|
 |
Александр ОРЛОВ,
капитан 2 ранга в отставке. |
Длинные трели межгорода взорвались в ночной квартире. Как окаянные еще с лейтенантских времен звонки корабельной тревоги.
- Смотришь? – сдержанный голос в трубке.
- Смотрю...
Ни «здравствуй», ни «как дела». Без представления: дескать, не удивляйся, это я. Помнишь, старлей Олег Репко, бухта Конюшкова, соединение подводных лодок? Впрочем, какой старлей - уже, поди, каперанг. К тому ж в запасе. Времени-то сколько утекло! Даже странно, что я узнал этот голос. Сейчас он звучал глухо, как-то бесцветно. Да еще телефонное эхо гуляло...
Олег Репко, краснознаменный «зам» с «К-136». Мы были молоды тогда, безоглядны, бредили «автономками». Жучили молодежь по всем расписаниям, любили Конецкого, «выскакивали» в море на древней трехракетной «старушке» 129-го проекта, вмерзали в лед за мысом Радманова, лихо отмечали стрельбы на приз главкома в ресторане «Золотой Рог»...
Зимой 1984-го меня вызвал начальник политотдела. В кабинете у него покуривал посторонний штатский в легкомысленной для наших краев дубленке.
- Знакомьтесь, журналист из «Комсомолки» Михаил Хромаков. Пробудет здесь три дня. Будет писать, – «начпо» помолчал, - о «К-129»... Покажешь все, что захочет посмотреть. Сведешь, с кем захочет поговорить. Ясно?
Куда яснее! До той поры никому из посторонних не давали сунуть и носа в обстоятельства гибели «К-129». Она входила в нашу дивизию, когда соединение дислоцировалось на Камчатке. Командовал лодкой капитан 1 ранга Кобзарь. Оттуда они ушли на боевую службу и не вернулись. Лишь очень немногим тогда было известно, что лодка погибла от столкновения с американской субмариной, затонула на большой глубине.
Мы вышли с Михаилом на крыльцо политотдела, закурили. Внизу у пирсов чернели корпуса лодок, таких же, как «К-129». На них копошились матросы, шел обычный день.
- А с чего вдруг «Комсомолка» взялась за это?
- Понимаете, в газету пришло письмо, - протирал очки корреспондент. – От матери матроса Лисицина. Жаловалась: дескать, вот уже много лет сын не пишет. И не возвращается домой. Мол, почему на флоте так долго служат? Мы обратились в Минобороны, а сын, оказывается...
Через час в «секретке» на плавказарме я перевернул все, пока нашел два запыленных тома посмертной переписки по личному составу «К-129». Листали старые документы на плавмастерской «ПМ-150», где устроил журналиста со всеми удобствами. Убивало необъяснимое: извещение о смерти по какой-то причине не ушло семье только этого моряка. Здесь были командировочные (офицеры соединения ездили во все семьи погибших), какие-то счета, фотографии, множество других бумаг по каждому члену экипажа. Но не по этому парню...
- Будешь об этом писать?
- Буду.
Из того, кобзаревского экипажа в соединении на ту пору служили еще два человека. Их минула чаша Марианской впадины. Капитана 2 ранга Сергеева задержал буран в Хабаровске, когда он летел на выход в море. Еще один подводник, мичман, тоже припозднился из отпуска. Все три дня командировки журналиста мы сидели с ним в тесной каютке плавказармы, и «выходцы с того света» под жгучее флотское «шило», обжигающий спирт, что называется, взапой рассказывали и рассказывали о своем экипаже, о боевых друзьях. Рассказывали о лодке, о службе все, без утайки - и грустное, и глупое, и героическое, и пустяковое... У них были слушатели, и им надо было выговориться. Может быть впервые за все эти годы, когда они потеряли свой экипаж.
Вспомнили и того матроса, Лисицина. Оказалось, он писал стихи. Я и сейчас помню, как капитан 2 ранга Сергеев, человек, далекий от всяческих сантиментов, на память произнес четыре строки:
И даже чайки не поверят,
Когда сквозь утренний туман
Всплывет вдруг «К-129»,
Подмяв под корпус океан...
Пророческие стихи. «И даже чайки не поверят...» Все черные дни нынешнего августа, когда раскручивалась трагедия с «К-141», у меня вертелись в памяти эти строчки. Эти дни я переключал телевизор с канала на канал, не выключал на ночь радиоприемник. Ловил любую информацию об эпопее в Баренцевом. Информации тоже было море. Такой же дикой и зыбкой, как вода, которая накрыла своей стометровой толщей моряков «Курска». Это был информационный шторм, такой же безумный, как отвязанные ветра в районе бедствия. Этим информационным штормом тоже правила стихия. Стихия ужаса, страха, трусости, тотального недоверия всех ко всем. После первых дней я ждал, кто же из флотских, из тех, кто эти дни и ночи выматывал себя дикой работой по спасению людей, могущих лишь чудом остаться в живых, одернет особо зарвавшихся комментаторов. Хватит! Вы что, совсем выключили свои гирокомпасы? Неужели всерьез полагаете, что поучениями издалека можно помочь тем, кого настигла трагедия?! Это чаще была истерия...
Впрочем, у меня тоже эмоции. Нельзя им поддаваться. Не велит этого память перед такими же ребятами, каким я сам был когда-то. Да и они нас не поймут, если их смерть станет еще одной глубокой трещиной между нами, живыми. Сейчас, сегодня меня не интересуют причины всего, что случилось в том злосчастном квадрате учений. Сегодня мне нет дела до того, кто прав, а кто виноват. И сегодня мне совсем не хочется знать, какими словами и как доложили о происшествии с «Курском» президенту. Будет время, всему будет время. Но не сейчас, когда страна потеряла более сотни лучших своих сыновей. Свой корабль, свою гордость. Таких ребят потеряла...
Я смотрел кадры любительского «видео». Те самые, где командир «К-141» докладывает командованию Северного флота о возвращении своего подводного ракетного крейсера с боевой службы. Все видели эти кадры. Видели сильного, счастливого, внутренне ликующего в те минуты человека. Вот о ком, о чем я сегодня хочу знать! Вот! О том, каким был командир «К-141»? Что любил он и что ненавидел? О чем мечтал и что помогало ему там, в кромешных глубинах, чреватых всеми опасностями? Вы расскажите мне о его предыдущей жизни, о его мальчишьих грехах и подвигах, о том, что повело его на флот, вставило в суровые рамки подводной службы? Расскажите, над чем он любил смеяться, отчего горевал? Как любил жену, детей? Мне не нужно пока знать даже то, какие причины кинули тридцать тысяч тонн лучшей в мире стали с перископной глубины на дно Ледовитого океана. В этом и без ТВ разберутся спецы ВМФ. Они этот океан вычерпают до дна, но доберутся до сути. Мне и не только мне - моему сыну нужно многое знать о человеке, стоявшем у перископа АПЛ в ту трагическую минуту. Наш долг его знать, тогда все случившееся озарится и другой правдой.
Нам всем сейчас важна эта правда наряду с обстоятельствами, причинами трагедии. С чем в душе, в сердце, во имя чего ходили под воду и седые, прокаленные каперанги, и вчерашние веснушчатые пацаны из Курской губернии. Поведайте о них всерьез, не на бегу. И они ведь там тоже ждут этого...
Увы, похоже, теперь телеканалам нет до них дела. Сегодняшним, свободным, независимым, на которые никто уже не накинет платок, в общем-то, не до этих людей. Они и информационную волну о зарубежной помощи гнали вовсе не из-за ребят. В конце концов спасти экипаж, поднять страну, мир на спасение можно было всего лишь одним сюжетом... Но некому оказалось его снять...
Нам всем дай обстоятельства, причины, выводы, глобальные масштабы, желательно с идущими далеко политическими последствиями. Нам всем сегодня подай виновного. Нам всегда нужны виновные, и они находятся. Вот только мы ни в чем никогда не виноваты...
...Журналист «Комсомолки» уезжал из нашей затерянной в сопках базы подводных лодок спустя не три дня, как планировал, а неделю. Мы с Олежкой Репко постарались, чтобы он побывал во всех экипажах, испил забортной водицы из вместительного плафона, не пожалели на парня ни «шила», ни деликатесов из подводного «нз». Этот парень мне нравился, нравилось его упертое желание написать о подводниках. Написать не сопливую лирику, а правду. Ту суровую, какая есть. Прежде всего о «К-129», ее командире, о том матросе Лисицине, забытом - стыд смертельный – нами, его же родным соединением! Еще я подарил ему ротапринт еще дореволюционной книжки адмирала С.Макарова «Моряк должен свыкнуться с мыслью умереть в море с честью. Должен полюбить эту смерть...»
Перед отъездом журналист попросил меня, чтобы мы завернули на склад, где матросы молодого пополнения получают обмундирование. Из пыльного фанерного ящика на стеллаже Михаил достал новенькую бескозырку.
- Такую носил Лисицин?
- Да.
- Пошли ее матери.
На аэродроме в Артеме он сжал мне руку:
- Я напишу об этом парне. Обязательно. Вот увидишь!..
Но я знал: он не напишет. Что может он написать?
 
|
