на главную страницу

30 Июля 2008 года

Армия и общество

Среда

И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН...

Олег ГУБЕНКО.



     Не раз слышал я от людей, прошедших войну и оставшихся при этом невредимыми, о солдатской удаче. Такие люди в большинстве случаев не задумываются о причине своего везения, считая это то ли делом случая, то ли свойственным им природным качествам, пусть даже редким, таким, скажем, как исключительный слух или же зрение.
     При этом бойцы, многое объясняя везением, непременно отдают должное товарищам, погибшим и здравствующим, подчеркивая, что остались живы благодаря тем, кто прикрывал их в бою справа, слева и со спины. И ведь действительно хорошее взаимопонимание в подразделении, «чувство локтя» нередко предопределяют успех в безвыходной, казалось бы, ситуации.
     И крайне редко слышал я слова благодарности ангелу-хранителю за ту незримую помощь, которую он оказывал в неординарных условиях воину, покровителем которого является. Пропитанная сугубым материализмом армейская жизнь в наши дни вопреки всему прорастает все больше и больше ростками православного миропонимания, христианский мистицизм постепенно проникает и в сознание людей, считающих себя атеистами.
     Я, к примеру, не могу объяснить, как остался цел и невредим в Грозном во время первого боя и затем, через три дня, когда забирался на плоскую крышу производственного здания, ловя в прицел гранатомета гнездо снайпера. Меня тогда обстреливали со всех сторон. А вот прикрыть меня никто из наших бойцов, даже при великом желании, не мог. Фактически я сталкивался лоб в лоб со смертью, но вот живу.
     Еще один счастливый для меня «билет» выпал 21 марта под Старым Ачхоем. Мы, не догадываясь о близкой беде, вышли на оказавшуюся пристрелянной дорогу, находящуюся сравнительно далеко от передовой. Не ожидая какой-либо неприятности, командир приказал нам залечь по всей протяжённости грунтовки. Казаки понимали, что все еще впереди – предстоит пересечь лесок, пройти мимо нашей минометной батареи и только тогда появится какая-то опасность для жизни.
     Грело весеннее ласковое солнце, и бойцы, разморившись, упали на теплую землю.
     Очередь из АГС-17 легла как раз там, где лежали казаки, и мы, не вступив еще в бой, понесли потери. Мне опять «повезло»: две гранаты ткнулись в землю совсем рядом. Находившиеся поблизости Коля Резник, Андрей Клевцов и Саша Бухтияров получили осколочные ранения, а мне ангел-хранитель позволил уцелеть и увидеть весь дальнейший кошмар боя за маленький аул Старый Ачхой, в котором боевики сожгли не одну единицу нашей техники.
     А как объяснить то, что было со мной при штурме Орехова 29 марта 1996 года, когда я, вчера утром еще рядовой гранатометчик, отвечал уже не только за свою жизнь и РПГ-7, а за судьбы казаков всего взвода?
     Войдя в село и наткнувшись на плотный огонь боевиков, ермоловцы с первых минут боя понесли большие потери, но упрямо вгрызались в позиции противника.
     Командир роты машет мне рукой: увожу, мол, своих с центральной улицы вправо, через большой двор, окруженный каменной стеной, к садам. Твоя задача – зайти боевикам во фланг. Но и при этом маневре мы попадаем под вражеский огонь.
     Проверяю наличие личного состава, не хватает одного бойца:
     – Где Вася Жданов?
     Никто не знает, куда он делся.
     – Передайте по цели, уточните: видел ли кто-либо бородатого пулеметчика с РПК?
     Лишь спустя сутки мы узнали, что Жданов в первые мгновения боя попал в прицел чужого гранатометчика и с тяжелым осколочным ранением отправлен в тыл бойцами соседнего подразделения. Чего только в бою не случается...
     Залегли у пролома в каменной ограде. До дома, из которого боевики ведут огонь по центральной улице, всего пятьдесят-семьдесят шагов. Но по ровной, поросшей травкой лужайке. Нам во что бы то ни стало надо ее пересечь.
     Левее, совсем рядом с садом, вижу отдельно стоящее строение и приказываю гранатометчику – Игорю Романову:
     – А ну-ка, «отработай» на всякий случай по нему...
     Он стреляет, и я кричу бойцам, выбегая из развалин:
     – Прикройте!
     Со мной командир второго отделения, только вчера вернувшийся из госпиталя. Мы стремглав несемся по лужайке, и я не вижу ничего, кроме цели, которой надо достичь.
     Взрыв в полуметре от нас не напугал и не удивил меня: все произошло очень уж быстро, и Боря Гресов, застонав, упал на бок, схватившись за живот руками.
     Казаки бросаются ко мне на помощь, оттаскиваем раненого через пролом в ограде обратно во двор, а гранатометчик-боевик бьёт нам вслед. Граната РПГ-7 ударила о камни передо мной, посекло осколками Романова Игоря – ранение в голову и плечо. А я сам себе не верю: снова невредим.
     Уже и другие взвода заметили огневую точку противника, бьют по ней из всех видов оружия. Прикрываемый плотным огнем, добегаю до окопа, вырытого рядом с домом. Именно из него стреляли боевики, падаю рядом и бросаю гранату. Привстав на колено, выпускаю длинную очередь в траншею.
     Всматриваюсь: окоп пуст, и лишь пятна крови на земле говорят, что мы этого подлого гранатометчика все-таки «зацепили».
     – Ушел, гад, в нору под дом, – с досадой говорят подбежавшие казаки. – У них тут нарыто ходов столько, что под землей в гости можно ходить.
     Небольшое затишье, появилась возможность перекурить – мы заняли-таки первую линию обороны противника...
     Уже гораздо позднее мне, начинавшему боевой путь гранатометчиком, очень любившему свой РПГ-7, не признававшему оптику и стрелявшему всегда только с механического прицела, пришла на ум шальная мысль: а ведь именно выстрелы из гранатометов противника чаще всего испытывали меня на прочность, не оставляя, казалось бы, никаких шансов на жизнь.
     Еще раз такая ситуация сложилась в том же бою за Орехово, когда мы заняли два дома на перекрестке возле разрушенной мечети и ввязались в перестрелку с противником, контролировавшим пока что большую часть селения.
     В доме напротив находился командир нашей роты, связь с ним отсутствовала, и для того, чтобы сориентироваться и вникнуть в суть происходящего, приходилось трижды под огнём боевиков перебегать дорогу.
     Позволю себе отступление: в моих действиях не было ничего героического. Просто я не мог еще преодолеть комплекс вчерашнего рядового бойца, неожиданно ставшего командиром взвода, и не ощущал морального права посылать кого-либо впереди себя под пули.
     Мне думалось, что ротному проще, что он знает больше нас: ведь рядом с ним связист. Но и наш капитан Женя, как мы называли его за глаза, пребывал в растерянности. При всей сложности положения он не получал каких-либо конкретных распоряжений о дальнейших действиях нашей изрядно поредевшей второй роты. И каждый раз на мой вопрос, что же делать дальше, отвечал:
     – Держаться...
     На третий раз, когда, перебегая улицу, я уже почти достиг противоположного дома, в кирпичную стену, выбив облако крошки, вонзился выстрел гранатомета. Это было слишком близко и явственно, на уровне глаз и на расстоянии не более двух метров от меня...
     Отброшенный взрывом, я падаю на землю. Все сразу поплыло в глазах – и земля, и небо, и полуразрушенные стены ограды... Движимый инстинктом, перекатываюсь за раскидистое дерево, что у самой калитки.
     «Жив... жив... жив...» – стучит кровь в висках, в ушах стоит звон. Ощупав голову, понимаю, что мне опять «повезло», если не считать легкой контузии и засыпанных кирпичной пылью глаз.
     Так кто же закрывал меня в такие моменты от пуль и осколков? Чья незримая помощь спасала на пути жизни?
     В нашем казачьем взводе всегда трепетно относились к молитве – утренней, вечерней, перед боем, и этот ритуал был делом неизменным и обязательным для всех минераловодцев. Относились к нему иногда с ворчанием и ропотом те бойцы, которые были в стороне от веры, но в обязательном порядке и они выходили на это торжественное построение. В большинстве подразделений Ермоловского батальона молитва проводилась лишь для тех казаков, кто имел в ней потребность – по желанию, у нас же во взводе исключений не делали.
     И бережное отношение к православной традиции проявляли повсеместно. Даже при обустройстве лагеря.
     Так, прибыв с колонной на новое место дислокации, мы перво-наперво вкапывали на выбранном нами «плацу» столб, к которому приколачивался пустой ящик из-под патронов. В этот импровизированный киот торжественно вставлялась икона, обернутая белым полотенцем, и лишь после этого начинали копать квадраты под палатки.
     Соборная сила общей молитвы, даже при том, что не все бойцы верили и верят в ее действенность, являлась великим делом на нашем боевом пути. Но не меньшей помощью и поддержкой нам, считаю, было то, что за десятки километров от войны, в далеком городе родные и дорогие мне люди – жена, мать, отец, теща ежедневно молились о том, чтобы я вернулся домой. И эта их молитва и за меня, и «за всех православных воинов» была духовным вкладом не только в мою личную судьбу, но и в дело нашей общей победы над Смертью...
     Батальон перебрасывали из Грозного к Ачхой-Мартану в середине марта. Колонна обогнула Самашки и, сделав крюк, перешла вброд Сунжу. Долго двигаясь то по дороге, то по полям, мы проскочили через речку Фортангу уже в сумерках.
     В кромешной темноте нас остановили где-то в поле, и офицеры, встречавшие батальон, объясняли, указывая руками куда-то в темноту:
     – Справа – Катыр-Юрт, он ближе. Видите огоньки? Это он. На подъезде блокпост, но Басаев через него проникал уже не раз, так что не расслабляйтесь. Слева – Ачхой-Мартан. Село вроде бы мирное, но лучше туда не заезжать. Рядом с вами стоят...
     И офицеры начинают перечислять подразделения наших войск, раскиданные, как потом выяснилось, на довольно большой территории, подковой огибающей место, на которое определили наш Ермоловский батальон.
     Казаки начинают располагаться на ночлег. Кое-кто расстилает спальный мешок прямо на земле, кто-то прячется в «броню», а наиболее терпеливые наспех растягивают палатки.
     Большинство бойцов нашего взвода готовятся ко сну, но Серёге Семёнову – водителю МТЛБ и мне, несмотря на усталость, спать почему-то не хочется. Спрашиваем у командира:
     – А костер разжечь можно?
     – Разжигайте, но только в капонире...
     Собираем хворост, к нам присоединяется ещё несколько человек, и вскоре огонь вспыхнул, заиграв на сухих ветках, и мы потянулись к теплу и свету.
     Завариваем в котелке чай, степенно пьем, пуская его по кругу, и говорим о том, что наболело на душе, чем хочется поделиться. И делается это без эмоций, которыми и так чрезмерно пропитана наша жизнь, а как-то по-свойски, по-домашнему, по-братски. Разговор о войне, домашних заботах, о каких-то памятных случаях из жизни, о вековой казачьей истории, о любви...
     В разговорах нет и следа пошлости, и люди, сидящие вокруг костра преображаются, в каждом пробуждается искренность и доброта, которых и при свете дня порой не разглядеть.
     Семенов достает губную гармошку, наигрывает знакомые мелодии, и мне становится хорошо и радостно – в душе наступает покой. Вполголоса запеваем песню, и она растекается над землей, поднимается с дымом костра к небу, и вместе с песней отрывается от всего присыпанного походной пылью душа и тоже устремляется ввысь, откуда смотрят на нас мерцающие звезды – глаза бессмертных душ наших предков.
     Я слышал легенду о том, что души воинов превращаются в звезды, еще в детстве, и с тех пор ночами подолгу всматривался в очертания созвездий и верил, что звезды тоже видят меня. Захватывало дух от величия и бескрайности Вселенной, но не было чувства одиночества: ночное небо как бы делало меня частью одной великой общности, ложилось на мои плечи бременем ответственности перед ней.
     А теперь вот мы лежим на земле в поле между Ачхой-Мартаном и Катыр-Юртом, поем казачьи старые и новые песни и смотрим на огонь и звезды...
     Вглядываюсь в пространство и века и не вижу лиц, а только глаза и чувствую присутствие их воли – тех, кто ушел давно уже в мир иной, но не оставляет меня на жизненном пути.
     Из тьмы столетий проглядывают лишь слабые контуры, но снова виден блеск глаз. Я горд тем, что в тумане былого сияет доблестью история народа, принадлежать к которому мне выпала честь...
     Смотрю на звезды, и поток времени уносит меня к тем, кого я никогда не знал, но память о ком для меня всего дороже, как и память обо всей Великой Отечественной войне и особенно о Сталинграде, у которого лег в землю мой дед Василий Трофимович...
     Как и в церкви станицы Ассиновской, мне казалось, что мы, сидящие у костра, на какое-то время оказались на отгороженном неприступными стенами острове, оторванном от всего окружающего нас пространства, и наш мир уместился только в нас самих и отражается в великом звездном небе над нами...
     Я знаю: логика бессильна там, где тяга к жизни толкает человека на смерть, и мы, прошедшие через это, ловим в воспоминаниях непостижимую суть мгновений боя, в котором мы, вопреки всему, остались живы.
     Я склоняю голову перед боевыми товарищами, любимыми и дорогими родственниками, неведомыми и незнакомыми людьми, помогавшими мне в бою либо своими руками, либо своей живой молитвой, взывая к Тому, кто дарует солдату бессмертие.

     

     Коротко об авторе: Губенко Олег Вячеславович служил в Чечне в 1996 году в составе 694-го казачьего отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова. Участвовал в штурме позиций боевиков в Заводском районе Грозного, в Старом Ачхое, Орехове. Последняя точка службы - аул Беной Веденского района. Во вторую чеченскую кампанию непосредственно занимался отправкой на службу в зоне боевых действий контрактников, в связи с чем многократно бывал на этой территории (Наурская, Шелковская, Знаменское, Грозный, Ножай-Юрт). С 1999 года - атаман Минераловодского отдела Терского казачьего войска.


Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex