На международной экономической конференции в Генуе в апреле 1922 года этот русский интеллигент произвел на коллег сильное впечатление. Еще бы: ее участники в качестве посланца большевистской России ожидали увидеть мужичка в сапогах да в косоворотке. А предстал перед ними элегантно одетый европеец с изысканными манерами и свободным владением тремя языками.
     Дальше – больше. Глава российской делегации продемонстрировал такой класс в отстаивании интересов своей страны, что соперникам по дискуссии ничего не оставалось, как только публично, в ходе общения с прессой, выражать восхищение интеллектом и профессиональной хваткой Георгия Васильевича Чичерина.
     Советник германского посольства в Москве Г. Хильгер, проработавший в России с 1918 по 1941 год, писал: «Этот маленький человечек умел представлять интересы своей страны на международных конференциях с таким большим достоинством, такой замечательной эрудицией, блестящим красноречием и внутренней убежденностью, что даже его противники не могли не относиться к нему с уважением».
     Интереснейшая личность! Сегодня, когда российская дипломатия держит нелегкое испытание на гибкость и прочность, вспомнить о Чичерине самое время. В условиях полной политической и экономической изоляции он много сделал для становления совершенно нового дипломатического аппарата советского государства. Этот человек не только воплотил в себе лучшие черты профессионального политика, но и стал блистательным примером образованности и многогранного духовного совершенства. Он создал традицию, оставил после себя школу.
     В Тамбове есть дом-музей Г.В. Чичерина. Двухэтажный деревянный особняк на центральной улице – Советской – привлекает к себе какой-то неподдающейся описанию русской простотой. Абсолютно ничего искусственного, нарочитого. Такое впечатление, будто совсем недавно его покинули хозяева, и он теперь стоит в тишине и покое, тоскуя по прежней неугомонной жизни.
     В этом доме, принадлежавшем отцу будущего наркома – отставному дипломату Василию Николаевичу Чичерину, в основном и прошли детские годы Георгия. Внутреннее убранство сообщает посетителю о многом: о благородстве его давних обитателей, их образе жизни, убеждениях, увлечениях. В доме два черных рояля, свидетельствующих о музыкальных пристрастиях семейства Чичериных.
     Любовь к литературе, живописи, музыке, истории, философии, царившая в доме, стала той средой, в которую юный Чичерин окунулся всецело. Немалую роль в этом плане играла его мать, Жоржина Егоровна, урожденная Мейендорф, женщина блестяще образованная, обладавшая тонким художественным вкусом, сама умевшая отлично рисовать.
     Кстати, родился Георгий Васильевич 24 ноября 1872 года в родовом поместье своего дяди Бориса Николаевича Чичерина, известного историка, юриста, философа. Поместье располагалось в селе Караул Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Потом вся эта недвижимость была завещана племяннику, о чем свидетельствует выставленное в тамбовском музее завещание.
     Здесь же некоторые предметы мебели, привезенные из Караула. К примеру, старинные часы, совершенно удивительный черепаховый шкаф, изготовленный, как утверждают, еще в XVIII веке. Ну и два прекрасных портрета – Бориса Чичерина и его красавицы-жены – Александры Алексеевны, урожденной графини Капнист.
     Среди выставленных документов – протокол, напечатанный на французском языке: о координации действий на конференции в Генуе между делегациями России, Эстонии, Латвии и Польши. Вот ведь как было!
     Первым местом работы Чичерина после окончания историко-философского факультета Санкт-Петербургского университета был Главный архив Министерства иностранных дел России. К удивлению друзей и близких, Чичерин отдал предпочтение кропотливому труду, а не карьерной работе за границей. Здесь молодой сотрудник участвовал в написании юбилейного фундаментального «Очерка о Министерстве иностранных дел». Особое усердие Чичерин проявил в подготовке раздела, посвященного деятельности канцлера Горчакова. Он также углублялся в такие темы, как Крымская война и царствование Александра III.
