(Окончание. Начало в № 184)
     - То есть не исключена некая цикличность?
     - Совершенно справедливо. Мы назвали это «ритмозадающими факторами», которые и изучали. У меня и диссертация называется «Методика прогнозирования аварийности на основе ритмозадающих космических циклов». Но на флоте мы только подступали к проблеме, а решили ее уже в авиации.
     - Как в ВВС отнеслись к необычной миссии военного моряка?
     - Нам дали полк недалеко от Москвы, но когда приехали, командование предложило тестовую задачу. Вот вам 10 самолетов и 10 летчиков: кто из них участвовал в авиационном происшествии за прошедшие пять лет? Мы взяли необходимые данные и уехали, начали анализировать. Выяснили, что это летчик под таким-то номером (фамилий нам не давали, но все остальное – даты и координаты рождения, другие факты – были реальными). Офицера мы назвали точно, а вот с датой с учетом довольно продолжительного пятилетнего отрезка чуть-чуть ошиблись: определили год, месяц, а с днем погрешность составила два дня.
     Кроме того, попутно выяснили, что у летчика под другим номером в ближайшем будущем – указали конкретный месяц – есть вероятность аварийности. Последнее еще больше удивило авиаторов: оказывается, этого летчика они все же решили отстранить от полетов, а он попал в аварию... на собственных «жигулях». Словом, теперь к нам отнеслись с должным пиететом: расширили область исследований, дали еще один авиаполк, подключили к деятельности одного из авиационных НИИ Минобороны. Проработали около 4 лет: набирали аварийность летного состава, изучали пилотов. Все в итоге получилось очень прилично: там, где мы работали, не случилось ни одного авиационного происшествия.
     - Вас задействовали в период первой чеченской кампании.. .
     - Да, там мы собрал богатейший материал: интересующих событий было более чем достаточно. Общались с генералами и офицерами и старались помочь. В частности, указывали блокпосты, которые в определенный период могли подвергнуться нападению. Более того, предлагали не начинать штурм Грозного – отложить его на две недели и результат был бы потрясающий. Все дело в том, что Марс в тот период был ретроградный.
     - Чем еще доводилось заниматься?
     - Нас подключали к работе в кадровых органах, в Военной академии имени Петра Великого. Если представить схемой всех, с кем в те годы в Москве пришлось контактировать, то получится весьма впечатляющая картина: от практической медицины до Института физики Земли. Интересной была работа с атомщиками – изучали все АЭС на территории России.
     - Изначально вы рассматриваете прошлое объекта. Это принципиально?
     - Прогноз есть только тогда, когда у объекта исследования есть прошлое, т.е. ретроспектива в прогнозировании. Иначе не сможем точно сформулировать и оценить какое-то событие по месту (координатам), дате и т. д. Ведь мы не гадаем и не предсказываем по наитию, а даем прогноз, основанный на конкретном материале и имеющем вполне объективные предпосылки.
     - Когда вы уволились в запас?
     - В 1999 году. Увольнение, признаюсь, прошло болезненно. В том плане, что я с коллегами уже находился где-то рядом с истиной и открывались заманчивые перспективы... Отчасти сам допустил оплошность, хотя и не совсем по своей воле. Обращаться к нам стали еще в период обострения болезни у тогдашнего главы государства. Мы давали свои прогнозы приезжавшим людям (я даже не знаю, кто это был), а потом по газетам могли отслеживать ситуацию с состоянием здоровья Бориса Николаевича. Никакой ангажированности, тем более финансовой поддержки, не было. И тут, видимо, кому-то в столице не понравилось, что какой-то военный прогнозы делает.
     - Значит, группа распалась?
     - Не совсем. На базе нашего небольшого коллектива создали коммерческую структуру, куда вошли четыре ранее работавших со мной сотрудника, и по старым связям продолжали трудиться на силовые структуры. Выполнили около 30 научно-исследовательских работ в интересах военного ведомства, причем три из них решением его руководства являлись приоритетными. Так проработали порядка трех лет, а потом в ведомство пришли новые люди, им уже сложнее было объяснять что и как.
     Мы создали в Петербурге «Центр поддержки научных исследований». В его составе было два доктора наук (один из них – военных, что говорит само за себя), пять кандидатов наук. Получили лицензию на работу в Росавиакосмосе, в Минпромнауки РФ в области прогнозирования. Для космической отрасли в 2000–2005 годах исследовали влияние солнечной активности на аварийность техники, инфраструктуру. Работали на Байконуре, где в том числе рассматривали взаимосвязь даты запуска и аварийности, отвечая за первые 10 минут полета. Могу с уверенностью сказать: ни одной аварии на курируемых объектах тогда не было.
     - Наверное, за годы работы в области прогнозирования было что-то удивительное и для вас…
     - Бывают удивительные совпадения: так, в одном конкретном регионе сошлись проблемы у командира АПЛ и самой лодки. Значит, это можно было предвидеть и что-то предпринять: задержать выход в море, изменить район патрулирования. Более того, был случай, когда АПЛ (не буду называть ее – о ней и так много писали) благополучно прошла рискованное место, а затем получила приказ тем же курсом вернуться обратно – возвращение закончилось весьма печально. Или разве можно считать случайностью то, что район гибели «Курска» и Москва находятся на одной географической долготе. О чем это говорит? Будто бы ни о чем, если не принимать во внимание случившийся тогда же пожар на Останкинской телебашне.
     - Насколько я понял, коллеги-ученые тоже с пониманием отнеслись к вашим исследованиям.
     - Безусловно. Правда, у Российской академии наук изначально вызвало стойкое отторжение мое утверждение о том, что дата постройки корабля или самолета, географические координаты места строительства влияют на его функционирование. С человеком, дескать, все более или менее понятно – воздействие на организм изучается давно и не без успеха, но при чем здесь неодушевленное «железо»? Но почему нельзя это предположить? Такая гипотеза имеет право на жизнь. Другое дело, что в случае с той же подводной лодкой все гораздо сложнее: ее начали строить, закончили, «невесту» выбрали при спуске, лодка вышла на боевое дежурство – все это разные даты и неясно, к чему привязываться. Но куда важнее, что известны даты чрезвычайных ситуаций, какие-то нестандартные моменты в те периоды – это позволяет сделать правильный выбор. Оказывается, у одной лодки важна дата спуска – день рождения, у другой – дата вступления в боевое дежурство и т. д.
     Мы не без успеха изучали объекты неживой природы и доказали, что и здесь есть достаточно четкие факторы влияния. Причем доказывали это неоднократно. В частности, на АЭС один из факторов влияния – дата пуска. Так, Балаковская АЭС, бывшая с нашей точки зрения в 2000 году наиболее проблемной, вызвала повышенный интерес, и мы сработали безупречно – назвали интервал времени появления проблемы. И, самое главное, руководство к нам прислушалось – нештатной ситуации удалось избежать.
     К слову, о коллегах-ученых. Лет пять назад мне по стечению обстоятельств представилась возможность выступить перед ведущими учеными (порядка 50 специалистов) на научно-техническом совете при Главкомате ВМФ. Впоследствии после достаточно длительного изучения моих работ и предложений получил своеобразный карт-бланш: коллеги признали, что мою методику можно адаптировать в интересах флота – мне выдали соответствующий документ.
     - Каково было отношение к вашим прогнозам, а отсюда и к их КПД?
     - Приведу весьма показательный пример. Когда я еще служил, то вместе с коллегами написал довольно смелое письмо на имя руководителя МЧС Сергея Шойгу. Дескать, мы такие умные и можем что-то сделать и по вашей линии. Пришел ответ из МЧС: «Предлагаем спрогнозировать ситуацию в Центральном районе России на декабрь 1994 – январь 1995 года».
     Работали долго, но еще до 1 декабря отправили официальный документ. Стали ждать февраля – каков результат? Ответ получили, но он поставил нас на колени: вероятность прогноза оказалась на уровне 10-15 процентов. Я, конечно, был в шоке. Поехал к автору ответа – конкретному человеку с конкретным телефоном. С первой фразы «разбора полетов» стало все ясно. Он читает наш прогноз: «20 декабря в таком-то субъекте Федерации железнодорожная авария. Какая же это авария? Состав был грузовой, шесть вагонов сошли с рельсов, а машинист-то не пострадал!» То есть у них оказалась другая методика оценки, о которой изначально не договорились. Мы оперировали одними понятиями, а у них, в МЧС, они другие. Тогда эти термины только закладывались и не были четко обозначены. Дали они мне официальный ответ в том плане, что в данной ситуации нельзя говорить о чистоте эксперимента.
     Тогда же меня подвели к одному из заместителей Шойгу, и я объяснил суть нашей работы. Он отнесся с явным недоверием, а меня дернуло сказать ему, что на Сахалине в районе города Оха будет в мае землетрясение. А он мне отвечает: «Полковник, какой Сахалин? По нашим данным, оно будет на Камчатке, и мы уже предпринимаем меры, используем материальные и людские ресурсы. Что вы тут меня будете учить!» Я уехал, и, когда тряхануло там, где мы предсказали, меня пригласили на конференцию МЧС. Один из участников задал мне вопрос, который расставил все точки над «i»: «Сколько землетрясений из трех вы можете спрогнозировать?» Ответил: «Не все три, но два произойдут точно». На что услышал: «А кто ответит за этот третий случай: вы предсказали, а землетрясения не было? Мы подняли силы и средства, выделили деньги, а ЧП в другом месте?» Признался честно: «Я не знаю, но знаю, что следующий прогноз будет стопроцентно точным». Хотя согласитесь: даже при точном прогнозе двух землетрясений из трех, средства, затраченные на подготовку так и не случившегося, с лихвой окупятся при последующих «точных попаданиях» – ликвидировать последствия при непринятых мерах на порядок дороже. Это просто надо понять.
     - Понятно, что руководители то и дело меняются, но, может, стоит и этим новым людям попробовать доказать важность и нужность прогнозирования? Тем более сейчас аргументов куда больше, чем в начале пути.
     - Мы доказывали десять с лишним лет, нередко работали на энтузиазме и, как оказывалось, в том числе и на корзину. Больше того, мы пришли к выводу, что это комплексная работа, это информационная безопасность, т. к. прогнозирование информационных угроз является ее основной составляющей. То есть мы выросли и были способны решать по-настоящему серьезные вопросы.
     - Выходит, с этой сферой вы расстались?
     - К счастью, нет, но связан с ней уже в иной ипостаси. Сейчас я сосредоточился только на подготовке кадров: работаю в Санкт-Петербургском государственном университете информационных технологий, механики и оптики (СПбГИТМО, бывший ЛИТМО) доцентом кафедры мониторинга и прогнозирования чрезвычайных ситуаций. Кафедра выпускающая, и в этом году весной мы сделали первый выпуск специалистов. А когда начинали в 2003 году, то кафедра вообще была первой в этом направлении в России.
     На нас выходят различные структуры с целью подготовки адаптированных под их нужды специалистов. Как студентов, так и штатных сотрудников по технологии оценки ситуаций, кризисных периодов и т. д.
     - Как вы считаете, возможна ли подготовка прогнозистов для Минобороны и других структур?
     - Конечно, тем более что в нашем вузе есть факультет военного обучения. Впрочем, есть и другой вариант: вполне можно было бы набрать слушателей из офицеров с хорошей математической подготовкой и буквально за полгода дать им соответствующую подготовку по прогнозированию. На мой взгляд, такие специалисты должны быть хотя бы в главных штабах видов и штабах родов войск. Поверьте, им бы нашлось чем заниматься.
     - В этой связи вопрос о востребованности прогнозирования. К примеру, есть спрос на соответствующих специалистов за рубежом?
     - На Западе этим занимаются давно, как в научном, так и в прикладном ракурсе. Так, например, в Японии не посадят за руль таксиста, если у него написано в прогнозе, что у него в этот день повышен риск аварийности. В США летчика не выпустят в полет, если в находящемся у руководства его прогнозе на месяц конкретные дни обозначены красным. Если говорить о более серьезных разработках, то они в США ведутся еще со второй половины 60-х годов прошлого века. Характерно, что уже через два года после их начала доступ к исследованиям был закрыт.
     Отрадно то, что ни у кого сегодня и в России не вызывает сомнения: профессиональные прогнозисты – это специалисты третьего тысячелетия. Они уже сегодня могут работать в любом информационно-аналитическом центре. Как в чисто гражданском управленческом аппарате и в бизнесе, так и в силовых структурах. Такие специалисты могут ответить на вопросы, аналогичные названию известной телепередачи «Что? Где? Когда?». Т. е. что будет, где будет и когда будет. После чего только остается принимать решения.