|
 |
Николай ЧЕРКАШИН.
Фото из личного архива адмирала В. Попова.
Москва - Североморск. |
В командование самым мощным флотом России - Северным - адмирал Вячеслав Алексеевич Попов вступил в 1999 году. Сюда, на север, он пришел еще курсантом, и все свои офицерские, адмиральские звезды «срывал» тоже здесь, то в Северной Атлантике, то подо льдами Арктики, то под хмурым небом русской Лапландии.
Он родился под Ленинградом в Луге осенью первого послевоенного года в семье офицера-артиллериста, прошедшего с боями всю войну. 25 дальних плаваний совершил Вячеслав Попов на подводных лодках. Последние 15 в качестве командира корабля и старшего на борту. В общей сложности - восемь лет под водой. Оба его младших брата Владимир и Алексей - тоже моряки-подводники, каждый откомандовал атомным подводным крейсером. Такой династии на Северном флоте и не припомнится: три брата, три командира, три подводника. Старший - Вячеслав - старший и по званию: трехзвездный адмирал.
В окне его кабинета - корабли у причалов, авианосец на рейде да нависший над морем в отлив острый нос мемориальной подводной лодки К-21. Но наш разговор начался с вопросов о другой «катюше» - о К-141, о «Курске».
- Как вы узнали о том, что случилось с «Курском»?
- Я находился здесь, в своем кабинете в штабе флота, когда мне доложили, что «Курск» не вышел на контрольный сеанс связи. Он должен был донести о проведении торпедной стрельбы. Обычной стрельбы практической торпедой. Никаких экспериментов с этой лодкой не проводилось... Капитан 1 ранга Лячин должен был выйти на связь со штабом флота в 23 часа ноль-ноль минут и донести о проведении торпедной атаки. Но он не вышел... Я хорошо знал этого командира, у него не могло быть никаких нарушений по связи. Сам факт невыхода в эфир еще не давал повода предполагать самое плохое. В моей командирской практике тоже бывали случаи, когда я по тем или иным причинам не мог выйти на контрольный сеанс связи. Но в 23 часа 30 минут я объявил по флоту аварийную тревогу и сам вылетел на вертолете на крейсер «Петр Великий», где пробыл потом две недели...
Хочу заметить, что время объявления аварийной тревоги считается началом спасательной операции. В этом плане мы не потеряли ни одной минуты. «Курск» был найден через четыре с половиной часа.
- Когда вы прибыли в район аварии, были ли слышны какие-либо сигналы с затонувшей подлодки?
- Были. Акустики докладывали о стуках из отсеков. К сожалению, они не несли никакой осмысленной информации, кроме того, что давали понять - «мы живы». Но очень скоро стуки прекратились. Мы очень надеялись, что оставшиеся в живых экономят воздух и силы, так как ясно слышат шум наших винтов, поняли, что пришли спасатели... Однако сейчас после тщательного инструментального анализа возникли большие сомнения, что эти стуки исходили от нашей подводной лодки...
Когда мне доложили результаты предварительного осмотра корпуса «Курска» - о том, что огромная пробоина находится на стыке носового и второго отсеков, я понял, что большая часть экипажа погибла.
-Вячеслав Алексеевич, мы живем в такое время, когда никто ничему не верит: не верят официальным сообщениям, не верят зарубежным пророкам, не верят порой самим себе. И вам не поверят... Что вы на это скажете?
- Я верю... Верую в Бога. А он знает, что моей личной вины перед экипажем «Курска» нет. И сознавать это для меня важнее любого другого доверия. И еще. Экипаж «Курска» - это не жертва, принесенная в заклание. Выбирая профессию подводника, эти люди знали, на что шли, как знал и я, поступая в военно-морское училище. Тем они особенно дороги мне, потому что это были настоящие мужики, которые не прятались от военкоматов и которых не пугал риск подводницкой профессии. Как бы то ни было, они погибли при исполнении воинского долга. Есть один казенный термин, но он очень точно выражает суть того, о чем мы сейчас говорим, - «безвозвратные потери». Ничто не сможет вернуть этих парней и никто не сможет их заменить. Эта потеря невосполнима никакими пополнениями. Она воистину безвозвратна. И я сколько буду жить, столько буду искать истину - почему погиб «Курск»?
Скажу еще вот что: «Курск» торпедировал безразличие российского общества к Военно-Морскому Флоту вообще и подводному в частности. Подчеркиваю, безразличие не народа, а общества, в чьих руках находится так называемая «четвертая власть». Народ сделал все, чтобы сохранить российские корабли в нынешнее лихолетье. Не случайно наши подводные лодки да и не только они носят имена городов, взявших их под свою опеку.
Если отбросить откровенные нападки газет и телеканалов, которые решали на нашей беде политические проблемы своих хозяев, если не принимать всерьез те обвинения, которые идут от непонимания специфики подводной службы и спасательного дела, то я благодарен российской прессе за острые вопросы, поставленные ею перед правительством страны. Особенно по части спасательных средств. Я никогда не был врагом журналистов, противником свободы слова. Напротив, в прошлом году получил от регионального союза журналистов диплом «За открытость». Надеюсь, что многочисленные публикации по «Курску» сделают все же доброе дело.
Когда на этом же полигоне почти сорок лет тому назад погибла подводная лодка С-80, тогдашний главком ВМФ Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков сумел убедить Совмин выделить под эту гибель средства на строительство специальных спасательных судов типа «Карпаты». Очень надеюсь, что и теперь флот получит современные спасательные суда.
- Давайте теперь поговорим о походах, в которых вы участвовали. Какой из них считаете самым трудным, самым опасным?
- В 1983 году. Я - командир 16-ракетного атомного подводного крейсера. Выполняем стратегическую задачу в западной Атлантике - несем боевое дежурство в кратчайшей готовности к нанесению ответного ракетно-ядерного удара. Вдруг в районе Бермудского треугольника - не зря о нем ходит дурная слава - сработала аварийная защита обоих бортов. Оба реактора заглушились, и мы остались под водой без хода. Перешли на аккумуляторную батарею. Но емкость ее на атомоходах невелика. Спасло то, что удалось найти неподалеку район с «жидким грунтом», то есть более плотный по солености слой воды. На нем и отлежались, пока поднимали компенсирующие решетки, снимали аварийную защиту...
- А если бы не удалось найти «жидкий грунт»?
- Пришлось бы всплыть на виду у «вероятного противника». В военное время это верная гибель. В мирное - международный скандал. Да и вечный позор для меня как подводника-профессионала.
Кстати, в этом же районе погибла спустя три года небезызвестная К-219. На ней произошел взрыв в ракетной шахте, от ядовитых паров окислителя погибли пять человек. Командир капитан 2 ранга Игорь Британов вынужден был всплыть...
Мой ракетоносец, совершенно однотипный с К-219, находился на соседней позиции, и я по радиоперехвату понял, что у Британова случилась беда. Ходу до него мне было чуть более двадцати часов. Готовлю аварийные партии, штурманскую прокладку и не зря - вскоре получаю персональное радио: «Следовать в район для оказания помощи К-219. Ясность подтвердить». Ясность немедленно подтверждаю. Но квитанцию на свое радио не получаю. Еще раз посылаю подтверждение - квитанции нет. Снова выхожу в эфир - ни ответа, ни привета. Молчит Москва и все... А я уже больше часа на перископной глубине торчу. Вокруг океанские лайнеры ходят - неровен час под киль угодишь. Наконец приходит распоряжение - оставаться в своем районе. Вроде бы положение К-219 стабилизировалось, помощь не нужна. Да только на третьи сутки ракетный крейсер затонул. До сих не могу себе простить - мог ведь пойти к Британову, не дожидаясь этих треклятых квитанций. Схитрить мог. У меня же и люди подготовленные, и все аварийные материалы на борту. Пришли бы - и ход событий мог пойти иначе. Но ведь поверил, что ситуация выправилась. А там окислитель разъедал прочный корпус со скоростью миллиметр в час. О том, что К-219 затонула, узнал только в родных водах, когда пошли на замер шумности в Мотовский залив. В шоке был...
Вообще всю мою морскую походную жизнь снаряды падали рядом со мною, осколки мимо виска проносились, но ни разу не задело. Это еще с курсантских времен началось. В 1970 году ходил на стажировку на плавбазе ПБ-82 в Атлантику. А там как раз почти точно так же, как К-219, затонула после пожара атомная подводная лодка К-8, и мы пошли в Бискайский залив оказывать ей помощь. Так что и там по касательной пронесло. Кто-то молился за меня сильно. Да, везло...
- Александр Суворов с вами бы не согласился. «Раз - везенье, два везенье... Помилуй Бог, а где же уменье?» Не могло одному человеку просто так повезти двадцать пять раз подряд...
- Опыт, безусловно, накапливался от автономки к автономке. Но все-таки море - это стихия, а у стихии свои законы - вероятностные. У меня ведь как было: 10 боевых служб до командирства, 10 боевых служб командиром подлодки и 5 боевых служб замкомдивом отходил, старшим на борту.
- Первый командирский поход, наверное, тоже памятен?
- Конечно. Все та же Атлантика. Ракетный крейсер стратегического назначения К-245. К счастью, все обошлось без эксцессов. Зато каждый день гонял свой КБР - корабельный боевой расчет - до седьмого пота. Страсти кипели, как на футбольном поле. КБР - боевое ядро экипажа, с которым, собственно, и выходишь в ракетную атаку. А уж когда вернулись, я своих лейтенантов на другие лодки за спирт «продавал». Придет иной командир, просит на выход в море штурмана моего или ракетчика. «Так, говорю, этот стоит два литра «шила», а вот за того придется и три отлить».
- А если всерьез порассуждать о цене человеческой жизни на море...
- Это особая тема, безбрежная... Много спекуляций и демагогии. Здесь не бывает аксиом, и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот вам два случая в одном походе. 1985 год. Идем из родного Гаджиева в Западную Атлантику - устрашать Америку. Я старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, требуется операция. Доктор получает «добро» и развертывает операционную. И тут пренеприятный сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка обнаруживается прободная язва двенадцатиперстной кишки. Операция длится пятый час... Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка тому не препятствует.
Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез фурацилином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим в базу, неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиево нас встречает главный хирург флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через торпедопогрузочный люк.
«Жить будет?» - спрашиваю хирурга. - «Будет».
Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. Уходим с легким сердцем - спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться - пути не будет. Не проходит и недели - мичман во втором отсеке лезет отверткой в необесточенный щит. Конечно же, короткое замыкание - мощная вспышка. Обгорел - страшно смотреть. Лицо черное, руки, грудь... Глаза белые, как яйца вкрутую, - без зрачков. Ясно, ослепнет парень. Жалко его. А что делать? Снова возвращаться? Ну не поймут нас. У вас, что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем... И вроде как на моей совести все это... Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор. Слышу странный постук - тук-тук, тук-тук-тук... Любой нештатный шум на лодке - это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться... Ага, из-за переборки медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по чекану - рисунок по латуни выбивает. Ну я, конечно, от радости на него заорал. И такое облегчение на душе испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!
Так он через неделю уже на вахту заступал, как миленький.
Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом домой не возвращался...
Мы говорим о цене человеческой жизни... А есть еще и судьба-злодейка. Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков. 1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я как замкомдива подстраховываю молодого командира подводного крейсера капитана 2 ранга Сергея Симоненко. А у него довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя, и еще много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать... «Хорошо, говорю, раз такое дело - проведем закрытый социологический опрос». Написал анкеты, анонимные, разумеется, раздал офицерам. Ну и, чтобы командира не ставить в неловкое положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил. И что же? После возвращения в базу этот «комиссар» настрочил на меня в политотдел форменный донос: я-де не понимаю кадровую политику партии, подрываю авторитет политработника, и все в таком духе. Дело приняло нешуточный оборот. Моей персоной занялся секретарь парткомиссии флотилии. Стал разъяснять мне, что анкетирование - это прерогатива политотдела, что я превысил свои полномочия. В общем, все шло к тому, чтобы положить партбилет на стол. По счастью, у начальника политотдела хватило ума и совести прекратить «охоту на ведьм». Однажды он вручил мне папку, в которой хранилось досье на меня: «Иди в гальюн, сожги это и пепел в унитаз спусти».
Так я и сделал.
- А как сложилась судьба командира?
- Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос в замечательного флотоначальника, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных лодок. А ведь могли по навету списать на берег.
- Вячеслав Алексеевич, вы многое пережили в своей жизни. И вот, опираясь на опыт многолетней и трудной службы на флоте, как бы определили для себя понятие подвиг.
- Все дело в том, что считать подвигом... Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу - само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа. Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства... Не так ли?
Но если снова перейти на личности... В декабре 1984 года на боевую службу экстренно вышел подводный ракетоносец К-140. Командовать им был назначен капитан 1 ранга Александр Николаевич Козлов, побывавший в тот год еще в двух автономках. И хотя уже был приказ о его переводе в Москву, он вынужден был без отпуска снова идти к берегам Америки, поскольку у молодого командира К-140 не было допуска на управление кораблем такого проекта. Козлов ответил «Есть!» и повел крейсер в океан. А через неделю его хватанул инфаркт миокарда. Дать радио и вернуться? Но тогда в стратегической обороне страны возникнет ничем не прикрытая брешь. Козлов принимает решение продолжать поход. На время его заменили капитан 2 ранга А.Лашин, выходивший в море на командирскую стажировку, и старпом капитан 3 ранга С. Егоров. Известно, как инфарктнику необходим свежий воздух, спокойная обстановка, зелень... Но где все это взять в стальном корпусе под водой? Корабельный врач давал дышать своему пациенту кислородом из баллончиков спасательного снаряжения, выхаживал как мог и как учили. Через несколько недель Козлов, невзирая на боли в груди, заступил на командирскую вахту. Об инфаркте сообщил по радио только за двое суток до возвращения в базу.
На мой взгляд, Александр Козлов совершил подвиг, хотя и не получил за это никакой награды. Чтобы не подводить флотских медиков, - куда, мол, смотрели?! - наградной лист на присвоение ему Героя Союза в Москву посылать не стали. А зря...
И вот я о чем еще думаю: Север делает нашу службу чище, чем она могла бы быть в иных климатических условиях... Нам сегодня многого не хватает, того нет, другого... Да, я, командующий стратегическим Северным флотом великой мировой державы, если подсчитать по деньгам, беден. Но я горд. И мне не стыдно смотреть в глаза своему внуку Славке. Ему шесть лет. На парадах мы вместе обходим на катере корабли. Он стоит со мной рядом в форменке с гюйсом, в бескозырке и отдает честь нашему флоту. И как бы ни ругали нынешнюю молодежь, она идет нам на смену, и в ней есть свои неизвестные нам пока - до трудного часа - герои. Вот и в случае с гибелью «Курска» это подтвердилось...
На снимках: старпом Вячеслав ПОПОВ (слева) отмечает день рождения в очередной автономке. Ему вручают подарок от экипажа. Атлантика, 1980 г. Борт АПЛ «Ленинец»; командующий Северным флотом адмирал В. ПОПОВ вручает приз за лучшее исполнение строевой песни экипажу подводного крейсера «Рязань».
 
|