     Русско-японская война содействовала пониманию того, что самодержавие в России себя изжило. При этом Чичерин отлично отдавал себе отчет в том, что процесс общественного обновления редко совершается без слез и крови. Опасаясь полицейских преследований за связь с революционным подпольем в столице, Георгий Васильевич легально выехал в Германию, где под именем А. Орнатского стал широко известным публицистом.
     Материальное положение Чичерина позволяло ему финансировать издание русского социал-демократического бюллетеня, а также проведение в 1907 году V съезда РСДРП. «Причудливая ирония действительности, – писал будущий глава Наркоминдела, – сделала то, что пот чичеринских мужиков, с упорной настойчивостью выжимавшийся из них чичеринским управляющим, шел в партийную кассу российской социал-демократии, помогая ей бороться с царизмом».
     В начале Первой мировой войны Георгий Васильевич переехал в Лондон. После Февральской революции в России его деятельность сфокусировалась на оказании помощи российским политическим эмигрантам в возвращении на родину. Английское правительство «интернировало» Чичерина, посадив его в Брикстонскую тюрьму, чтобы помешать активной антивоенной деятельности. Однако пришедшие к власти большевики обменяли своего соратника на беспрепятственный выезд из России сэра Джорджа Бьюкенена, британского посла при царском и Временном правительствах.
     В январе 1918 года Чичерину была устроена теплая встреча на Финляндском вокзале. В Смольном Ленин принял его в своем кабинете и рассказал о начавшихся переговорах с немцами. Чичерин в тот момент, по его словам, еще не успел подчиниться необходимости подписания «похабного» мира. Однако перелом у него произошел, и он отправился в Брест-Литовск.
     Вскоре последовала отставка Льва Троцкого с поста народного комиссара по иностранным делам, и Чичерину пришлось пройти тяжелую школу Бреста. Спустя почти десять лет он писал: «Мне приходилось поздней ночью под защитой вооруженных красноармейцев шагать через глубочайший снег, покрывавший площадь, чтобы в Зимнем дворце говорить по прямому проводу с Брестом. Там, у прямого провода, я иногда проводил чуть ли не целую ночь».
     На долю аппарата Чичерина выпала крайне напряженная работа, связанная и с сохранением мира с Германией после убийства левыми эсерами германского посланника Мирбаха, и с начавшейся иностранной военной интервенцией стран Антанты и США. Вспоминая впоследствии те дни, Георгий Васильевич отмечал, что ему приходилось работать по 18 и более часов в сутки.
     После поражения Германии и ее союзников в Первой мировой войне внешнеполитическое положение советской России значительно ухудшилось. Признанные и непризнанные дипломаты новой России были высланы из столиц ряда европейских государств. Иностранные дипломатические и консульские представители в России также покинули Москву и Вологду, где они еще задерживались некоторое время. Когда же интервенция провалилась, а белое движение эмигрировало за рубеж, началось возобновление контактов России с внешним миром.
     В 1921 году НКИД получил помещение на Кузнецком мосту, где пребывал более 30 лет. Среди наиболее значимых фактов биографии внешнеполитического ведомства теперь значатся успешные переговоры с республиками Прибалтики, Афганистаном, Ираном, Турцией, подписание известного Рапалльского договора с Германией, означавшего прорыв дипломатической и экономической блокады, участие в работе Лозаннской конференции по установлению режима черноморских проливов.
     Наркома отличал глобальный подход к мировым делам. Он ратовал за участие СССР «во всей мировой политической жизни», исходя из принципиальных устремлений тогдашней внешней политики. Чичерин неоднократно повторял, что «советская дипломатия всегда и во всем поддерживает все, что содействует всеобщему миру, сокращению вооружений и налогового бремени, улаживанию мировых антагонизмов и конфликтов, удовлетворению насущных интересов трудящихся масс всех стран, развитию экономических сношений и ослаблению мучительного мирового кризиса». Советская Россия, по его выражению, «принадлежала одновременно и Европе и Азии».
