(Продолжение. Начало в № 210.)

     Глава 2
     Нити заговора
     Крымский хан Казы-Гирей наслаждался обществом полуобнаженных гурий из своего гарема с раннего утра до полудня. Потом, совершив омовение в зеленых искристых морских волнах, удобно улегся на песчаном берегу под покровом балдахина и, любуясь на свой Бахчисарайский дворец на возвышенности, вызвал главного хабаргири.
     - Дарик, – расслабленно произнес хан, взирая на склонившегося в глубоком поклоне человека с черным пятном на щеке, – я готов слушать твои сказки. Ты же знаешь, что после войны и моих гибкотелых белоперсих гурий, больше всего в этом мире обмана и воровства я люблю твои сказки, которые очень напоминают мне истории из «Тысячи и одной ночи».
     - На чем я остановился в прошлый раз? – спросил Дарик, располагаясь на ковре перед ложем Казы-Гирея, покуривавшего кальян.
     - Ты поведал мне историю похождений сиятельного владыки Блистательной Порты – Турции, который получил большой пешкеш от неверных за то, чтобы уговорить некий верноподданный народ за морем на поход против урусов.
     - Совершенно верно, мой господин, – улыбнулся Дарик. – И тот самый «пешкеш», очень правильно произнесенное вами слово по-персидски, или «бакшиш», как сказал бы я по-татарски, а в общем просто подарок, был настолько драгоценным, что сиятельный сразу же послал к правителю того верноподданного народа за морем своего визиря, который и посетил...
     - Да, этот хитрый посланец был у меня вчера, – зевая, проговорил Казы-Гирей. – Он хотел, чтобы я собрал свою орду и напал на Москву...
     - При этом сиятельный поручил передать тому правителю подарок в виде трех больших алмазов. А сам получил от иезуитов, как они втайне себя называют, маленькую золотую корону, украшенную доброй сотней брильянтов и самоцветов.
     - Каков хитрец!.. – привстав на подушках, хотел возмутиться хан, но сил на это после гурий и купания уже не осталось. – Мне это порождение ехидны и шакала передал всего один алмаз. Да и тот, ну, очень маленький... Где этот шайтан в одеждах визиря?.. – Хан все же встал на ноги и в изнеможении потряс кулаком.
     - Посол из Блистательной Порты уплыл на своей галере еще ночью, – ответил Кады-аскер, возглавлявший ханских телохранителей.
     - Вот, пожалуйста! Кругом одни обманщики... – пожаловался Казы-Гирей своему хабаргири, снова падая на удобное ложе из ковров и подушек. – И что было дальше в твоей грустной сказке?
     - А дальше, мой господин, в ханский дворец постучались два очень богатых купца. Точнее купец был один, а другой был его слуга. Они попросили соизволения предстать пред ясны очи великого хана...
     - Ишь чего захотели? – ухмыльнулся Казы-Гирей. – Я и сам-то к себе не всегда могу попасть...
     - И эти недостойные избрали самый быстрый путь, посетив сначала кое-кого из карача – татарской знати.
     - Ох, уж эти мне карача! – вздохнул Казы-Гирей, переворачиваясь со спины на бок. – Когда-нибудь я этой карача сделаю карачун – смертную казнь.
     – Так вот, главный купец по имени Болислав Спенсерка... – продолжал Дарик.
     - Как ты сказал? Боль... Спен?.. – не понял хан. – Какое варварское прозвище!
     - Второй же по имени Прозитино...
     - Это я знаю! Это от латинского «прозит». Так неверные вскрикивают перед тем, как влить в себя заприщенные Аллахом зелья... Эй, принесите нам хмельной бузы, а то у меня и у моего Дарика пересохло в горле.
     Выпив по глотку татарского пива, оба собеседника помолчали, собираясь с мыслями.
     - И вот представители карача того заморского народа, – опять заговорил главный ханский разведчик, – получив подарки, отвели богатых гостей к главному телохранителю хана. Он, получив подарок, отвел гостей к юному калге – наследнику хана. Тот в свою очередь...
     - Тоже получил подарок! – не выдержал хан. – Что за сказка? В ней все получают подарки. Одному бедному хану ничего не досталось. Так не годится. Эй, Кады-аскер!
     - Слушаю, мой господин, – упав на колени перед ханом, сказал главный телохранитель.
     - Тебе никогда не попасть в джанет – наш мусульманский рай, – медленно произнес хан, смакуя каждое слово, будто это были глотки прохладного щербета. – Получать подарки и не делиться со своим властелином – это большой грех. Либо ты прямо сейчас принесешь мне все, что получил от неверных, либо...
     - Слушаю и повинуюсь! – Кады-аскер стал задом отползать от ханского ложа.
     - Не спеши, – остановил его Казы-Гирей. – Это еще не все. Ты соберешь все подарки у карача и калги. Теперь можешь отползать, змей!
     Выпив бузы и затянувшись дымком из кальяна, хан разрешил продолжать «дозволенные речи».
     - И тогда хан соблаговолил принять этих недостойных купцов, – произнес главный разведчик.
     - Да? Вот этого я не помню... – покачал головой хан.
     - Они поднесли драгоценные дары – все, что оставалось в их переметных сумах...
     - Вот это очень мудро с их стороны!
     - И попросили хана о ничтожной услуге – страшно отомстить урусам за то, что те не позволили им торговать в городе Мценске и других малых и больших городах Московии.
     - Интере-есно, – протянул хан. – Ты уверен, что они просили хана именно об этом?
     - Уверен, мой господин.
     - И что я ответил?
     - Хан им отказал в этой просьбе, сказав, что в порубежных крепостях урусов скопилось слишком много воинов и пушек. Они только и ждут того момента, когда доблестные стрелки – тюфанджи и наемники – сейманы нападут на Московию. В результате мы с урусами сделаем друг другу карачун, а потом туда прискачут неверные из Ляхистана, или Польши, как называют ту державу московиты, и будут владеть всеми землями и богатствами.
     - Я так и сказал? Какой я мудрый! – почмокал хан в полном удовольствии. – А какие хитрые эти купцы! Так ты говоришь, хан отобрал у них все подарки, оставив им только собственную шкуру?
     - Можно и так, – ухмыльнувшись, ответил Дарик. – Это очень подлые люди. Им нельзя верить. Когда они думают, что остались одни в своем гостевом шатре, то слуга по имени Прозитино начинает колотить своего хозяина по имени Болислав Спенсерка руками и ногами. При этом он гневно вопит, что отправит его «к чертям собачьим на костер», как только они возвратятся в свой монастырь.
     - Ну вот! Я же говорил, что у них очень опасные имена. Одним словом псы, а у псов и повадки собачьи – так гласит старая персидская поговорка.
     - Да, мой господин, как вы уже догадались, это были иезуиты...
     В этот момент под балдахин на берегу моря заскочил взмыленный начальник телохранителей, за которым двое здоровяков тащили огромные мешки с ценностями.
     - Это ты, Кады-аскер? Что ты можешь сказать в свое оправдание? Ты ведь прервал сказку Дарика на самом захватывающем месте...
     - Я принес все дары неверных, только... – опять бухнулся на колени Кады-аскер.
     - Что «только»? – грозно спросил Казы-Гирей.
     - Только калга – ваш сын отказался отдать бакшиш в ваши милостивые руки. Он напомнил, что ему скоро исполняется десять лет. Хан обещал сделать ему дорогой подарок по такому случаю. Калга сказал, что хан может больше ничего не дарить. Пусть считает, что он уже сделал ему подарок, оставив купеческий бакшиш, в котором много всяких игрушек-безделушек из презренного желтого металла.
     - Какой мудрый у меня растет наследник, – восхитился хан. – Пусть будет, как он хочет. А теперь отнеси эти мешки во дворец – я потом подробнее проверю подарки, оставшись в одиночестве. Да, и не забудь отобрать у «купцов» все, что у них осталось. Отнесешь все туда же. И смотри у меня, змей!..
     ...Когда воины хана покинули гостевой шатер, где ожидали визита к Казы-Гирею «купцы», забрав у них все, что могло представлять хоть какую-то ценность, иезуит Прозитино, рядившийся до того в одежды купеческого слуги, понял, что притворяться больше не имеет смысла и устроил настоящее «аутодафе». Сначала он хорошенько избил «хозяина Спенсерку», а затем поджег шатер. Позже, немного успокоившись, Прозитино сказал:
     - Поскольку здесь наша миссия оказалась неудачной, мы отправляемся ко двору короля польского Сигизмунда. Там мы продолжим наше святое дело, которое благословил сам папа Римский. Я думаю, что поляков будет легче натравить на московитов. И еще мы должны будем посетить саму Москву, чтобы там помочь нашим единомышленникам в борьбе против царя Годунова. У нас для этого еще найдутся силы и средства...
     Глава 3
     Годунов – брат Годунова
     Генрих-цапля постарел и облысел. Видно было, что двадцать шесть лет, прошедшие со времени гибели мастера Штольца, которому верно служили и сам Генрих и его более молодой приятель Толстый Фриц, даром не прошли. Теперь лысину Генриха постоянно украшал предмет грубых насмешек Толстого Фрица, которому было уже далеко за сорок, но он, несмотря на то, что стал еще толще, не утратил глупости – главной, как считал пятидесятилетний Генрих, положительной черты его скверного характера.
     В порубежную крепость Мценск бывших подмастерьев Штольца привез не кто-нибудь, а сам всемогущий Семен Годунов, которому двое германцев были представлены их соотечественниками, находившимися на русской службе, как «знатоки пушечного боя и мастера пушечного же наряда да зелья». Вот брат царя Бориса и взял их с собой в поездку по крепостям для того, чтобы Ганс-цапля и Толстый Фриц могли продемонстрировать свои изобретения в «условиях, близких к боевым».
     И сам царь, и вся придворная знать полагали, что Семен Годунов занят важными разъездами с целью изучения возможностей порубежных крепостей по отражению нападений противника. И только сам Семен точно знал, куда и зачем он отправился. Ему нужна была одна-единственная крепость, называвшаяся Мценск. Почему? Именно об этом и говорили между собой в день приезда протеже «великого брата невеликого царя» Генрих и Фриц, сидя в лучшей корчме Мценска, где они собирались столоваться и ночевать.
     - Однажды я видел княжну, что покорила сердце нашего достойного покровителя, – говорил Толстый Фриц по-немецки, уплетая за обе щеки стерляжью ушицу и заедая ее пирогами с потрохами.
     - И какова из себя та прелестница? – Лысый Генрих, которого теперь так называли гораздо чаще, задал этот вопрос только для того, чтобы поддержать разговор, поскольку «прелестный пол» уже давно не занимал его мыслей.
     - Она чем-то напоминает твою Гретхен в молодости. Стан!.. Грудь!.. Маленькая головка, как у серой мышки... – не смог отыскать более красивых слов для описания внешности молоденькой симпатии Семена Годунова Толстый Фриц.
     «Значит, стерва», – сразу догадался Лысый Генрих, тщательно пережевывая оставшимися зубами кусок ветчины.
     - А кухня здесь очень приличная... Откуда что берется? Непонятная Русь... У них третий год неурожаи, крестьяне бедствуют и голодают. Говорят, всех кошек и собак на мясо пустили... А здесь ешь – не хочу! – произнес он вслух.
     - Это да-а, – довольным тоном протянул Толстый Фриц, почесывая набитый под завязку живот под кафтаном. – Наверное, хозяин этого заведения специально приготовился к визиту нашего русского хозяина. Все же брат царя! Но княжна... Она такая!.. А наш уважаемый русский хозяин такой...
     - Тут ты, конечно, прав, – с полуслова понял своего приятеля Генрих. – Наш русский хозяин красотой и статью не вышел, тут слов нет. А вот местный воевода, которого зовут Михаил Шейнин, просто красавчик по сравнению с ним. А Семен Годунов кособок да кривоног... А лицо у него все в бороде, только одни глаза из-за волосьев выпучены. Одно слово черт, не к обеду будь сказано...
     - Я слышал, что княжна проживает где-то рядом с Мценском. Точнее у ее отца где-то здесь родовое поместье. Тут они живут летом, а на зиму уезжают в Москву...
     - Точно, – подтвердил Генрих, запивая съеденное добрым глотком пива. – Зиму семейство проводит в стольном граде Москве, у них там дом в Замоскворечье. Наверное, Семен решил покрасоваться перед княжной, а заодно проводить ее до Москвы, чтобы никто не украл.
     -Да, у Годунова сильная охрана, а здесь, в России, это необходимая мера безопасности, – подняв вверх жирный палец, наставительно произнес Фриц. – Тут же кругом одни разбойники. Помнишь, как в наш прошлый приезд в Россию, когда еще был жив мастер Штольц, мы попали в скверную историю, связанную с разбойниками?..
     - Нет, это было уже после гибели мастера у стен крепости Сокол. А разбойников навел на нас проклятый кабатчик Кузька Окороков. Он пообещал привезти нас к кабаку «Осетровый бок» в городе Соколово, а сам, сволочь, обманул.
     - Как же! Нас тогда обобрали до нитки. Хорошо, что живыми выпустили! – От грустных воспоминаний о былом у Толстого Фрица даже слезы на глазах навернулись.
     - Мы с тобой так и не смогли найти «камень огня», который спрятал где-то в Соколове отец мастера Штольца. Если бы этот камень попал в наши руки, мы бы сотворили такую адскую смесь, что о нас узнали бы во всех царствах-государствах. Государи этих стран в очередь бы к нам записывались, чтобы заполучить в свои пушечные погреба наше зелье. Тогда, дорогой друг, мы бы купались в золоте и славе. Но увы! Проклятый кабатчик! Хорошо, что он околел...
     - Да, эта свинья Окороков на радостях, что сумел заманить нас в разбойничье логово, так нажрался, что его хватил удар. Он получил достойное наказание за свои гнусные делишки, – сказал Толстый Фриц.
     - Вернулись в фатерлянд мы с тобой с пустыми карманами. Даже одежды хорошей не имели. Поэтому бургомистр твоего родного городка так и не выдал за тебя свою красавицу дочь.
     - И не говори! – тяжело вздохнул Фриц. – Это стало самой большой трагедией в моей личной жизни...
     - Остался ты холостяком. Одинокий неухоженный Фриц!.. Но в этом, знаешь ли, есть свои несомненные преимущества...
     - И одно из них, что любимая женушка не принесет в подоле очередного «птенчика», пока мужа нет дома. Хре-хре-хре! – залился противным хрюкающим смехом Фриц, отчего его брюхо заходило ходуном, будто хотело извергнуть наружу все, что он съел и выпил за свою жизнь.
     - Ну и дурак же ты, Фриц! – поморщился Генрих. – У меня двенадцать детей, и всех их я люблю, как родных...
     - Правда, большинство из них очень похожи на твоего соседа ювелира Блюменталя, у них такие же носы крючком и черные кудрявые волосики... Хре-хре-хре!
     - Ничего, – пообещал Лысый Генрих, – когда мы отыщем «камень огня» и заработаем кучу денег, я, так и быть, отдам за тебя замуж одну из своих славных дочурок, у которой очаровательный носик крючком... Уж она-то сделает из тебя стройного господина. Будешь поститься каждый божий день...
     Это предложение заставило Толстого Фрица заткнуться и надолго задуматься о своем ужасном будущем.
     - Ладно, дорогой друг, – наконец выдавил он из себя, – бери свой чертов парик, который съехал тебе на нос, и пошли дрыхнуть. Утром нас ждут великие дела. Мы покажем нашему русскому господину, что значит хороший пушечный выстрел!
     Утром Лысый Генрих поднял напарника ни свет ни заря.
     - Поднимайся, соня, – сказал он. – А то проспишь самое важное. Русские пушкари уже установили наши орудия на крепостной стене и навели их на цель. Осталось только забить в дула наши тайные заряды и от цели не останется ничего...
     - Что за цель? – быстро одеваясь, спросил Толстый Фриц.
     - Какие-то грязные сараи, расположенные недалеко от дороги, ведущей к крепостным воротам.
     - Чудесно. Сейчас мы в них попадем, – пообещал Толстый Фриц, не попадая ногой в штанину.
     На стенах крепости в ожидании «необычайной пушечной пальбы» уже собралось довольно много зрителей, среди которых преобладали местные жители и служилые люди из стрелецкого пятисотенного войска, составлявшего гарнизон Мценска.
     На башне, с которой был самый хороший обзор окрестностей, разместились Семен Годунов и его приближенные. Все они заждались невиданного зрелища и выражали явное нетерпение тем, что то и дело гоняли посыльных, чтобы те передали указания ускорить начало стрельб.
     Даже сам воевода Шейнин спустился с башни вниз и подгонял орудийную прислугу, таскавшую тяжелые заряды к пушкам.
     Наконец все было готово, и Годунов махнул белым платком с башни. Залп из четырех орудий, раздавшийся после этого, сначала только оглушил зрителей, а уж потом заставил их чихать и кашлять от едкого удушливого дыма, закрывшего весь обзор. Когда же ядовитый дым немного рассеялся, то Семен Годунов с башни, а затем и воевода Шейнин с крепостной стены одновременно разглядели ужасающие результаты выстрелов, разрушивших сараи до основания. Но это было не самое главное. Одна из пушек, в которой оказался чересчур большой заряд, забросило ядро далеко за посад, угодившее в одну из тяжело груженных повозок, тащившихся в этот момент по дороге. От повозки, разумеется, ничего не осталось, но это было бы еще полбеды. Гораздо большее несчастье произошло с каретой хозяина этих повозок. Шестерка лошадей, запряженных в карету цугом, перепугалась от выстрелов и стремительно понесла к видневшейся вдали ленте реки.
     Первым понял о смертельной опасности, угрожавшей хозяевам кареты, воевода Шейнин. Он со свойственной ему решительностью вскочил на коня, подведенного под уздцы слугой, и помчался наперерез взбесившейся шестерке лошадей. Догнал их он через несколько минут, но эти минуты растянулись для хозяев кареты на мучительно долгие часы, когда они ожидали неминуемой гибели.
     Поравнявшись с первой парой лошадей, воевода ловко сиганул со спины своего скакуна на пегую лошадку из упряжки. Мгновение-другое, и вся упряжка, подчиняясь властной руке умелого наездника, отвернула от опасного речного обрыва в сторону, не доехав какие-то считанные сажени. Затем лошади и вовсе встали, тяжело поводя боками и нервно всхрапывая.
     Соскочив с чужой лошади, воевода Шейнин заспешил к карете, из которой ни живы ни мертвы медленно выбирались хозяева – видный мужчина в годах и совсем еще юная девушка с ангельским личиком.
     «Да это же князь Мстиславский! – узнал в пострадавшем видного царского сановника и военачальника Шейнин. – А это скорее всего его дочь Варвара. А ведь хороша! Таких больших прекрасных глаз я вовеки не видывал...»
     И действительно, княжна Варвара, несмотря на бледность от недавнего испуга, выглядела прелестно. Да и какая уважающая себя барышня не почувствует себя совсем хорошо, когда на нее смотрит влюбленным взглядом «принц из ее сновидений», ни больше ни меньше.
     - Батюшка, – томно спросила она у отца, – это и есть наш спаситель? Без него нам пришлось бы очень плохо, правда?
     - Я князь Мстиславский, – горделиво произнес отец Варвары, стараясь незаметно прикрыть порванный камзол на самом видном месте. – Как ваше имя, доблестный герой?
     - Михаил Шейнин – воевода Мценска, – представился «принц», отвесив уважительный поклон.
     - Доблестное имя! Счастлив буду видеть вас в моем московском доме. Я никогда не забываю тех, кто помог мне или членам моей семьи. Будьте надежны! А кто же это осмелился стрелять по нам из пушек? – нахмурился князь, но тут же его лицо расплылось в почтительной улыбке. Он увидел подъезжавших всадников и в переднем узнал всемогущего брата царя Годунова. – Какая неожиданная встреча! – сказал он, кланяясь Годунову, который даже не соизволил слезть с коня.
     - Князь Мстиславский! – воскликнул Годунов, хитро прищурившись. – Как это вы здесь оказались? Вдали от царского двора...
     - У меня здесь, извольте видеть, поместье, – пояснил князь. – Мы как раз переезжаем в Москву...
     - Чудесно, чудесно, – хмурясь, пропустил слова князя мимо ушей брат царя, обративший внимание на то, какими нежными взглядами одаривали друг друга княжна Варвара и воевода Шейнин. – Главное, что никто не пострадал. А я готов отвезти вас и вашу дочь прямо в Москву. Все свои дела в Мценске я закончил...
     - Буду чрезвычайно признателен за вашу любезность, – отвесив поклон, сказал князь.
     - Тогда в путь! – приказал брат царя, махнув рукой в сторону Москвы. – Нам туда, а вам, воевода Шейнин, сюда! – При этом он указал на крепостные стены.
     Молодой воевода еще долго стоял у реки, словно пригвожденный к месту, глядя в ту сторону, где скрылась за клубами дорожной пыли кавалькада, увозившая самое теперь дорогое для него существо на свете – Варвару Мстиславскую.
     Глава 4
     Дорога на Добрыничи
     То было каким-то наваждением. Образ княжны Варвары больше не покидал воеводу Шейнина ни днем ни ночью. В мечтах своих Михаил видел смеющуюся княжну в белых нарядах, кружащейся в центре хоровода простых деревенских девушек, державших в руках венки из подснежников и почему-то ромашек. Оказаться в венках вместе эти цветы могли только в ушибленном воображении влюбленного. А еще слышал воевода в ночную пору перезвон колоколов и никак не мог разобрать – благовест это или набат...
     Аккурат на Рождество Христово главный воевода Мценска заполучил царскую грамоту, доставленную важным чином из стольного града Москвы, что само по себе заявляло о значительной ценности послания. И действительно, в грамоте черным по белому предписывалось воеводе Мценска, собрав ратников в городе и окрестностях, незамедлительно двигаться на соединение с московским войском, которым командовали князья Федор Мстиславский и Василий Шуйский. Ратникам полагалось следовать через Орел и Брянск к селению Добрыничи, перекрыв дорогу от Севска.
     «Значит, решился все же царь-государь на достойный отпор супостату Гришке Отрепьеву, – подумалось Шейнину. – Стало быть, не зря станичный голова Безверхий еще раньше отправился к Добрыничам со своими людьми, сказав секретно, что должен пополнить сторожевой полк в тех краях. Чую, быть большому сражению!»
     Придаваться любовным мечтаниям больше у воеводы не было никакой возможности. Собрав в скорости небольшую рать и снабдив ее необходимыми припасами, двинулся он на соединение с московским войском, посланным Борисом Годуновым, чтобы заступить врагу дорогу на Москву еще на дальних подступах.
     Заметенные снегами российские пути-дороги! На них особенно хорошо думается, когда лежишь в санях, укрытый по самые глаза овчинным тулупом. Вот и воеводе Шейнину припомнились в дороге все события, предшествовавшие походу Лжедмитрия Первого на Москву.
     В 1591 году с божьей милостью отбились московитяне от набега крымчаков хана Казы-Гирея, и это было последнее появление татар возле Москвы. Потом пять лет воевали со шведами, вернув России Ивангород, Капорье и некоторые другие города, захваченные врагами в ходе Ливонской войны.
     Средний сын Ивана Грозного – Федор Иванович, прозванный в народе Блаженным, скончался в 1598 году. Однако от самостоятельного правления был отлучен на одиннадцать лет раньше, уступив место на троне пронырливому брату своей жены Ирины – боярину Борису Годунову. (Ох, уж эти Борисы в российской истории! Ничего хорошего, кроме смуты в стране и в умах россиян, они не принесли...)
     А через два года после успения Федора Блаженного отправилась в мир иной единственная малолетняя царевна от Федора Иоанновича и Ирины Годуновой, имя которой была Феодосия. Младший же сын Грозного Дмитрий «убился» или, что вернее, был убит еще 15 мая 1591 года. Но тогда Борису Годунову удалось убедить с помощью дознаний князя Шуйского боярскую знать в том, что Дмитрий, страдавший «падучей», сам случайно напоролся на нож... Да только народ в своем громадном большинстве этим байкам не верил и потому с гораздо большим доверием относился к слухам о том, что Дмитрий спасся, бежал к полякам и теперь возвращается в Кремль, чтобы занять по праву рода принадлежавший ему трон московских царей. Потому-то и удалось небольшому отряду, собранному польским магнатом князем Адамом Вишнёвецким и воеводой Сандомира Юрием Мнишеком с благословения папских легатов-иезуитов и короля Речи Посполитой Сигизмунда Третьего, довольно быстро «обрасти» казаками да всякого рода разбойниками. Именно для этого, как думалось воеводе Шейнину, Лжедмитрий и повел свои силы на Москву не кратчайшим путем через Смоленск, а кружным – через Чернигов да Новгород-Северский, чтобы собрать побольше сил, отложившихся от годуновской Московии. А теперь он шел прямо на Москву от Севска...
     Но все это было несколько позже, а еще раньше Господь Бог покарал Русь за грехи трехлетним неурожаем и массовыми эпидемиями. В одной Москве, как совершенно доподлинно знал Михаил Шейнин, на трех кладбищах в эти годы было захоронено до ста двадцати семи тысяч человек. И это только в стольном граде! Что же творилось в других городах и весях?..
     И полыхнули мятежи да бунты, наибольшими из которых, пожалуй, стали выступления атамана Хлопка Косолапа, державшего в страхе целых два года все центральные уезды. Только-только справились с Косолапом в 1604-м, а тут и поход Лжедмитрия подоспел...
     Из той же царской грамоты знал Шейнин про то, что Лжедмитрий – это Юрий Богданович Отрепьев, сын небогатого галичского дворянина. Юрий находился на службе у боярина Федора Никитовича Романова, но после его опалы и ссылки постригся в монахи под именем Григория. Какое-то время Григорий Отрепьев проживал в московском Чудовом монастыре при патриархе Иове. Скорее всего, тогда и возникла у него идея «венчаться на царство» под именем царевича Дмитрия. Почему бы и нет?..
     В холодный метельный январский день прибыл в ставку московского войска воевода Шейнин, еще издали, на подъезде, заприметивший дымы от многочисленных костров, разведенных прямо в чистом поле у селения Добрыничи.
     А первым, кто встретил Михаила в военном лагере, был князь Мстиславский, которого Шейнин сразу узнал, хоть и видел всего-то второй раз в жизни.
     - Помню тебя, голубчик, помню, – сказал Федор Иванович, совсем по-родственному обнимая воеводу Шейнина и проводя его в лучший дом на окраине селения, в котором разместился он со всей своей многочисленной прислугой. – Сейчас, голубчик, буду вводить тебя в курс дела. Всего, изволь слушать, у нас пять полков, в которых, дай Бог, набирается тысяч двадцать ратников. Среди них тысяч пять стрельцов и четырнадцать полевых пушек. Между прочим, изволь слушать, четыре пушки с прислугой присланы нам самим Семеном Годуновым...
     - Уж не те ли это орудия, что своей пальбой до смерти перепугали ваших лошадей прошлой осенью у Мценска? – предположил Шейнин вслух.
     - Они и есть, – кивнул Мстиславский. – А при них двое немцев – больших мастеров пушкарского дела, как заверил меня все тот же Семен. На них, почитай, вся наша надежда...
     - Что так? – снова спросил Шейнин.
     - Войско-то у супостата немеренное. По самым малым подсчетам его не меньше будет, чем у нас, а то и поболе. Насчитали наши сорвиголовы семь польских хоругвей, три тысячи донских казаков, запорожцы и прочая... рвань! Последние, извольте слышать, из переметчиков, тех, кто поддерживает Гришку Отрепьева в его притязаниях на трон...
     - И где же все эти полчища? – задал самый главный вопрос Шейнин.
     - Где, где?.. – раздражаясь, проговорил Федор Иванович.
     - Хотел бы и я про то знать... Нету врага! И нам доподлинно не ведомо, где он скрывается... Но мы на всякий случай уже определились с боевым строем. На врага, извольте слушать, пойдем, как учили наши прадеды во времена Куликовской битвы! В центре поставим всех стрельцов, а слева и справа конные полки. Впереди, как и должно, будет крутиться-вертеться сторожевой полк. И как только враг обнаружится, мы его ка-ак...
     Шейнин хотел возразить, что при Дмитрии Донском еще не существовало стрельцов, да и стрелять можно было только из лука да пращи, но промолчал...
     «Враг обнаружился» ранним утром двадцать первого января, через день после приезда в ставку Шейнина и его ратников. И если бы не станичники Прохора Безверхого, заметивших поляков на самых подступах к Добрыничам и вступивших с ними в бой, плохо пришлось бы войску Годунова. Но на этот раз все обошлось и благодарить за это надо было порубежников головы Безверхого...
     ...В московское войско Лысый Генрих и Толстый Фриц напросились сами, хотя Семен Годунов и не собирался их отпускать от себя. Уж очень ему пришлось по нраву устраивать пышные стрельбы под Москвой на потеху венценосному братцу и придворной камарилье. При этом все беспрестанно восхищались силой пушечного огня, много пили, часто закусывали и неумеренно бахвалились перед иностранными посланниками, мол, у вас, немцы, такого «московского огня» сроду не бывало...
     Когда же пиршество заканчивалось и царь с боярами, с псарями да с иноземными гостями отбывали в Кремль, на пиршественное место сбегались толпы простолюдинов, отыскивающих поживу, чтобы быть живу среди куч объедков для себя и своих немногочисленных уже чад и домочадцев, коих еще не прибрали Их величества Голод, Холод да Зараза.
     Но поход Лжедмитрия многих при дворе здорово перепугал, и они уговорили Семена Годунова «пожертвовать на оборону от супостата своими любимыми игрушками», что брат царя скрепя сердце и исполнил, отослав Лысыго Генриха и Толстого Фрица вместе с пушками в войско Мстиславского и Шуйского. А кое-кто из царского окружения уже гонцов слал с дарами навстречу новоявленному «принцу». Кто знает, думали они, как дело-то повернется? Лучше соломки подстелить на будущее, чтобы падать было не так больно...
     Об этом и вспоминали по дороге к Добрыничам Генрих и Фриц, которые мечтали только о том, чтобы...
     - ...Озолотиться можно! – говорил Толстый Фриц, по-собачьи обгладывая кость от жареной куриной ножки, оставшейся у него еще с Москвы. – Где-то возле Добрыничей находится Соколово. Я это узнал совершенно точно от верного слуги нашего русского хозяина по имени Елистрат.
     - А есть там кабак под названием «Осетровый бок»? – в который раз переспрашивал Генрих, не слишко-то доверявший напарнику.
     - В том-то и дело! Озолотиться можно! Елистрат клялся и божился, что есть там кабак с таким названием. Как только туда прибудем, сразу отправимся в погреб и откопаем «фетардит – камень огня». С его помощью все русские деньги станут нашими...
     - Зачем нам русские деньги, Фриц? – пожал плечами Генрих. – Мы сможем, если, конечно, все сложится так, как ты говоришь, пойти в услужение к другим государям. Помнишь Паоло Прозитино и его друга Болислава Спенсерку, которые смотрели наши «художества» под Москвой?
     - Как же! Очень приличные люди, – ответил Фрицу, с сожалением выбрасывая обглоданную до белизны кость из повозки.
     - Эти господа предложили нам большие деньги за то, чтобы наши пушки не стреляли по разбойникам этого нового русского принца Дмитрия...
     - Что ты говоришь?.. – изумился Толстый Фриц. – А я ничего про это не знал! – Он даже потер руки в предвкушении будущих доходов.
     - Именно так. Прозитино даже передал нам некоторую сумму в задаток... – Генрих достал из потаенного места в возке кожаный мешочек, набитый до отказа золотыми монетами.
     - Что ж ты молчал?! – радостно вскричал Толстый Фриц, протягивая к мешочку дрожащие пальцы. – Это же сразу все меняет!
     - Тихо ты, не шуми! – прервал восторги напарника Генрих, пряча мешочек с золотом туда, откуда его доставал. – Если русские догадаются о том, что наши пушки не выстрелят, нам отрубят головы...
     - Молчу... – зажав ладонью рот, прошептал Фриц. – Но все же скажи, это только задаток?
     – Задаток, – подтвердил Генрих.
     - Нам везет! – снова потер руки Толстый Фриц. – Но за «камнем огня» мы все-таки заедем в «Осетровый бок»...
     - Беден бес, что у него бога нет, – посмотрев на счастливое лицо Фрица, зачем-то сказал Генрих. Ему было неприятно от того, что придется помогать полякам, которых он не взлюбил еще со времен похода Стефана Батория на русскую крепость Сокол. Тогда и он, Генрих, участвовал в том неудачном походе вместе с мастером Штольцем и напарником Фрицем. Но только были они с Фрицем в ту пору совсем еще молодые, и вся жизнь была у них впереди. Да только и тогда, и теперь золото для него решало все. В этом смысле Лысый Генрих себе никогда не изменял.
     
Продолжение следует.