей осторожней, а то скелет развалится!
     - Го-го-го! Ха-ха-ха! - прокатилось над первыми рядами.
     Андрей взглянул на своего противника, на массивные кисти его рук, тщательно забинтованные эластичным бинтом, и ахнул: «Эх, голова садовая, был в больнице, а бинты попросить забыл... Как же теперь?»
     Из задних рядов настойчиво протискивался к рингу Костя Сапрыкин.
     На него шумели, цыкали, но он упрямо лез.
     - Пропустите, пропустите...
     Едва Жорж вышел на ринг, Сапрыкин подметил на его руках бинты. А своему подопечному он их не достал. Костя моментально сбегал в больницу.
     Видя, что к рингу все равно не пробраться, Костя протянул банты впереди сидящим:
     - Передай русскому боксеру!
     Бинты поплыли над головами. Вскоре их вручили секунданту Андре - Гарри Миттильдорпу. Он начал быстро бинтовать кисти рук товарища. Бурзенко с благодарностью кивнул ему головой.
     Судья Шарль Рамсель старался соблюсти весь этикет международных соревнований. В центре ринга он расстелил белое полотенце и на него положил две пары боксерских перчаток. Потом подозвал к себе секундантов и, подбросив монету, разыграл право выбора перчаток. Оно досталось секунданту Жоржа. Тот долго ощупывал перчатки, мял их и наконец взял одну пару. Вторую подал Гарри.
     Рамсель тщательно проверил шнуровку перчаток, следя, чтобы шнурки были завязаны у большого пальца, - так требуют правила. Потом обратился к секунданту Жоржа:
     - Боксер готов?
     - Боксер готов, - ответил секундант.
     - Первый раунд! - торжественно объявил Шарль и сразу же раздался удар «гонга», которым служил кусок железа, висевший на одном из кольев. Возле него сидел секундометрист с песочными часами, взятыми из эсэсовской амбулатории.
     Жорж, вобрав голову в плечи, ринулся вперед, как таран. В маленьких глазах его сверкали огоньки. Он жаждал боя, хотел скорее отплатить этому русскому, осмелившемуся выйти с ним на поединок. Жорж обещал своим дружкам показать «настоящий класс бокса».
     И он его показал. Бойцы сошлись на середине ринга. Едва они сблизились, Жорж сразу, без подготовки, без разведки, обрушил на Андрея целую серию атак. Это были не беспорядочные атаки новичка, не нападение потерявшего самообладание спортсмена. Нет, Жорж пустил в ход сложный каскад продуманных и отработанных многолетними тренировками комбинаций, каждая из которых включала в себя серию из пяти-шести разнообразных ударов. Перчатки, словно черные молнии, замелькали в воздухе.
     Жорж бросил в бой, как говорят спортсмены, свои главные силы. Стремительно наступая, он учитывал, что противник знает тактику и обладает высокой технической подготовкой, но к матчу подготовлен слабо - голодный рацион сделал свое дело! На это и рассчитывал волк профессионального бокса. Это была его основная ставка. Жорж стремился бурным натиском деморализовать соперника, сломить его волю, заставить беспорядочно отступать. Потом, не давая ему опомниться, преследовать, загнать в угол ринга и несколькими сильными ударами подавить всякую попытку к сопротивлению.
     Андрей понимал все это. Натиск Жоржа был ошеломляющим, руки его работали, словно рычаги автомата. Андрей едва успевал защищаться, подставляя под тяжелые удары перчатки, плечи, предплечья. Он защищался с большим искусством и внимательно следил за Жоржем. По едва заметным движениям его плеч, повороту корпуса, перестановке ног Андрей угадывал момент следующего удара и мгновенно принимал меры к защите, он «нырял» под бьющую руку, умело приседал, так что перчатка противника проходила над самой макушкой, чуть касаясь волос, отклонялся в стороны, заставлял Жоржа промахиваться или мгновенно переносил вес тела на правую ногу, как бы делая отклон назад, и кулак противника, метивший в подбородок, бил воздух.
     Андрей ждал, что атаки вот-вот кончатся, противник выдохнется. Проходили минуты, вихрь ударов не ослабевал, а, кажется, возрастал. Отдельные удары иногда стали прорываться сквозь защиту. Принимать удары на себя, делая вид, будто они нечувствительны, чтобы обмануть противника, было рискованно. Когда-то Андрей не раз применял этот, далеко не блестящий, но эффектный прием. Но тогда все складывалось по-другому, и Бурзенко был другим. Сейчас не до эффекта. Отвечая на шквал ударов редкими прямыми ударами левой, только одной левой, Андрей стремился выскользнуть из сферы боя. Дальнейшее пребывание на дистанции удара становилось опасным.
     Жорж понял отход Андрея по-своему и ринулся за ним. Бурзенко отступил быстрыми скользящими шагами. Всем показалось, что он избегает сближения, избегает боя.
     - Русский трусит! - завопили зеленые.
     - Добивай его!
     - Бей доходягу!
     Но отступление в бою на ринге не бегство, а тактический прием, маневр. Русский отходил не назад, а в сторону. Отходил так, что за его спиной были не канаты, а большая часть ринга, свободное пространство, широкое поле действий и маневров. И Андрей умело маневрировал, ускользал, заставлял Жоржа часто промахиваться.
     Зрители слабо разбирались в тонкостях боксерского искусства. Они видели, что наступает Жорж, атакует Жорж. Значит, он хозяин ринга, он хозяин положения. В рядах зеленых стоял шум. Бандиты буйно выражали свою радость, криками подбадривали своего боксера.
     Политические смотрели молча и «болели» за Андрея. Особенно остро переживал Костя Сапрыкин. Когда подошли Левшенков, Симаков и Кюнг и спросили, как идет бой, Костя безнадежно махнул рукой.
     И только некоторые заключенные, понимавшие толк в боксе, сидели как завороженные. Перед ними на этом примитивном ринге разворачивался один из самых красивейших поединков, какой когда-либо им приходилось видеть даже на крупнейших международных встречах. Два бойца, разные по внешнему облику, темпераменту и характеру, представляли собой различные боксерские школы. Темпераментный и упорный в достижении намеченной цели Жорж являлся типичным представителем западного профессионального спорта. Его стратегия основывалась на четко разработанном плане боя, в основу которого легли строго подобранные тактические элементы, состоявшие из целого ряда хорошо отработанных и доведенных до автоматизма серий ударов. Руки, натренированные годами, работали, как рычаги машины. Мозг выполнял роль не руководителя, а скорее контролера, который следил за тем, чтобы все части машины работали слаженно, четко, ритмично и неукоснительно выполняли принятый план. Никаких отклонений, никаких изменений. И, казалось, горе тому, кто попадется под эти рычаги живого автомата!
     Андрей представлял советскую спортивную школу. В противоположность Жоржу, он был глубоко убежден, что успех на ринге, так же как и победа в шахматном поединке, приходит к тем спортсменам, которые в ходе сражения, в ходе постоянно меняющихся ситуаций сумеют разгадать замысел противника и противопоставить им свой замысел, более эффективный. Андрей верил, что бокс - это искусство, искусство боя. И, как всякое искусство, он не терпит ни шаблона, ни подражаний, ни тем более заранее подготовленных схем.
     Сохраняя, насколько это возможно в бою, хладнокровие, Андрей уже к середине первого раунда знал все тактические приемы противника и его технику построения серийных ударов. Они, чередуясь друг с другом, непрерывно повторялись. В бурном каскаде ударов Андрей увидел то, о чем читал в учебниках бокса, в книгах воспоминаний ветеранов ринга, увидел то, о чем неоднократно рассказывали тренеры: Жорж действовал шаблонно. Начав комбинацию, он обязательно стремился проводить ее до конца, вне зависимости от того, доходят удары до цели или нет.
     Этим и воспользовался Бурзенко. Он быстро приспособился к манере Жоржа, угадывал начало очередной серии ударов и мгновенно находил наиболее выгодное защитное контрдействие. Таким образом, отступая, делая шаги то вправо, то влево, он предупреждал и обезвреживал почти все удары Жоржа. И в то же время, защищаясь, успевал наносить удары сам. Они были редкими, но точными.
     Звук гонга разнял бойцов. Жорж, улыбаясь публике, прошел в свой угол и не сел на табуретку. Оперевшись руками о канаты ринга, он сделал несколько приседаний. Он даже не обратил внимания на секундантов, которые стали торопливо обмахивать полотенцем его лицо, водить влажной губкой по лоснящейся от пота груди. Он как бы демонстрировал свою высокую тренированность, выносливость.
     - Рисуется, - зло кивнул Костя Сапрыкин в сторону Жоржа.
     - Нет, это не рисовка, - поправил Левшенков, - а психическая атака, на нервы действует. «Смотрите, какой я, меня никакая усталость не берет!»
     Бурзенко сел на табуретку, откинувшись всем телом на угол ринга. Уставшие руки положил на веревки. Короткая минута. Только одна минута - так мало времени для отдыха, для восстановления сил! Андрей полузакрыл глаза, подставляя лицо под свежий ветерок. Гарри Миттильдорп в ритм дыхания боксера взмахивал влажным полотенцем. Как приятно его прикосновение к разгоряченному телу!
