на главную страницу

2 Июля 2008 года

ПОВЕСТЬ

Среда

Выжить и победить

Виктор МАНУЙЛОВ



     (Окончание. Начало в № 101.)
     Ночью Сотников с осторожностью открывал командирский люк, и они по очереди дышали воздухом, при этом свешиваясь вниз, потому что вся вонь, что накопилась внутри танка от разлагающихся трупов и от их собственных испражнений, кидалась вверх, и, стоя в этом потоке зловония, свежего воздуха не дождешься.
     Когда днем дышать становилось невмоготу, а привыкание то наступало на какое-то время, то отступало, Вологжин подумывал о том, чтобы вообще покинуть танк ночью, найти какое-нибудь укрытие, там и переждать, но его удерживала собственная беспомощность, незнание обстановки за пределами видимости из танка и движение по дороге, хотя и не столь оживленное, но не прекращающееся ни днем, ни ночью. Было слышно, как тарахтели подводы, подвывали моторами одиночные грузовики и танки, шла пехота – и тоже мелкими подразделениями. Наша артиллерия время от времени постреливала, но чаще всего налетали штурмовики, днем – большими группами, ночью - по одному-по два, выпускали осветительные ракеты и прочесывали дорогу пулеметами, пушками и ракетами, оставляя на ней то горящие цистерны, то дымящийся танк, то трупы солдат и лошадей. Иногда - и чаще всего днем и совершенно неожиданно - обнаруживались по соседству с танком забредшие сюда по каким-то своим надобностям небольшие группы немецких солдат, и тогда Сотников втягивал внутрь антенну и выдергивал из щелей гофрированные трубки.
     На третий или четвертый день на самой вершине гряды, метрах в трехстах от того месте, где стоял танк, немцы установили зенитную батарею, которая встречала огнем наши штурмовики и пролетающие мимо самолеты. Оттуда, особенно по ночам, были слышны чужие голоса, скрежет кирок и лопат, урчание машин, а когда зенитки стреляли, даже жестяной звон выбрасываемых гильз. Вологжин сообщил «Енисею» об этих зенитках, и наши самолеты раза два обстреливали их и бомбили, но, видать, не слишком удачно, потому что после налета привычные звуки возобновлялись как ни в чем не бывало. А вчера на том месте, где стояли разгромленные немецкие батареи, вновь появились немцы и начали копать, только не поймешь, что и для чего.
     В танке между тем кончались и вода, и еда. И неизвестно, сколько им еще ждать нашего наступления.
     
* * *

     - Какой сегодня день? – спросил Вологжин привычным шепотом у своего товарища по несчастью, предварительно потрогав его рукой.
     - А? Что? День? – встрепенулся задремавший Сотников. - Не помню, товарищ майор, - шепотом же ответил он. – По-моему, воскресенье.
     - Я не об этом тебя спрашиваю. Число какое?
     - Не знаю. Думаю, десятое и
     ли одиннадцатое.
     - Как там у нас с водой?
     - Одна фляжка осталась, товарищ майор. Пить хотите? Вы пейте, я не хочу.
     - Я тоже не хочу, - соврал Вологжин и облизал сухим языком потрескавшиеся губы. – А сколько сейчас времени?
     - Три часа семнадцать минут, - ответил Сотников, вглядевшись в командирские часы, отданные ему Вологжиным. И добавил: - Похоже, дождь собирается. Может, воды удастся раздобыть. Я вот все думаю-думаю и никак придумать не могу, как это сделать. Люк открывать нельзя, потому как фрицы близко, а не открывать, ничего нам не натечет.
     - А ты попробуй открыть люк механика.
     - Пробовал. Но только он так завален землей и камнями, что я чуть приподнял, а оттуда как посыплется, как посыплется...
     - Хорошо бы, если бы дождь пошел ночью...
     - Хорошо бы, товарищ майор. А только... Слышите гром? Слышите? Гроза идет. А до вечера еще далеко... Если фрицы попрячутся, я тогда каску выставлю...
     - А что они сейчас делают?
     - Окопы роют или что – уж и не знаю...
     - А ты посмотри повнимательнее. Я сейчас панораму с орудия сниму, дам тебе, ты и смотри. Может, это саперы, - говорил Вологжин, ощупывая панораму. - Если саперы, то вооружены только винтовками. У саперов петлицы черные, на рукавах черные нашивки с молоточками. Не исключено, что они готовят позиции для противотанковых орудий. Если это так, значит, фрицы выдохлись, драпать собираются и выставляют заслоны. Смотри, Тимоша, внимательнее смотри. Это очень важно. И говори обо всем, что видишь.
     - А ничего не видно, товарищ майор. Линзы потрескались. Но я и так вижу, что это саперы. Винтовки составили в козлы, часовые ходят, а сами раздетые по пояс. Здоровые, однако, гогочут... Слышите? Нет?
     - Слышу.
     - Офицер среди них ходит, погоняет... – докладывал Сотников. - Брустверы на север выводят, товарищ майор. По бокам окопы, а посредине квадрат.
     - Вот-вот, Тимоха! Так оно и есть. Квадрат этот называется двориком, в нем размещают орудие. Значит, немного нам осталось ждать. Значит, наши дали им жару, драпать они, сволочи, собираются... - возбужденно говорил Вологжин, запрокинув голову, прислушиваясь к доносящимся снизу звукам, разделяя их и анализируя. - Нам бы еще ствол своего орудия прочистить банником: осколки там от гранаты, земля, песок. Разорвать ствол может при первом же выстреле.
     - Я прочищу, товарищ майор. Ночью, когда наши подойдут, стрельба начнется, никто не увидит...
     - Нет, бесполезно все это. Ты вот что, Тимофей. Ты вытащи снаряд из гильзы. Один всего снаряд. Отсыпь часть пороха. Заткни какой-нибудь тряпкой. Как только начнется, пальнем этой тряпкой – ствол и очистится.
     - Здорово, товарищ майор! Но как же без прицела?
     - А так – через ствол прицеливаться будешь. Поймаешь цель и начинаешь ее вести, если она движется, скажем, по стволу орудия. Потом снаряд в казенник и выстрел. А если он, сволочь, стоит, так и того легче.
     - Я освою, товарищ майор. Вот увидите. Я сообразительный. Не беспокойтесь.
     - Да-да, Тимоха. Обязательно освоишь. Мы еще им покажем. Снарядов у нас полный комплект. Всего четыре штуки израсходовали... Ты гильзу освободи... гильзу-то... Они у нас попомнят... Кровью умоются... кровью... – шептал Вологжин, и Сотникову показалось, что командир его впадает в беспамятство. В последние два дня, как раз в самую жару, с ним это случалось уже раза три-четыре.
     Он нашел руку Вологжина - рука была вялой, неживой. Сотников испугался, смочил тряпицу драгоценной водой, приложил к лицу командира, затем разжал его рот и влил туда пару глотков. Вологжин всхлипнул, поперхнулся, но не закашлялся: долгое пребывание на грани жизни и смерти приучило их подавлять в себе любое желание, даже непроизвольное: кашель там или еще что, лишь бы не выдать своего присутствия.
     - Что? Что такое? – спросил Вологжин, едва прекратились конвульсии тела, борющегося с кашлем.
     - Попить я вам дал, товарищ майор: сознание вы потеряли. Испугался я, - оправдывался Сотников.
     - Сам-то попил?
     - Сам-то? Попил маленько, товарищ майор. Да мне и не хочется.
     - Не ври. Пей давай! – приказал Вологжин. И, лишь услыхав, как Сотников сделал пару глотков из фляги, продолжил настойчивым шепотом: - Если я сознание потеряю или даже умру, это не имеет значения. Но ты не должен умереть, Тимоха. Ты должен жить. Там ждут наших данных. Для них очень важно знать, что тут делается...
     Над головой будто взорвалась небывалая бомба или снаряд, и осколки от нее посыпались тяжелыми подпрыгивающими ударами куда-то на запад. И почти сразу же потемнело. Вологжин этого не видел, но он услыхал, что привычные звуки стали затихать, а затем исчезли окончательно.
     - Что там? – спросил он у Сотникова.
     - Фрицы побросали кирки и лопаты и подались в палатки. Там у них палатки, оказывается, стоят. А я сразу-то и не разглядел. Дождь, стал быть, вот-вот начнется, товарищ майор. Потемнело ужасно. Если что, я каску-то выставлю... Как вы считаете?
     - Только с той стороны, где нет никого. Нам нельзя раскрыться никак... Столько терпели, столько ждали... Нет-нет, лучше совсем ничего не надо. Глупая случайность и - хана. Еще потерпим малость...
     - А я, товарищ майор, это... Тут вот жестянка какая-то, так я ее высуну в щель, что накапает, то и в каску. Жестянку-то не заметят, товарищ майор. Куда им...
     Вспыхнул голубоватый пульсирующий свет – и новый мощный удар грома расколол, казалось, землю и небо на мелкие кусочки. И тотчас же на броню обрушился ливень, и танк со всех сторон огородила плотная стена дождя.
     Сотников приподнял крышку командирского люка, высунулся, огляделся – ничего не было видно ни внизу, где стояли палатки саперов, ни на дороге. Тогда он откинул крышку и, стоя по плечи под проливным дождем, подставил под его струи сразу две каски.
     - Сотников! Ты чего? – забеспокоился Вологжин, почувствовав, как внутрь танка хлещет вода.
     - Нет никого, товарищ майор! – крикнул, склонившись над люком Сотников. – И не видно ничего: ни мы их, ни они нас. Вы откройте свой люк. Сможете?
     Вологжин помедлил, борясь с искушением, затем сдвинул запор и поднял крышку, и на него обрушились потоки дождя. Он ловил струи ртом, лицом, телом. В минуту он стал мокрым до нитки, но ощущение опасности ни на мгновение не покидало его, и он, едва почувствовав ослабление дождя, закрыл люк и, сев на мокрое сиденье, дернул за штанину Сотникова.
     - Все! Хватит, Сотников! Приказываю закрыть люк.
     Тихонько звякнула крышка, и разочарованный голос Сотникова произнес:
     - Еще бы пару минут, товарищ майор, каски были бы полными.
     - Выставляй свою жестянку и набирай. Но смотри в оба.
     Гроза пронеслась, но дождь не прекратился. Правда, не такой сильный, однако дорога по-прежнему пустовала, и саперы все еще сидели в своих палатках. Зато теперь мимо танка несся по промоине мутный поток воды. Он шумел, ворочал камни, камни ударялись в гусеницы, катки, стучали в днище, точно просясь внутрь. Вода поднялась внизу, залив трупы погибших танкистов, она булькала, хлюпала, ворчала, вонь усилилась – до тошноты.
     - Нижний бы люк открыть, - зашептал Сотников. – Смыло бы тогда все, чище бы стало, дышать легче...
     - Почему нельзя открыть? – спросил Вологжин, восстановив в своей памяти конструкцию люка и его запоры.
     - Выгнуло его, товарищ майор. Одним концом его как бы выдавило наружу, поэтому вверх ему дороги нет. Ломы нужны и кувалда, иначе никак.
     - Ну, никак так никак. И говорить об этом нечего.
     И все-таки после ливня дышать стало легче. А дождь, ливший какое-то время еще и потемну, то затихая, то припуская, позволил Сотникову наполнить водой две полуторалитровые фляжки.
     - Ничего, жить можно, - бодрился Вологжин, хотя боль в глазницах возникла снова и с каждым часом все нарастала и нарастала.
     Видать, началось воспаление, а что делать в таких случаях, он не знал. Но и не делать было нельзя, и не оставалось ничего, как снова прижечь раны водкой. И тогда он решительно содрал повязку и почувствовал, как по лицу его течет не то кровь, не то гной.
     Сотников склонился над ним, стал вытирать под глазами марлевыми тампонами, и говорил, говорил, говорил, заглушая свой страх, свою неуверенность, но Вологжин, сжавшись в комок, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон, не понимал ни единого слова.
     Когда Сотников закончил чистку и наложил на глазницы тампоны, смоченные водкой, и прижал их новой повязкой, Вологжин, переведя дух, отпил из фляги несколько крупных глотков водки. В голову ему тут же ударил хмель, и все поплыло куда-то, и он сам поплыл, и казалось ему, что плывет он на противоположный берег Шексны, при этом совершенно голый, а на том берегу немцы, немцы и немцы...
     
* * *

     Миновал еще один день. «Енисей» их не беспокоил. Немецкие саперы по-прежнему вгрызались в каменистую землю у подошвы гряды, вдалеке бухали пушки. К концу дня по раскисшей после дождя дороге в обратную сторону, то есть на юг, поползли колонны машин с солдатами, легкие танки, орудия. Вологжин вызвал «Енисея», коротко доложил обстановку. «Енисей» велел ждать и больше его не вызывать: он сам вызовет, когда понадобится. Это показалось Вологжину странным. В сердцах он выругался, но не вслух, а про себя: фрицы – вот они, бей их: никто не мешает, а они... они там черт знает о чем думают. Но привычка к дисциплине повиновения командам взяла свое. К тому же им там виднее – и в прямом и в переносном смысле слова. А ему тут...
     Утром двенадцатого Вологжина разбудил слитный и все усиливающийся гул далекого боя. Вскоре там ревело уже без передыху, лишь изредка понижая тон, чтобы на фоне непрекращающегося гула можно было различить отдельные выстрелы танковых орудий и самоходок, взрывы снарядов, бомб, мин и черт знает чего там еще.
     Вологжин разбудил Сотникова: ему показалось, что они что-то важное проспали, что день в разгаре, что рядом немцы, что одно дело слышать, но не видеть, а совсем другое... Но проснувшийся тотчас же Сотников сообщил, зевая, что солнце еще только-только взошло, что вокруг все спокойно, но там, где еще вчера ковырялись саперы, немцы устанавливают противотанковые орудия, дорога пустынна, на небе ни облачка, и день обещает быть жарким.
     Теперь они уже вдвоем вслушивались в этот гул, каждый про себя гадая, что там может происходить. Ясно, что там идет сражение, потому что на артподготовку эта стрельба не похожа: у той совсем другой мотив, другие тона и октавы. Иногда, как порождение этого сражения, над ними с воем пролетали самолеты. Если немецкие, зенитки, стоящие на вершине гряды, не стреляли, если наши, били часто, остервенело, взахлеб. Но как только затихало рядом, тут же снова вспухал далекий гул, не смещаясь ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад. Представлялось, что там встали напротив друг друга сотни, если не тысячи, орудий, танков и самоходок и принялись палить, как на дуэли, кто кого перепалит. Так, по крайней мере, это представлялось Сотникову.
     Вологжину же чудилось нечто бесформенное: атаки, контратаки то в одну сторону, то в другую. В сорок первом он проходил нечто подобное, когда вместе со своей танковой ротой Восьмого танкового корпуса сошелся на встречных курсах с двумя немецкими танковыми дивизиями. Боже, как тогда горели бэтэшки, как они горели! Правда, и фрицам досталось тоже, но сказалось их превосходство не столько в технике, сколько в опыте и мастерстве – и от Восьмого танкового корпуса почти ничего не осталось. Вологжина тогда впервые ранило, экипаж успел покинуть горящий танк. Его доставили в медсанбат, там перевязали, из медсанбата отправили в полевой госпиталь, а потом за Днепр, а по всему по этому он не попал в окружение, вылечился, получил танковый батальон и снова стал воевать... до следующего ранения.
     
* * *

     - Товарищ генерал армии! – негромко окликнул Жукова офицер связи. – Москва на проводе.
     - Жуков слушает, - произнес Георгий Константинович.
     - Здравствуйте, товарищ Жюков, - услышал он знакомый голос Сталина. – Как идут дела на Брянском фронте?
     - Наступление началось и идет пока успешно, товарищ Сталин. Оборона противника прорвана, подвижные соединения устремляются в прорыв. Замечено, что немцы стали снимать части с Центрального фронта и даже с Воронежского.
     - Это хорошо. Но как раз в полосе наступления противника на Воронежском фронте дела идут не лучшим образом. Немцы бросили в прорыв несколько танковых и моторизованных дивизий. Отправляйтесь к Ватутину и посмотрите на месте, что можно и нужно сделать, чтобы остановить немцев. По прибытии доложите.
     - Будет исполнено, товарищ Сталин.
     Жуков положил трубку и в задумчивости посмотрел на карту. Собственно говоря, ничего неожиданного в полосе наступления немцев на Воронежском фронте не происходит. В отчаянной попытке взломать оборону русских командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Манштейн собрал в единый кулак все танковые дивизии и бросил их в бой в районе поселка Прохоровка, надеясь все-таки прорвать нашу оборону и выйти на оперативный простор. Ему навстречу была брошена Пятая гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова. Всего час назад звонил Василевский, находящийся на командном пункте Воронежского фронта в качестве представителя Ставки, и сообщил, что наши танки ввязались во встречное сражение с немецкими танками. Идет бой. Командование фронтом подтягивает к месту сражения артиллерию Резерва Главного командования РККА и дополнительные войска, задействована вся авиация.
     - Что ж, поедем к Ватутину, - произнес Жуков, пожал руку командующему Брянским фронтом генерал-лейтенанту Попову, заглянул ему в глаза, как бы спрашивая: «Тебе все ясно, Маркиан Михайлович?», и вышел из штаба.
     
* * *

     Прерывистый гул далекого сражения не затих даже ночью. В той стороне, где были наши, и слева тоже вспыхивали зарницы орудийной стрельбы, бухали пушки. Всю ночь на разных высотах гудели самолеты, летящие то в одну сторону, то в другую, по небу шарили прожектора, стучали зенитки, громовыми раскатами расплывались в ночной темноте близкие и дальние бомбежки, пульсировали зарева пожаров.
     Вологжин слышал только звуки. О том, что можно увидеть глазами, ему рассказывал Сотников. Но видел он немногое.
     С наступлением темноты на дороге движение танков и машин значительно усилилось: одни двигались в ту сторону, где шли бои, другие - назад.
     - Ох, сколько их, товарищ майор, - шептал Сотников и возбужденно теребил рукав гимнастерки Вологжина. – Передать надо, чтобы наши накрыли их артиллерией.
     Вологжин помнил приказ не выходить самому на связь и теперь не знал, что ему делать. Действительно, накрыть колонны немецкой техники огнем артиллерии и «катюш» представлялось настолько необходимым, что можно нарушить и приказ. И он решился. Натянув на голову шлемофон, стал вызывать «Енисей». Тот откликнулся тут же, будто только и ждал вызова «Байкала».
     - По дороге наблюдаю усиленное движение колонн танков и пехоты в сторону фронта и машин в обе стороны! – сообщил Вологжин. - Координаты те же. Жду указаний. Прием.
     «Енисей» не отвечал долго. Вологжин представил, как его сообщение идет по инстанциям, доходит до самого верха, то есть до командующего фронтом, и тот...
     - «Байкал»! Ответьте «Енисею»! – снова ожила наконец рация, но уже другим голосом.
     - «Байкал» слушает.
     - Даем пристрелочный.
     - Тимоха, смотри в оба, - велел Вологжин, по установившейся привычке трогая Сотникова рукой.
     - Смотрю, товарищ майор. Смотрю!
     Тяжелый снаряд разорвался далеко: видимо, били по старым координатам, имея в виду переправу через речушку.
     - Справа... то есть слева пятьсот, - не слишком уверенно сообщил Сотников. – Или шестьсот. Плохо видно, товарищ майор, - пожаловался он.
     Вологжин передал.
     Новый снаряд разорвался слева от дороги почти в расположении противотанковых орудий.
     - Четыреста справа, - дал поправку Сотников, и Вологжин повторил ее в микрофон.
     Третий снаряд разорвался рядом с дорогой, хотя и далековато от танка.
     - Есть попадание! – сообщил Вологжин.
     Какое-то время слышался лишь низкий, утробный гул танковых двигателей. Затем загрохотало. То ближе, то дальше взметались вверх огненные кусты, их становилось все больше и больше, пока все видимое из танка пространство не затянуло дымом и пылью, сквозь которую прорывались лишь слабые сполохи разрывов.
     Артиллерийский налет продолжался минут пятнадцать.
     «Енисей» молчал. Вологжин его не тревожил, потому что сказать было нечего: результаты работы артиллеристов станут видны лишь днем. Еще через какое-то время над дорогой вспыхнули сразу две «люстры», осветив все мертвенным голубым светом. К этому времени на дороге движение возобновилось и, судя по звукам, оно не стало менее интенсивным.
     Началась бомбежка. Сперва послышался густой визг падающих бомб, затем побежали разрывы, земля забилась судорожной дрожью, дрожь эта передалась танку, и в нем, в самом низу, где лежали разлагающиеся трупы, что-то жалобно забренчало – так жалобно, что Вологжин даже замер, прислушиваясь. Забеспокоились разбуженные мухи.
     А Сотников, возбужденно подпрыгивая на своем сидении, кричал Вологжину в самое ухо:
     - Во дают, товарищ майор! Во дают! - Снова припадал к щели, и Вологжин сквозь грохот бомбежки слышал его захлебывающийся голос: - Так им, гадам! Так! Еще врежьте! Во дают! Во! Во! – и звучал радостный, почти не сдерживаемый смех. И тихое жалобное бренчание. И Вологжин думал: «Если даже нас сегодня убьют, то и тогда... не зря... нет, не зря мы тут... потому что... а как же иначе... то-то и оно...» И грудь его окутывало чем-то теплым, и боль отступала, и он верил, что будет видеть и жить долго-долго.
     
* * *

     Только на пятый день бой приблизился настолько близко, что вдалеке стали различимы немецкие танки и самоходки, которые пятились и стреляли куда-то, по невидимым Сотникову целям. По ним тоже стреляли, а время от времени над полем боя пролетали наши штурмовики, тоже стреляли и бомбили, затем появлялись немецкие самолеты, в воздухе гудело и трещало, там и сям на землю падали, таща за собой дымные хвосты, поверженные самолеты, иногда вспухали белые купола парашютов.
     После полудня показались наши «тридцатьчетверки», медленно и осторожно продвигающиеся вперед.
     - Наши! – громким шепотом сообщил Сотников.
     - Ты приготовил холостой выстрел? – спросил Вологжин.
     - Приготовил, товарищ майор.
     - Давай меняться местами, - приказал Вологжин. – Я буду подавать снаряды. Поехали.
     Сотников спустился вниз, Вологжин занял свое привычное командирское место, Сотников – место наводчика.
     - Разворачивай башню на немецкие орудия. Бери на прицел ближайшее.
     - А если заметят?
     - Теперь это не имеет значения. Если полезет пехота, используешь курсовой пулемет. Но думаю – не полезет: им сейчас не до нас.
     Со скрипом и хрустом башня стала поворачиваться, а вместе с ней и командирское сидение. И Вологжин, весь превратившись в слух, почувствовал знакомое волнение в ожидании начала боя. Руки его шарили по валикам настройки разбитого дальномера, а внутренним взором своим он видел распадок и подножие гряды, вдоль которой стояли немецкие орудия, искореженные деревья небольшой рощицы, дорогу, уходящую вдаль, небо, видел наши танки и перебегающую пехоту...
     Он услыхал, как Сотников послал в казенник ствола гильзу, лишенную снаряда, и как она звякнула тоненько, жалобно, как решительно лязгнул затвор. Нет, не зря он учил танковые экипажи взаимозаменяемости. Вот и пригодилось.
     - Готово, товарищ майор!
     - Что фрицы?
     - Ведут огонь по нашим танкам.
     - Ну, как говорится, с богом. Огонь!
     Глухо ударил выстрел. Даже и не выстрел, а что-то вроде глухого выдоха.
     - Открой затвор, глянь в ствол. Как там?
     - Чисто, товарищ майор. И пушка как на ладони.
     - Что фрицы?
     - Ничего. Похоже, не заметили.
     - Осколочный? – спросил Вологжин, подавая снаряд.
     - Так точно, товарищ майор! – весело ответил Сотников.
     - Давай!
     Глухой звон уходящего в казенник снаряда, лязг затвора.
     - Ну, бога их мать, Гитлера и всех прочих! Огонь!
     Рявкнуло орудие, резануло по глазам, Вологжин непроизвольно прижал к ним руки. Прохрипел:
     - Наводи на второе.
     - Есть наводить на второе, товарищ майор! В дребезги! Пушку аж перевернуло вверх тормашками! – кричал Сотников восторженно, в полный голос.
     - Заряжай!
     - Есть заряжать!
     - Огонь!
     После четвертого выстрела откуда-то по танку начала стрелять самоходка. Стреляла болванками, те ударяли в крутой каменистый скат, разбрызгивая каменное крошево.
     - Смотри, Сотников, чтобы пехота к нам не подобралась, - беспокоился Вологжин. Ему как никогда хотелось жить и, быть может, видеть: наука ведь не стоит на месте, что-нибудь придумает.
     - Самоходка... где она? Ты ее видишь? – спросил он.
     - Нет, товарищ майор, не вижу. Но она где-то за дорогой, за подбитым танком прячется... – И тут же испуганно: - Немцы, товарищ майор. Человек пять. Лезут сюда...
     - Так чего ж ты мямлишь, тетеря рязанская? Наводи на них орудие! Пулемет! Огонь! Жги их, в душу их мать! Снаряд! – и совал в руки Сотникову снаряд.
     Тот, действуя ножными спусками, прижал пехоту к земле пулеметным огнем, затем нажал педаль орудийного спуска. Ахнуло, еще раз почти под самым носом, перед внутренним взором Вологжина вспыхнуло яркое пламя и тут же сменилось темнотой.
     
* * *

     По броне танка стучали. Вологжин медленно приходил в себя, не понимая, где он и что с ним. Он вспомнил вспышку и подумал, видел ли он ее или это что-то другое.
     За танковой броней перестали стучать, и кто-то сказал:
     - Да мертвые они все, товарищ капитан. Вы понюхайте, какая вонь оттуда прет – ужас просто. А мухи... Фу ты, черт, сколько их!
     - Надо открыть люк.
     - Как же его откроешь? Взорвать разве что...
     - Не выдумывай, Чеботарев. Они час назад еще вели огонь... Не могли они погибнуть. Не имеют права. Давай раскопаем люк механика-водителя. Может, он открыт. Или снизу подлезем.
     Вологжин хотел что-то сказать, но губы не разжимались, язык не ворочался. Тогда он стал шарить слабыми руками по броне башни, но ничего не находил, да и не знал, что ищет. Все минувшее, как и настоящее, казалось кошмаром, из которого нет выхода. «Воняет?» – изумлялся он, но никакого запаха не чувствовал. Тем более вони. А ведь, помнится, была. Он протянул руку туда, где должен сидеть наводчик – рука уткнулась в неподвижное тело. Вологжин напряг память, но память ему ни о чем не говорила. А рука между тем нащупала другую руку, совершенно холодную. И тут опять в мозгу вспыхнуло – и он вспомнил: Сотников! Сотников должен быть живым. А он мертв. И не только потому, что холодная рука, - чего не бывает! – но более всего потому, что рука была мертвой. И на него вдруг навалилось такое горе, такое страшное, что он задохнулся и замычал от этой подлой несправедливости, потому что... потому что лучше бы убило его, Вологжина, - он и без того наполовину труп, - чем этого жизнерадостного мальчишку, проведшего с ним в замкнутом пространстве почти две недели, задыхаясь от вони, от невыносимой жары, от мух, от невозможности выбраться и почти стопроцентной возможности умереть в этом аду.
     - Там кто-то живой, товарищ капитан, - послышался все тот же голос, и голос этот показался знакомым, как и голос капитана, который крикнул:
     - Эй! Ребята! Кто там живой? Свои это. Капитан Тетеркин. Откройте люк, если можете.
     Вологжин нажал на запорный рычаг, сдвинул его с места. Толкнуть крышку сил не осталось, и он тяжело задышал и закашлялся.
     - Вологжин! Товарищ майор! Вы это?
     - Я, - прохрипел Вологжин.
     - Мы сейчас! Сейчас мы! – засуетились снаружи голоса.
     Затем лязгнуло железо – и крышка люка откинулась. Вологжину показалось, будто стало светлее. И кто-то сказал голосом начальника штаба:
     - Товарищ майор! Андрей Филиппович! Бож-же ты мой! Что они с вами сделали...
     
* * *

     Жуков вошел в кабинет Сталина и остановился возле стола, за которым сидели некоторые члены Политбюро и наркомы оборонных отраслей. В кабинете было сумрачно, шторы закрыты наглухо, в люстре горело лишь несколько лампочек, хотя за окнами вовсю светило солнце.
     - Проходите, товарищ Жюков, - произнес Сталин от окна. И добавил: - Садитесь.
     Жуков сел рядом с Ждановым.
     - Мы тут с товарищами обсуждаем некоторые проблемы восстановления промышленных предприятий на освобожденных нашими войсками территориях, - заговорил Сталин. - Нам надо в кратчайшие сроки увеличить выплавку стали, производство других материалов, чтобы в свою очередь увеличить производство танков, самолетов и другого вооружения. Послушайте, товарищ Жюков, вам это будет полезно. Продолжайте, товарищ Ванников.
     Жуков слушал. Действительно, интересно. Но его волновали совсем другие проблемы, которые надо решать не завтра, когда заработают новые заводы, а сегодня, сейчас, потому что наступление Красной армии продолжается, ей для успеха этого наступления нужно все больше тех же танков, самолетов, а главное – людей, готовых грамотно ими управлять...
     - Вооружать нашу армию, безусловно, нужно во все больших количествах, - прервал размышления маршала голос Сталина. – Но нам нужно обратить особое внимание на подготовку кадров. Вот товарищ Жюков требует увеличить срок подготовки летчиков, танкистов, артиллеристов. Да и пехотинцев тоже. Он считает, что надо создавать резерв кадров этих профессий... Воевать числом легче, но пора переходить на более высокую ступень военного искусства... Я правильно выразил вашу мысль, товарищ Жюков?
     - Так точно, товарищ Сталин! – отчеканил Жуков, вставая.
     - Тогда и танков понадобится меньше, и самолетов, - подвел Сталин итог словами того же Жукова, взятыми из его докладной записки... И тут неожиданный вопрос:
     - А скажите, товарищ Жюков, вы читали в «Красной звезде» очерк о подвиге майора Вологжина?
     - Нет, товарищ Сталин, не успел. Но я слыхал об этом майоре в штабе Ватутина. С ним, если мне не изменяет память, был еще один из членов экипажа. Не помню его фамилии...
     - Подвиг майора Вологжина – это не только подвиг человеческого духа, - продолжил Сталин наставительно, перебивая маршала, медленно шагая вдоль стола. – Это еще и подвиг профессионала высокой выучки. Завтра во всех газетах будет опубликован указ Верховного Совета о присвоении майору Вологжину звания Героя Советского Союза. Рядовому Сотникову – посмертно. Имея в нашей Красной армии таких командиров, таких солдат, мы не могли не переломить ход военных действий на советско-германском фронте, поначалу складывавшийся не в нашу пользу. И мы переломили этот ход в свою пользу. Таких командиров, таких рядовых, таких коммунистов, комсомольцев и беспартийных, как майор Вологжин и рядовой Сотников, у нас много. Поэтому мы не можем не победить немецко-фашистских захватчиков. И мы победим. Даже если союзники не откроют второго фронта.


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex