В нашем отделе оформления, исследуя архив периода Великой Отечественной войны, нашли снимок, который никогда не публиковался. Видимо, делали его не для газеты. Корреспондент «Красной звезды» подполковник Константин Симонов весьма непринужденно, кажется, даже весело беседует с каким-то другим офицером, равным ему в воинском звании. С кем именно? Где и когда снимок сделан? Кто из фотокорреспондентов запечатлел мгновение далекого уже прошлого?
     Нет ответов. На обороте почти всех хранящихся в архиве фотографий есть служебные пометки – иногда развернутые, иногда краткие. А тут ни слова. Неужели по-своему интересный кадр навсегда останется загадкой? Мириться с этим не хотелось.
     Давайте, дорогие читатели, еще раз вместе с автором проведем то скромное по задачам и целям исследование, которое нас все-таки чем-то обогатит.
     Итак, Константин Симонов уже в погонах, а его собеседник еще при петлицах. Когда могло быть такое? Лишь в сорок третьем. Наша задача еще упрощается: снимок сделан зимой. Следовательно, не ранее февраля.
     Погоны и в целом новые знаки различия в Красной Армии были введены Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 января 1943 года. Хотя этому, разумеется, предшествовала серьезная подготовка.
     Впервые речь о погонах зашла в кабинете И. Сталина еще в начале сорок второго года, после нашей первой стратегической победы у стен столицы. Тогда Верховный Главнокомандующий, вызвав начальника Главного управления Тыла А. Хрулева, высказался за то, чтобы как-то выделить формой одежды командный состав и красноармейцев первых гвардейских частей. Судили-рядили и пришли к выводу: если так поступить, то на фоне гвардейцев остальная часть армии будет выглядеть невзрачно. Решили, правда, в предварительном порядке, вместо гвардейской формы ввести для всей армии погоны.
     Но горькие поражения летом сорок второго на какое-то время отодвинули вопрос о новых знаках различия и погонах на второй план. И только когда враг под Сталинградом был остановлен, когда начала крепнуть убежденность, что он на Волге будет разбит, Сталин приказал принести ему образцы погон. За дело взялись художники, портные, канительных дел мастера. Ведь некоторые технологии уже были забыты. Приготовили и образцы погон, принятых в ряде зарубежных армий. Не всем, но, наверное, многим известно, что при коллективном осмотре довольно внушительной экспозиции Верховный попросил А. Василевского показать, какие погоны тот носил в бытность штабс-капитаном. Таких Александр Михайлович на столах не нашел. Сталин распорядился принести погоны царской армии и именно на них остановил выбор.
     Погон требовалось миллионы. И самых разных. Опять же, наверное, не каждому известно, что задолго до объявления памятного всей армии указа, наряду с предприятиями сотни московских надомниц, располагающих швейными машинками, получили «оборонный заказ» – шить погоны. Заказ секретным не был, но и преждевременно рассказывать о характере надомной, часто ночной работы не советовали. Тайну блюли: приработок в военное время ни для кого лишним не был.
     Если продолжить это пространное отступление от темы нашего разговора, то можно сказать и о том, что Сталин изъявил желание лично оценить номер «Красной звезды», которым Красная Армия и страна извещались о введении новых знаков различия. Своим карандашом – не обычным синим, а почему-то красным – он вычеркнул из передовой абзац, в котором говорилось, что введение погон – это не возвращение к прошлому, что Красная Армия – это военная организация нового типа. «Надо сказать, – произнес назидательно, – что погоны не нами придуманы. Мы наследники русской воинской славы. От нее не отказываемся».
     Несмотря на напряженную подготовительную работу погон в сорок третьем для огромной по составу армии не хватало. Первым на ношение погон, как это бывало во всех сходных случаях, перешел с 1 февраля 1943 года Московский гарнизон. Дружно надели погоны и те корреспонденты «Красной звезды», которым они полагались. 2 февраля газета напечатала первый снимок какого-то артиллерийского подразделения в погонах. Видно, что фотокорреспондент изрядно помучил всех, добиваясь идеального равнения. Ведь погоны, как подразумевалось, – это и новый, более высокий уровень дисциплины, повседневного порядка, воинской субординации и братства.
     Но вернемся в русло разговора, заявленного в начале. Итак, К. Симонов уже в погонах. На улице зима, но собеседники без шинелей. Можно предположить, что снимок сделан в южных широтах. Где же пребывал Константин Михайлович, скажем, в феврале сорок третьего? Обратились к другой части редакционного архива – служебной переписке.
     Просмотрев стопку телеграмм, выясняем: 18 февраля 1943 г. группа корреспондентов «Красной звезды», в состав которой включили Симонова, была командирована на Южный фронт, под освобожденный двумя днями ранее Новошахтинск, получивший с 1939 года статус города. Выяснилась и такая деталь: подполковник Симонов убыл на Северный Кавказ не вместе с другими краснозвездовцами, а кружным путем – через... Алма-Ату. Ответственный редактор разрешил ему побывать на съемках кинофильма «Жди меня», снимавшегося там по его сценарию. Героиней фильма была Валентина Серова, близкий Симонову человек...
     И вот извлекаем из вороха других телеграмму, которой Константин Михайлович докладывает, что вернулся в состав журналистской бригады. Он сокрушается, что не успел подготовить материал к 23 февраля, но обещает к 8 марта очерк о военном фельдшере, награжденной орденом Красной Звезды. Отметим, что очерк о Марии Лагуновой под заголовком «Малышка» вскоре стал украшением праздничного номера. Не исключено, что писал его Константин Михайлович в той избе, которая запечатлена на фотографии.
     А в самом конце симоновского доклада о творческих планах любопытная приписка: «Привет от Гапочки. Его хозяин обещал мне машину. Если даст, я хочу, пробыв неделю здесь, поехать на машине сначала к Ватутину, потом к Голикову, потом еще севернее – и в Москву. По-моему, это будет интересно и полезно для газеты. Как вы считаете?»
     Гапочка... Гапочка... Довольно р
     едкая фамилия. Вспомнилось, что она и ранее встречалась во внутриредакционной служебной переписке. Еще со времен Сталинграда. Член военного совета Сталинградского фронта генерал-лейтенант Н. Хрущев не очень приветливо принимал у Волги журналистов-краснозвездовцев. «Хрущев был мрачен, – писал уже после войны К. Симонов, – и отвечал на наши вопросы односложно. Потом вытащил папиросы и стал чиркать спичка за спичкой. Но спички мгновенно гасли, в тоннеле была плохая вентиляция. Он чиркнул подряд, наверное, спичек двадцать и раздраженно отшвырнул спичечный коробок и папиросы. В это время ему снова принесли на подпись какие-то бумаги, и он, кажется, был доволен, что это дает ему возможность прервать разговор и углубиться в чтение. Чувствовалось его явное нежелание говорить с нами, да и говорить в тот момент с корреспондентами было тягостно...»
     А вот давний, еще с мирных тридцатых годов помощник Хрущева Павел Никитович Гапочка, надевший с июня 1941 г. военную форму, стал для краснозвездовцев под Сталинградом чуть ли не ангелом-хранителем. При всей занятости – «хозяин», Никита Сергеевич, просто не мог без помощника обходиться – сделал все, чтобы военные корреспонденты были накормлены, обрели ночлег, получили хоть какой-нибудь транспорт. И вот уже на другом фронте и в иной обстановке Симонов вновь встретился с Гапочкой и передает от него в Москву товарищеский привет. Не Павел ли Гапочка на снимке, на десятилетия затерявшемся в архиве?
     Обратились к литературе, посвященной Н.С. Хрущеву. Особых надежд не питали: Гапочка по рангу не из тех, кто часто попадает в кадр. И тем не менее нашли-таки фотографию еще мирных тридцатых годов, на которой Н, Хрущев подкрепляется походной снедью где-то у большого стога. Его помощник, Павел Гапочка в просторной белой рубахе, – рядом.
     Без участия экспертов сопоставили фотографии и пришли к выводу: подполковник Константин Симонов беседует именно со знакомым ряду краснозвездовцев еще по Сталинграду подполковником Павлом Гапочкой – помощником члена военного совета на этот раз Южного фронта генерал-лейтенанта Никиты Хрущева. Беседует в каком-то из сел под Новошахтинском. Из приведенной выше телеграммы Симонова видно, что на этот раз «хозяин» Гапочки принял военных корреспондентов не так, как на Волге. Спичек, судя по всему, не ломал и папирос не выбрасывал. Пообещал даже машину для поездки на соседние фронты, в чем имел полные основания отказать.
     Вглядитесь в лица офицеров, запечатленных на фотографии. Это лица людей, убежденных в том, что самое страшное в войне уже позади, что перелом, оплаченный большой кровью, все-таки наступил. Столь непринужденных улыбок, такого добродушного настроения на фотографиях из сорок первого не увидишь.
     Павел Гапочка – не из рядовых политработников. В свои тридцать пять он был, можно сказать, старым партийцем, еще с сорокового года состоял кандидатом в члены ЦК Компартии теперь оккупированный врагом Украины. А Симонов в кармане гимнастерки хранил совсем новенький партбилет. Двадцативосьмилетний поэт и драматург вступал в Великую Отечественную войну беспартийным. А вот наград у Константина Михайловича, как видим, побольше. Орден Красного Знамени он получил под Москвой из рук командующего Западным фронтом Георгия Жукова, а с орденом «Знак Почета», – за первые достижения в литературе – проверял характер еще на Халхин-Голе, в редакции многотиражной газеты «Героическая красноармейская».
     После Победы, можно предположить, Симонов и Гапочка не встречались. Константин Михайлович вернулся в ставшую для него родной Москву, а Павел Никитович отправился на Украину. Его ждал пост второго секретаря Львовского обкома партии, затем он ведал пропагандой и агитацией в масштабе всей республики.
     ...В кадре только одно мгновение, будничное, можно сказать, бытовое. А как разворошила нашу память разгадка снимка, который в течение долгих лет мало интересовал редакцию. Оказалось возможным установить и автора фотографии. В той командировке на Южный фронт в составе группы краснозвездовцев был только один фотокорреспондент – Яков Халип.