     Георгий Васильевич призывал дипломатов не копаться на «заднем дворе» политической жизни, а уметь видеть историческую перспективу. В письме временному поверенному в делах СССР в Турции М. Розенбергу в 1923 году нарком, ссылаясь на великого русского писателя, отмечал: «Точно так же, как Лев Толстой, изображая величайшее сражение, показывает, что каждый отдельный человек в нем занят самыми глупейшими мелочами, точно так же, если терять из виду перспективу, даже обстановка только что пробудившегося и переживающего революцию народа может казаться сборищем неприглядных мелочей». И далее: «Вы приписываете мифической Москве наивные фантастические представления о катаклизме любвеобильности между Россией и восточными народами и потом, конечно, с величайшей легкостью разбиваете этого сочиненного вами воображаемого противника. Могу вас уверить, что в мифической Москве ни один мыслящий политик не закрывает глаза на очень большую сложность положения на Востоке».
     В мае 1925 года в письме полпреду в Афганистане Л. Старку нарком писал: «Вы прекрасно понимаете, какое значение на Востоке имеют личные отношения, без которых невозможна никакая работа. Наши лучшие намерения повиснут в воздухе, если проводить их будет лицо, не пользующееся авторитетом».
     От своих представителей в арабском мире Чичерин требовал быть «в самом центре мусульманского мира». Предпринимая же действия по установлению связей с арабскими руководителями, проявлять осторожность, чтобы избегать шагов, «которые могли бы быть истолкованы, как прямая наша акция против Англии», доминировавшей тогда в регионе.
     Эти «штрихи», как их назвал Георгий Васильевич, общих целей и принципов советской внешней политики актуальны до сих пор.
     Весьма современно звучат мысли Чичерина о партийном и государственном строительстве. В частности, его предостережения насчет «примата партии». В 1924 году нарком писал Молотову: «Вопрос о так называемом примате партии принимает настолько острый характер, что иногда серьезнейшим образом влияет на нашу работу и может привести к самым неприятным политическим последствиям».
     Было и более категоричное суждение Чичерина по данному поводу: «Примат партии над государственной деятельностью... означает паралич государственной власти».
     Сталину Георгий Васильевич довольно смело писал: «Наш комиссариат не может вынести замену хороших, знающих, испытанных, приспособленных работников новыми, неприспособленными, непригодными».
     В так называемом завещании новому наркому Чичерин подчеркивал: «С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона...». Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших «общественных организациях» стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими». Мысли, актуальные на все времена.
     Кстати, для Чичерина-публициста было характерно богатство языка, интонаций и красок, литературных сравнений, исторических примеров и аналогий. Особенно заостренно и наглядно показал он мнимую объективность буржуазной прессы, которая «находится в руках определенных экономических групп, следящих строже всякого николаевского цензора за содержанием своих литературных рупоров».
     «Потоки грязи, размазывание всевозможных скандалов, состязание во лжи и клевете и при этом самое бессодержательное верхоглядство, поддакивание самым низким и постыдным страстям читателя – вот характернейшие черты и большой прессы, и тем более, бульварной прессы», – отмечал Георгий Васильевич.
     Чичерин не был одномерным, не вписывался в какие-то заданные рамки. В быту отличался скромностью. Будучи холостым всю жизнь, привык довольствоваться малым. У него сильно была развита филантропическая струнка. Этой слабостью пользовались некоторые красноармейцы из охраны НКИД, бравшие у наркома взаймы и иногда «забывавшие» вернуть долг.
     Рассказывая о Чичерине, нельзя не упомянуть о его непреходящей любви к классической музыке – к Вагнеру, Баху, Моцарту. Незадолго до ухода со своего поста он закончил книгу о Моцарте, высоко оцененную Луначарским. В письме к брату Чичерин писал: «У меня была революция и Моцарт, революция – настоящее, а Моцарт – предвкушение будущего, но их отнять нельзя».
     21 июля 1930 года Президиум ЦИК СССР удовлетворил просьбу Чичерина и освободил его от обязанностей наркома. После ухода Георгий Васильевич вел уединенный образ жизни. Жил в кооперативном доме в Спасопесковском переулке. Иногда его могли видеть на Арбате, в букинистических магазинах. Он носил темные очки, сутулился и казался много старше своих лет. Умер 7 июля 1936 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.