     - Держи Жоржа на дистанции, - шептал Гарри, - выматывай...
     Андрей улыбнулся. Легко сказать - выматывай! Он только защищался, избегая обмена ударами, и то как устал! Эх, если бы встретился он с Жоржем не сегодня, а года два назад. Тогда бы он показал настоящий русский бокс! А сейчас опять начинается предательское головокружение и тошнота. А ведь только один раунд прошел, только один...
     Андрей открыл глаза. Прямо перед ним в углу Жорж. Могучая спина, большие руки. И Андрей еще сильнее возненавидел его, своего противника, своего врага - сытого, здорового, сильного.
     Удар гонга поднимает Андрея. Жорж большими шагами спешит навстречу. Первый раунд его не удовлетворил. Хотя внешне, кажется, план и выполняется: он гоняет по рингу этого русского, он непрерывно наступает. Но наступает, не чувствуя себя хозяином положения. Он наступает, но не так, как хотел бы, бьет, но чуть ли не все удары идут впустую. Противник все время ускользает. Что это значит, черт возьми?
     Во втором раунде Жорж решил во что бы то ни стало загнать Андрея в угол: «Пора кончать»... Прикрыв подбородок поднятым левым плечом и выставив тяжелые кулаки, Жорж бросился в решающую атаку.
     Андрей бил его вразрез, бил левой рукой в голову, снизу вверх. И тут же как бы вдогонку левой руке бросал вперед правый кулак.
     Лицо Жоржа стало красным. Глаза наливались кровью. Он на мгновение остановился, как бы недоумевая, и снова ринулся вперед.
     - Браво! - завопили зеленые.
     Андрей, побледнев, шагнул навстречу Жоржу. Они схватились в центре ринга, сошлись на средней дистанции, осыпая друг друга градом ударов. Чаще бил Жорж. Казалось, он превратился в сторукого человека: его удары сыпались со всех сторон.
     Но Андрей не отступал. Не отходил. Он вел бой! И этого было достаточно, чтобы политические наконец выразили свои чувства:
     - Андрей!
     - Давай!
     - Лупи зеленых!
     И все поняли: настала решающая минута. Андрей преобразился. Он весь собран, скуп в движениях и вместе с тем действует быстро, точно и хладнокровно. Он - воля. Он - один сжатый кулак. И, несмотря на удары, которые все чаще и чаще прорывались сквозь защиту, Андрей упрямо увеличивал темп боя. Темп возрастал с каждой секундой. Так схлестываются две встречные волны и, не отступая, вспениваются, закипают и устремляют друг друга вверх.
     Зрители шумно выражают свои чувства. И политические, и зеленые волнуются, кричат, спорят. Над поляной стоит сплошной гул. Два раза судья на ринге кричал: «брэк» («шаг назад») - и грозил пальцем Жоржу. Тот, нарушая правила соревнований, бил Андрея открытой перчаткой, локтем, толкал, пытался нанести удар даже ногой.
     - Наказать его! - требуют политические.
     - Судью долой! - орут преступники.
     Атмосфера накалялась.
     И Жорж начал терять самообладание, терять контроль над своими действиями. Его мозг все так же точно фиксировал происходящее, но не успевал понять: что же происходит?! Почему русский, который трусливо бегал весь первый раунд, не отступает, а идет навстречу его тяжелым ударам? И почему, черт возьми, кулаки Жоржа не попадают, не достают цель? Ведь подбородок русского почти рядом...
     Думать, анализировать ход боя тренированный годами автомат не мог. Тем более в бою с предельно высоким темпом. Жорж стал злиться. А русский «доходяга», как его презрительно называл Жорж, чувствовал себя, словно рыба в воде. Он оказывался то справа, то слева от Жоржа и находился по-прежнему в центре ринга. Не отступал. Не уступал. И неизменно вел бой на средней дистанции, на дистанции, казалось бы, выгодной Жоржу и невыгодной ему, Андрею. Что же происходит? Кто из них нападает? Кто защищается? Кто, черт возьми, ведет бой?
     Жорж на мгновение растерялся. И он попытался выйти из сферы боя, чтобы осмотреться, понять обстановку. Но сделать этого не успел.
     Умение выжидать на ринге - основа тактики, одна из основ искусства боя. Андрей, напрягая всю волю, собрав всю энергию и спокойствие, в вихре атак терпеливо ждал, ждал этого мгновения. Ждал, когда на десятую долю секунды Жорж забудет об осторожности, забудет о защите. И это мгновение пришло!
     (Продолжение в следующем номере.)


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex