(Продолжение. Начало в № 231 за 2007 г.)
     - Слушаю.
     - Герр майор, вы как-то рассказывали, что у вас есть свое имение. Возле Фрейбурга. Красивые там места!
     Говен расплылся в улыбке.
     - Какой там воздух! Наша немецкая Швейцария. Как там хорошо сейчас, ты даже и не представляешь.
     Гельмут подался чуть вперед:
     - Герр майор... Простите за любопытство: какой доход приносит вам имение?
     Говен закурил сигарету и важно произнес:
     - Три тысячи чистого.
     «Врешь, голубчик, – подумал Тиман, – на твой счет поступает только тысяча восемьсот сорок две марки».
     - А если бы вам сейчас, герр майор, на стол положили... – Гельмут немного помедлил и мечтательно произнес: – Ну, скажем, сумму, равную десятилетнему доходу. А?
     Говен поднял глаза на Тимана и рассмеялся.
     - Я не мечтатель.
     - А все-таки, – не унимался Тиман. – Скоро рождество, можно и помечтать. Предетавьте, что однажды вы открываете кабинет и видите на вашем столе тридцать тысяч марок...
     - Глупости, – сказал главный врач, – глупости вы говорите. – и, помолчав, снова рассмеялся. – Коммунист! Мечтатель! Все вы такие... Живете иллюзиями! То народам земной рай обещаете, этот самый коммунизм, то всякие пятилетние планы выдумываете...
     Говен ткнул сигарету в пепельницу и продолжал:
     - Учиться надо у американцев. Там не мечтают – делают деньги. – и уже совсем другим тоном, видимо, вопрос Тимана попал в цель, тихо спросил:
     - А какая добрая фея их положит на стол?
     Гельмут Тиман глубоко затянулся и, медленно выпустив дым, сказал, раздельно произнося каждое слово:
     - Что бы вы сказали, герр майор, если бы Кушнир-Кушнарев неожиданно заболел... за тридцать тысяч?
     Лицо майора стало жестким. Он впился глазами в Гельмута. Рука эсэсовца медленно потянулась к кобуре, но остановилась. Тридцать тысяч – это, черт возьми, целое состояние! Говен сглотнул слюну:
     - Хорошо, согласен.
     У Тимана отлегло от сердца.
     - Только не золотыми зубами, – брезгливо поморщился Говен. – Чистой валютой. В марках!
     Через полчаса дежурный эсэсовец вручил провокатору повестку, подписанную самим главным врачом: Кушнир-Кушнареву предлагалось немедленно явиться в лагерную больницу для профилактики против сыпного тифа.
     В одежде Кушнир-Кушнарева при осмотре была «обнаружена» вошь. Санитары «нашли» еще одну в постели провокатора.
     - Придется вас положить в больницу, – сказал Тиман.
     - Нет-нет, я в больницу не лягу, –
     задрожал негодяй. – И лекарств пить не буду! И уколы делать не дам!
     Главный врач презрительно осмотрел дряблое тело наркомана: за эту гадину дают тридцать тысяч! И распорядился:
     - Положить Кушнир-Кушнарева в отдельную палату, под мой контроль.
     Потом бросил бывшему царскому генералу:
     - Вас будет лечить сам начальник отделения доктор Тиман.
     - Спасибо, герр майор, спасибо, – улыбка застыла на лице Кушнир-Кушнарева.
     Провокатора поместили в отдельной палате. Еду для Кушнир-Кушнарева по распоряжению Говена доставляли солдаты из эсэсовской кухни.
     Тиман понимал, что, пока марки не будут у Говена на столе, ни одного волоса не упадет с головы предателя.
     А перевести драгоценности в валюту было непросто. Центр искал способ переправить их из концлагеря в Веймар и в городском банке обменять на деньги.
     Кухонная команда еженедельно ездила в Веймар получать продукты для эсэсовцев. В команде были свои люди. Им и поручили ответственную операцию. Русский подпольщик Александр Позевай до войны работал в Киевском уголовном розыске и хорошо знал, как воры прячут золото и бриллианты. Его советами воспользовались немецкие друзья. Старый коммунист Роберт Зиверт, имевший связи с подпольной коммунистической организацией Тюрингии, дал явки в рабочих кварталах.
     - Передайте от меня привет, и вам помогут.
     В канун отъезда кухонной команды старший вещевого склада Отто Галле вынес драгоценности. Он их заранее отобрал и держал в специальном тайнике. Однако, несмотря на все предосторожности, эсэсовец Бамбус, отвечавший за вещевой склад, обратил внимание на исчезновение части слитков. Он кинулся прямо к Галле:
     - Куда идет золото?
     Отто не растерялся. Он таинственно прошептал:
     - Герр коменданту.
     Бамбус прикусил язык. Тут уж он был бессилен, против ветра не плюнешь. Он промычал что-то насчет осторожности и посоветовал:
     - Ты только записывай для учета. А то берет начальство, а расплачиваться своими головами нам придется.
     В канун рождества Гельмут Тиман выложил на стол перед остолбеневшим майором тридцать тысяч новеньких марок:
     - Не трудитесь считать, герр майор, цифра точная. Говен опустился на стул. Несколько секунд неподвижно смотрел на тугие пачки, горкой наваленные на письменном столе. Тридцать тысяч. Черт возьми, целое состояние! Главный врач выдвинул ящик письменного стола и торопливо сложил в него пачки ассигнаций. Щелкнул замок. Майор СС Говен поднял глаза на заключенного:
     - Кушнир-Кушнарев ваш. Смею надеяться, что не останется никаких последствий?
     Тиман благодарно кивнул.
     Гельмут уже подходил к двери, как вдруг в кабинете послышалось шипение репродуктора. Тиман насторожился. В следующее мгновение из динамика раздался скрипучий голос рапортфюрера:
     - Лагерь, слушай. Приказ! Руководителю блока девяносто девять немедленно явиться к воротам...
     Тиман знал: в девяносто девятом живут палачи. Значит, предстоят новые казни.
     - ...Команда крематория, слушай! Немедленно выслать к воротам шесть человек...
     Гельмут скрипнул зубами. Трусливые убийцы, торопятся жечь, замести следы.
     - ...Лагерь, слушай! Немедленно явиться к воротам Кушнир-Кушнареву!
     Тиман вздрогнул. Значит, привезли русских... Нужен провокатор, предатель, чтобы уничтожить лучших... А он еще жив!
     Гельмут сурово посмотрел на майора. Говен взял телефонную трубку и подчеркнуто спокойным тоном сообщил канцелярии:
     - Кушнир-Кушнарев болен. Он находится в больнице в тяжелом состоянии.
     Узник быстро вышел из кабинета. Надо скорей, сейчас же... Лишь бы не оказался включенным динамик. Лишь бы Кушнир-Кушнарев не слышал вызова... Надо успеть...
     Около палаты он увидал встревоженного Пельцера. Приблизившись к санитару, Тиман полушепотом выдохнул:
     - Динамик?
     - Я проследил за этим, геноссе Гел
     ьмут. Динамик выключен. Провокатор пока ничего не знает.
     Войдя в палату, Тиман любезно улыбнулся Кушнир-Кушнареву:
     - Как себя чувствует господин генерал?
     - Кажется, неплохо. – Кушнир-Кушнарев подобострастно оскалил гнилые зубы. Этому усердному врачу он начинал доверять. – Ваши уколы «таубенцукера» возвращают мне силы.
     - О! Это совершенная правда. «Таубенцукер» – прекрасное средство! Я убежден, что вас уже можно выписывать из больницы. Но для большей уверенности сделаем еще укол.
     И Тиман стал подготавливать шприц.
     Бывший царский генерал, задрав рубаху, обнажил костлявую желтую спину.
     Тиман вонзил шприц под кожу.
     Провокатор судорожно взмахнул руками, застонал и рухнул на пол. Смерть была мгновенной.
     А по всему Бухенвальду снова гремели репродукторы:
     - Больница, слушай! Больница, слушай! Доставить Кушнир-Кушнарева к воротам в любом состоянии!
     Главный врач Бухенвальда нервно нажал кнопку звонка. Вбежал дежурный санитар.
     - Гельмута Тимана ко мне. Немедленно!
     В конце концов, пусть Кушнир-Кушнарев подыхает. Но в данный момент, черт возьми, гестапо нужно успокоить.
     Без стука вошел Тиман. Говен нервно барабанил пальцами по столу:
     - Необходимо Кушнир-Кушнарева на пару часов выбросить к воротам.
     Тиман подавил усмешку.
     - Кушнир-Кушнарев мертв, герр майор.
     Говен вскочил. Заходил по комнате. Потом схватил трубку телефона. Он звонил самому лагерфюреру Шуберту.
     - Макс, это я. Я, Говен... Как мне сообщили, этот несчастный Кушнир-Кушнарев уже мертв. Сдох! Понимаешь, сдох!
     Десятки тысяч узников недоумевали. Приказы сыпались из репродуктора один за другим. Что-то случилось. Что именно – никто не знал. Но заключенные понимали: если эсэсовцы всполошились, нервничают, значит, случилось нечто такое, чему узники могут радоваться.
     Захлебываясь от гнева, рапортфюрер снова орал в микрофон:
     - Больница, слушай! Больница, слушай! Немедленно доставить труп Кушнир-Кушнарева в гестапо.
     Говен сидел за своим столом, сжав виски ладонями. «Труп царского генерала могут вскрыть. Станет ясна причина смерти. Черт возьми, из-за этого вшивого агента может завариться каша! И больше всех достанется мне... Моя диссертация... Карьера... Имение...»
     Майор Говен, продолжая нервничать, неотрывно следил за движением минутной стрелки настольных часов.
     Наконец раздался телефонный звонок. Говен судорожно схватил трубку и услышал хрипловатый голос начальника крематория:
     - Герр майор, докладывает старший фельдфебель Гельбиг. Ваш приказ выполнен!
     Майор СС Говен поднимается со стула. В кабинете раздается его громкий смех.
     - Ха-ха-ха! Гестаповцы опоздали!..
     Через минуту он любезно разговаривает с начальником гестапо:
     - Слушай, Губерт, дружище, ты немного опоздал. Кушнир-Кушнарева нет. Эти остолопы из крематория уже сожгли его. Надо было раньше. Сожжен – и ничего не поделаешь.
     На этот раз майор СС Говен говорил правду.
     Глава двадцать четвертая
     Глубокой мартовской ночью взвыли сирены, захлопали выстрелы. Сонных узников палками поднимали с жестких постелей и гнали на аппель-плац. Андрей вместе с другими, поеживаясь от холода, спешил на центральную площадь.
     - Сами не спят, гады, и другим не дают...
     Заключенные быстро заполняли площадь. Шли молча. Многие чертыхались, скрывая радость: ночная тревога – это побег!
     Кто-то вырвался из клетки концлагеря! Счастливого пути, неизвестный товарищ!
     Дежурный эсэсовец брызжет слюной в микрофон, и его голос разносится по Бухенвальду:
     - ...Администрация лагеря примет все меры к тому, чтоб навести порядок. Тот, кто не желает подчиняться железному порядку, пойдет в «люфт». Отныне и навсегда устанавливается система заложников. За каждого, кто вздумает бежать, будут отвечать его товарищи. Ибо они, зная о побеге, своевременно не информируют администрацию и, таким образом, являются косвенными соучастниками совершения побега. И если сегодняшние беглецы не будут обнаружены, тогда...
     Из длинной речи эсэсовца стало известно, что совершен групповой побег. Бежали пятнадцать человек. Они сделали подкоп. Среди беглецов – Иван Пархоменко. Бурзенко узнал об этом, услышав хорошо помнившийся ему номер.
     У Андрея захватило дыхание. Как бы он хотел быть в числе бежавших!
     Пошел мелкий дождь. Холодные капли падают на разгоряченные головы, стекают струйками по спине. Одежда постепенно намокает. Узники жмутся плотнее друг к другу, пытаясь согреться.
     - Теперь настоимся.
     Время идет медленно. Блокфюреры зверствуют. Они мечутся, наводят равнение ударами палок. А до рассвета еще далеко.
     Наступает хмурое утро. Мелко моросит дождь. Узники промокли до костей. Одежду хоть выжимай. И долго ли еще будет длиться эта пытка?
     Так прошел день. К вечеру загремели барабаны, послышались отрывистые команды. В распахнутые ворота въехала крытая грузовая автомашина. В кузове толпились автоматчики.
     Беглецы пойманы!
     Андрей похолодел. Он приподнимается на цыпочки и поверх голов товарищей видит, как мордастые эсэсовцы сбрасывают трупы на землю. Десятки тысяч узников притихли. Только гремят барабаны, да в микрофон визжит самодовольный фашист:
     - ...Такая участь ожидает каждого, кто осмелится высунуть свой нос за пределы лагеря. Великая, могучая Германия, самая гуманная и справедливая страна, может стать жестокой для тех, кто выступает против ее справедливых законов...
     Надрывно гремят барабаны. Раздается команда Макса Шуберта. Кричат блокфюреры. Взмахивают палками надсмотрщики. Для устрашения и в назидание заключенных побарачно, команду за командой, прогоняют мимо растерзанных беглецов: смотрите и трепещите!
     Первыми идут французы. Поравнявшись с теми, кто отважился попытать счастья и вырваться на свободу, они как по команде вскидывают руку. Они отдают воинскую честь героям.
     Злоба перекосила лицо рапортфюрера. Эсэсовцы и надсмотрщики, взмахнув палками и плетками, бросились в гущу колонны. Палачам не понять, что они не могут сломить дух солидарности, силу дружбы людей, ненавидящих фашизм. Узники колонна за колонной проходят перед изуродованными трупами смельчаков. Идут тихо, в скорбном молчании. Прощайте, дорогие товарищи! Придет время – мы за все отомстим...
     Андрей вместе со своими друзьями всматривается в погибших. Их лица изуродованы до неузнаваемости.
     Андрей замедляет шаги, ищет взглядом Ивана Пархоменко. Но его почему-то нет. Не может быть. Он вспоминает, что у Ивана была половина уха. Андрей еще раз внимательно просматривает убитых. Ивана среди них нет! Он жив! Он ушел!
     - А это – это другие... Их вместо тех...
     Весь день только и говорили о групповом побеге. По заданию подпольного интернационального антифашистского центра активисты вели разъяснительную работу среди заключенных. Они разоблачали «хитрость» эсэсовцев. Концлагерь походил на растревоженный улей.
     Удачный побег Ивана Пархоменко и его группы всколыхнул душу боксера. Андрей целыми ночами напролет лежал с закрытыми глазами и думал, думал. Бежать. Бежать этой весною. Во что бы то ни стало!
     Бурзенко чувствовал себя обиженным. Как же так? Иван Пархоменко, близкий человек, который был добрым наставником Андрея, не только не предложил ему участвовать в побеге, но даже не сказал о том, что побег готовится. Не пришел и проститься. Подпольный центр, конечно, знал о побеге, руководил им. Это факт. А Андрею никто из подпольного центра не намекнул на это. О нем забыли. Конечно, забыли! Но кто он такой, чтоб о нем заботились? Командир? Нет. Политработник? Он простой солдат, рядовой Советской Армии, комсомолец. И все. А сколько таких, как он? Тысячи. Десятки тысяч. И каждый рвется на свободу. А разве всех в побег снарядишь? Нет, чтобы освободить всех, другое требуется. Массовые выступления, чтоб всем сразу. Восстание!
     При этой мысли Андрей оживился. Восстание! Вот тогда б досталось и эсэсовцам, и «зеленым». Боксер мысленно представил себя в первых рядах штурмующих. Горят эсэсовские склады, дым окутал административный городок. В проволоке проделаны проходы. Везде бой. Он с группой товарищей захватывает главные ворота, влезает на башню, срывает немецкий флаг и на его место прикрепляет красное знамя. Бухенвальд свободен!..
     На этом радужная картина, нарисо
     ванная воображением, обрывалась. Восстание? А где оружие? С пустыми руками на пулеметные вышки не полезешь. Нужна военная организация. Чтобы, как в армии, – батальоны, роты, взводы. У каждого свое задание. Тогда б иное дело...
     Сколько б Андрей ни думал, он приходил к одному решению: надо самому начинать готовиться к побегу.
     И Андрей решил поговорить с Батыром.
     Каримов, внимательно выслушав исповедь Андрея, спросил:
     - А как же бокс?
     - Никак, – разозлился Андрей. – И выступать больше не буду! Я хочу настоящей борьбы. Понимаешь, настоящей!
     - А бокс что – не настоящая? – в прищуренных глазах Каримова прыгали насмешливые искорки.
     Андрей промолчал и сердито посмотрел на ферганца.
     - Слушай, земляк, – Каримов начал говорить по-узбекски. – У нас в Фергане есть пословица: «Дурная мысль хуже змеи – она укусит даже сидящего на верблюде». Не надо горячиться, надо серьезно подумать.
     О твоем желании совершить побег я доложу центру. Если сочтут нужным и возможным...
     - А если не сочтут?
     - Молодой, горячий, – укоризненно сказал Батыр. – А знаешь ли ты, шайтан, что ради тебя десятки людей рискуют своими жизнями?
     - Ну уж, рискуют! – недоверчиво сказал Андрей.
     - Да, рискуют. Рискуют по указанию центра, чтоб тебе достать лишнюю пайку хлеба, чашку похлебки, кусочек мармеладу. Они сами не едят, тебе отдают. Рискуют наши товарищи, которые сидят в канцелярии, оберегая твою личную карточку. А то б ты давно уже зашагал к третьему окошку и вылетел в трубу, в «люфт». Ты у фрицев на примете. Рисковали и те, кто помогли тебе выбраться из команды штрафников, держали в госпитале, устраивали на легкую работу. Ты думаешь, что это все так, за твои красивые глаза?
     Андрей опустил голову.
     - И теперь, когда на тебя возлагается большая надежда, ты хочешь бежать. Так не годится, друг. Бежать легче, чем бороться. Ты пока здесь нужен. Даже не представляешь, как нужен! Это не просто бокс. Это... – Каримов сделал паузу. – В общем, когда-нибудь сам узнаешь.
     Андрея не удовлетворил этот разговор. Конечно, в словах Каримова была правда. Бурзенко во всем с ним согласен. Даже как-то на душе стало приятно, с ним говорили, как в армии: строго, требовательно, серьезно. Вместе с тем в словах ферганца Андрей ясно видел какую-то недосказанность.
     И Андрей, оставаясь при своем мнении, решил еще поговорить с Иваном Ивановичем.
     Глава двадцать пятая
     Степану Бакланову спать не хочется. Он выглядывает в окно: рассвет почти на носу, солнце вот-вот выкатит. Проклятое оружейное масло хуже дегтя. Степан сладко потягивается и снова сует руки под струю воды. Чернота, оставленная на пальцах и ладони промасленными частями пистолетов, отмывается с трудом. Вода холодна, и мыло почти не мылится – скользит в руках.
     На душе радостно. Еще бы! Пять новеньких «вальтеров» прибавится в потайном складе. Их только надо испытать.
     У каждого пистолета, у каждой даже самой маленькой их части – героическая биография, трудная судьба, путь, полный драматизма. Сколько отваги и изобретательности проявляют подпольщики, антифашисты разных стран, чтобы под носом у эсэсовцев, в цехах военного завода «Густлов-Верке», расположенного рядом с Бухенвальдом, рискуя своей жизнью, сделать лишние детали пистолетов, лежащих сейчас перед Степаном. Охранники и надсмотрщики зорко следят за каждым шагом заключенных, мастера ведут строгий учет каждому кусочку металла, каждой изготовленной части.
     Уполномоченный центра Леонид Орлов стал форарбайтером в пистолетном сборочном цехе, «правой рукой» известного нацистского оружейника Вицмана, того самого, который изготовлял именные пистолеты Гитлеру, Гиммлеру, Геббельсу и Кальтенбруннеру. Товарищи предупреждали Орлова: смотри, будь осторожен, такого мастера не проведешь! Но советский патриот, будучи прекрасным специалистом, сумел завоевать доверие Вицмана и за его спиной развернул подрывную работу.
     Орлов поставлял самую основную деталь пистолетов: корпуса.
     Но добыть детали оружия проще, чем пронести их в лагерь. Узников, возвращающихся после работы на заводе в Бухенвальд, сопровождает конвой. В главных воротах эсэсовцы прощупывают зоркими глазами рабочие команды. Малейшее подозрение – и обыск. Обыскивают и без подозрения, выбрав заключенных наугад из каждой команды. Иногда подвергают тщательному обыску и всю команду заключенных. В этих случаях подпольщику с оружием – смерть. Даже маленького безобидного винтика достаточно для отправки в «хитрый домик».
     И все же храбрецы проносят оружие. Уполномоченный центра по внешним командам офицер Николай Сахаров, которого подпольщики в шутку называли министром иностранных дел, подобрал группу отчаянных храбрецов. И опять пригодились познания бывшего сотрудника уголовного розыска Александра Позевая. Части пистолетов прятали в деревянных подошвах, в рукавах курток и других местах одежды. Рискуя жизнью, подпольщики доставляли в Бухенвальд оружие.
     Ночами в умывальных и уборных, на чердаках и в подвалах из принесенных частей собирали пистолеты, винтовочные обрезы и гранаты. Но будет ли это оружие стрелять? Сборка происходила при свете коптилки, без надлежащих инструментов. Кроме того, отдельные детали порой не соответствовали марке оружия, и их приходилось подгонять вручную. Такое оружие требовало тщательной проверки, испытания боевых качеств. Но как это сделать в концлагере?
     Подпольный интернациональный центр решил считать достаточным, если оружие подает патроны и подающие механизмы работают слаженно. Степан Бакланов не мог согласиться с таким решением. А вдруг в решающую минуту оружие откажет или, что еще хуже, взорвется в руках? Нет, с этим он никак не мог примириться. И Степан нашел место для испытания. Это была запасная канализационная труба, проходившая в центре лагеря. Ее люк находился за Малым лагерем возле небольшого сарайчика рядом с мусорным ящиком. Но неподалеку от люка находилась сторожевая вышка. С наступлением темноты каждый клочок земли освещался мощными прожекторами. После нескольких неудачных попыток Бакланов понял, что ночью к люку не пробраться.
     И тогда он предложил сделать это днем. На него посмотрели, как на сумасшедшего. Но, выслушав доводы Бакланова, подполковник Смирнов оценил правильность отчаянного замысла.
     Оставалось выбрать день и час.
     - В воскресенье, – предложил Левшенков, – когда за Малым лагерем на поляне идут боксерские состязания. Тогда и людей там много, и шуму больше чем достаточно.
     И вот сегодня после обеда Бакланов должен провести испытания. Успешно ли они пройдут? Удастся ли незаметно опуститься в люк? Как далеко будет слышен звук выстрела? Все эти вопросы волновали Степана. Он уже давно вымыл руки и лежит в блоке на своем месте, накрывшись одеялом. Но разве заснешь, когда сердце тревожно колотится, а мысли одна за другой проносятся в мозгу? Степан отвернулся к стенке и натянул одеяло на голову.
     В то самое время, когда Бакланов ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть, в седьмом блоке встретились подполковник Смирнов и Николай Кюнг. Они обсуждали важный вопрос: как организовать охрану Бакланова и обеспечить безопасность испытаний.
     - Все будет сделано, товарищ подполковник, – в голосе Кюнга звучали твердость и решительность.
     - Я надеюсь на тебя, Николай, – Смирнов пожал ему руку, – а то у Степана горячности много. Видимо, в детстве был сорвиголовой. Отчаянный и рискованный!
     Но Степан Бакланов в детстве не был ни отчаянным, ни сорвиголовой. У сына курского крестьянина было тяжелое, трудовое детство. Он вырос в селе Каплино, что в пяти километрах от города Старый Оскол. Село насчитывало более семисот дворов. Но расположено оно на берегу реки, которая своими старицами, превратившимися в заводи и затоны, разделила село на небольшие островки, на капли. Отсюда и пошло название – Каплино.
     Осенью 1928 года сверстники Степана пошли в школу. Очень хотелось учиться и ему, Степану. Но его не пустили родители: надо малолетних нянчить.
     В один из дней сверстники, соседские ребятишки, направляясь в школу, позвали и Степана.
     - Степ, айда с нами в класс. А потом вместе домой пойдем.
     На вопрос учительницы, что это за мальчик, ребята ответили шуткой:
     - Анисья Ивановна, это новый ученик!
     Степан сидел весь съежившись: сейчас его выгонят. Но учительница не выгнала. Она расспросила его, чей он, как зовут, потом погладила ласково по голове:
     - Так тебе очень хочется учиться?
     - Очень-преочень, – вздохнул Степан.
     - Ну, ладно, – ответила учительница, – приходи и завтра. Посмотрим, что из тебя выйдет.
     С какой радостью летел Бакланов домой! Ему хотелось прыгать и кричать всем встречным: «Смотрите на меня, какой большой я! Я уже школьник!»
     Дома это известие встретили весьма сдержанно.
     - А кто будет за меньшими глядеть? – мать осуждающе смотрела на сияющего сына.
     Отец оказался более покладистым. Он сделал заключение:
     - Походи до морозов.
     Но месяца через полтора учительница встретилась с отцом по пути в город и сказала:
     - Сын-то ваш один из лучших в классе. Ему обязательно учиться надо!
     Отец, видимо, был польщен такой характеристикой и дал согласие оставить сына в школе. Так Степан Бакланов был «утвержден» в учениках.
     Учился Степан прилежно, с большой охотой.
     Школа имела хороший земельный участок, фруктовый сад, огород. Все работы на пришкольном участке выполнялись самими учащимися. С каким детским задором и старательностью стремился каждый ученик обработать отведенную ему грядку, прополоть свой участок капусты, полить рассаду! А с какой любовью и вниманием знакомились в школьном саду с правилами посадки фруктовых деревьев, методами прививок, обработкой почвы. При школе имелась и своя столярная мастерская. В зимнее время ученики пилили, строгали, клеили, сбивали...
     И, конечно же, был свой спортивный городок (школьники построили его сами): кольца и подвесной канат, лестница и турник, футбольное поле и ямы для прыжков, секторы для метания и волейбольная площадка. Пусть спортгородок не имел должного оборудования и многие спортивные снаряды были сделаны самими ребятами, но зато какие жаркие состязания разгорались на этих самодельных турниках и футбольном поле! Степан Бакланов был одним из вожаков школьных физкультурников. Ни одно состязание не проходило без его участия. Но наибольших успехов он добивался зимой в конькобежных соревнованиях. Уж тут никто не мог с ним соперничать. Степан утверждал, что и летом он смог бы опережать сверстников, особенно в плавании (плавание Бакланов сильно любил), если бы не приходилось ходить на заработки. Дело в том, что каждое лето Бакланов шел работать в чунную мастерскую, в которой плели лапти из веревок. К новому учебному году он зарабатывал себе на книги, учебники, а также на рубаху и штаны.
     После успешного окончания семилетки перед пятнадцатилетним подростком встал вопрос: что же делать? Степан день и ночь мечтал об учебе. Но как сказать об этом отцу? Семья увеличилась еще на два человека. А работал только один отец. Но тот уже уверовал в способности сына и торжественно объявил свое решение:
     - Продолжай, Степан, учебу. Выходи в люди!
     В ту же осень с радостным волнением переступил Степан Бакланов порог педагогического училища. Знания давались легко. Более всего полюбилось ему изучение истории и немецкого языка. «Все на лету хватает», – говорили о нем учителя.
     Три года учебы пролетели, как три недели, и вот весною 1938 года Степан Михайлович Бакланов возвращается домой, становится учителем в семилетней школе. Перед ним открывалась большая дорога. Но война сорвала все планы.
     Фронт. Бои. Ранение. Плен...
     * * *
     После полудня, когда для узников наступили часы свободного времени, к Бакланову пришел Николай Кюнг.
     - Там уже начинают бокс. Пора.
     Через несколько минут они уже выходили из блока с ведрами, наполненными мусором. На дне ведра, которое нес Бакланов, лежали пистолеты и патроны, аккуратно завернутые в промасленную бумагу. На углу блока к Бакланову и Кюнгу присоединились еще три подпольщика из отдела безопасности. Они также несли на свалку мусор. Вместе с ними шел и чешский коммунист Ян Геш, начальник огородной команды.
     Ян Геш с повязкой на рукаве и увесистой палкой надсмотрщика сразу же приступил к исполнению своей роли.
     - Пошевеливайся, свиньи! Шнель! Шнель!
     Понукаемые им подпольщики благополучно прошли через лагерь к отдаленной поляне и приблизились к канализационному люку.
     В двадцати метрах отсюда со сторожевой вышки эсэсовцы, словно с балкона цирка, смотрят на боксерский поединок. Им хорошо видно все: и ринг, и столпившиеся вокруг него тысячи заключенных. Солдаты «переживают» ход матча. Они, так же как многочисленные зрители, плотно обступившие ринг, бурно реагируют на перипетии напряженного поединка.
     Один из эсэсовцев, высунувшись вперед, сложил рупором ладони и кричит:
     - Дай русской свинье!
     Над поляной стоит сплошной гул голосов. Он то затихает, то снова взрывается и перекатывается волнами, словно по мостовой катят десяток пустых бочек.
     Подпольщики занимают выгодное положение. Они неторопливо выбрасывают мусор и старательно гремят ведрами. Ян Геш размахивает палкой:
     - Шнель, собаки! Торопись!
     А Кюнг тем временем за сарайчиком поднимает крышку люка. Бакланов, схватив свое ведро, прыгает в отверстие. «Отчаянная голова! – у Кюнга перехватило дыхание. – Прыгает, даже не посмотрев в яму! А вдруг там колья поставлены?»
     Крышка захлопнулась. Густой мрак окутал Степана. Ощупью нашел он ход в канализацию. Нагнув голову и протянув перед собой руки, торопливо направился вперед. Метров через пятнадцать должен быть поворот налево. Немецким товарищам удалось раздобыть копию плана канализационной сети. Степан тщательно изучил ее. Так и есть – поворот. Свернув за угол, он останавливается. Ощупью достает два пистолета. Кругом сплошной мрак. Тишина. Только издали доносится плеск сточных вод.
     Бакланов заряжает пистолеты и взводит курки. Они гулко щелкают. Сердце учащенно бьется. В голову закрадывается тревожная мысль: вдруг канализация контролируется?
     Степан поднимает руку и нажимает спусковой крючок. Выстрел звучит, как удар грома. Яркая вспышка на мгновение выхватывает из мрака уходящую вдаль квадратную трубу. Степан даже замечает, что она сложена из массивных каменных плит. Гром выстрела, повторяясь многократным эхом, затихает где-то в темноте.
     Бакланов на ощупь проверяет пистолет: перезаряжен. Значит, все в порядке. Подающий механизм работает отлично.
     В ушах стоит непонятный подземный гул. На душе радостно и тревожно. Степан вслушивается. Как там, наверху? В случае опасности Кюнг подаст условный сигнал: хлопнет крышкой люка. Кажется, все благополучно. По-прежнему вдали плещется вода.
     Смельчак вновь поднимает руку. И опять вспыхивает молния, раздаются удары грома.
     
(Продолжение в следующем номере.)