|
 |
Анатолий ДОКУЧАЕВ,
«Красная звезда». |
Большинство россиян знают его как космонавта номер четыре. В августе 1962-го Павел Попович вместе с Андрияном Николаевым совершил первый в мировой истории космический групповой полет. Пилоты установили между собой двустороннюю связь, с кораблей “Восток-3” и “Восток-4” велись телевизионные передачи. Трое суток он находился вне Земли. В июле 1974-го с Юрием Артюхиным осуществил второй полет - на корабле “Союз-14” к станции “Салют-3”, на борту которой была проведена большая интересная работа в течение почти 16 суток. Сегодня директор Института мониторинга земель и экосистем, летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза генерал-майор в отставке Павел Попович наш собеседник.
- Мировая космонавтика началась 4 октября 1957-го. Колоссальную сенсацию произвел выведенный на орбиту первый искусственный спутник Земли. Он положил начало космической эры, - начинает разговор Павел Романович. - И это через двенадцать лет после окончания разрушительной войны, какой была для нас Великая Отечественная. Мы обошли тогда все развитые страны. “Спутник-1” стал визитной карточкой державы. После него взяла разбег и пилотируемая космонавтика.
- С чего она началась?
- Для нас, космонавтов, наверное, с медицинского отбора, который мы прошли в 1959-м. Сколько летчиков-истребителей тогда было обследовано! В Москву пригласили около двух с половиной тысяч - со всех концов Советского Союза. Из них отобрали 20 человек - они и составили первый отряд космонавтов.
Собрались мы в Москве в марте 1960-го. Я служил в Кубинке, рядом со столицей, а потому приехал первым. Три дня прохлаждался один, а на четвертый уже встречал Гагарина, Титова, других ребят. Собрались, и Евгений Анатольевич Карпов - наш первый командир (у нас тогда была войсковая часть 26266) ставит перед нами вопрос: “Как будем готовиться?” Никто не знал, как готовить космонавтов.
- А куда вы прибыли, ведь Звездного городка-то не было?
- Какой Звездный? Он появился в 1966-м. Мы прибыли в Москву, на Центральный аэродром имени Фрунзе, что близ Хорошевского шоссе, как раз за вашей редакцией, за “Красной звездой”. На Ходынку, словом. Там были бараки, где жили военные строители - солдаты. Один освободили и заселили туда нас - первых космонавтов. Нашим замполитом был тогда генерал-лейтенант Василий Яковлевич Клоков из Института космической медицины. Он понимал - не дело офицерам жить в казарме. Приходит в Моссовет, говорит, вот, мол, космонавты в бараке ютятся. Ему в ответ: какие там космонавты? Но потом провел большую работу, и нам дали по комнате в различных районах Москвы. Меня и Германа Титова с женами поселили в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте.
Тем временем наше руководство искало, где нам удобнее тренироваться, готовиться к космическим полетам. Выбрали Чкаловское, там хороший аэродром. И неподалеку началось строительство Звездного городка. Перебрались туда в 1966-м, когда многие из нас побывали в космосе.
- А как вы готовились к полетам?
- Никто не знал как. Не было базы, не было тренеров, футбольных же не возьмешь (Попович смеется. - А.Д.). До сих пор в деталях помнится первая встреча с главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Сидим, ждем, думаем: вот сейчас войдет гигант. И вдруг заходит мужчина среднего роста, такой лобастый, головастый, глаза прищурены и с лета: “Здравствуйте, орелики!” Если мы орелики, то он-то орел, решаем мы.
По-военному чеканим: “Здравия желаем, товарищ главный конструктор!” Королев: “Давайте знакомиться”. И начинает по списку: “Аникеев!” Сразу смотрит на него, а Иван Аникеев (он шел по списку первым) еще и не поднялся. Потом называет второго и опять устремляет взгляд на кандидата в космонавты. Мы поняли, что главный хорошо изучил наши личные дела, внимательно рассмотрел и фотографии.
Познакомился с нами, а затем сказал примерно следующее: “Вы думаете, что полетите в космос года через два-три. Это не так. Кто-то из вас полетит в космос через год. А чтобы у вас была уверенность в этом, я приглашаю к себе в КБ”. И нам вскоре показывают космический корабль “Восток-1”, который был практически создан. Это было примерно в начале шестидесятого.
- И всей двадцаткой на тренажеры?
- Нет, не под силу оказалось. Принимается решение, верное, на мой взгляд, отобрать шестерку (шутя мы ее называли “великолепная шестерка”) и активно готовить вначале ее. Это Юрий Гагарин, Герман Титов, Андрей Николаев, ваш покорный слуга, Валерий Быковский и Анатолий Карташов, позже списанный по состоянию здоровья. Вместо него в шестерку включили Григория Нелюбова. Тренажеров тогда никаких не было. Довольствовались макетом корабля “Восток”, он находился в ЛИИ, в Жуковском. Мы туда ездили и тренировались на нем. Потом командировка под Саратов - на парашютные прыжки.
Через несколько месяцев вся шестерка была подготовлена к полетам, причем отлично подготовлена, но лететь должен был один. Не буду рассказывать, почему полетел первым Юрий Гагарин, а не Попович, например, а приведу только наиболее важные и интересные штрихи... Я был старшим первой группы космонавтов и секретарем партийной организации. Всю власть держал в руках (Попович улыбается. - А.Д.). Вот мне задают вопрос: “Кто должен лететь первым?” Я не задумываясь: “Гагарин”. Почему Юра? Нам импонировало то, что он был человеком веселым, находчивым. Про таких говорят: за словом в карман не полезет. На любую шутку отвечал шуткой. Выделялся он и прекрасной, на мой взгляд, чертой - любознательностью. Настойчиво копался в литературе, если что-то не знал, то обязательно спрашивал у инженеров, преподавателей. Я лично стеснялся задать лишний вопрос, боялся, мол, подумают: вот лопух нашелся. Теперь считаю, что неправильно поступал: приходилось самому находить ответ, тратить много времени. Про Юру долго можно рассказывать. Словом, все мои товарищи по первому отряду сказали, что первым в космос должен лететь Гагарин.
На Юре остановили свой взгляд и Сергей Павлович Королев, и главнокомандующий Военно-Воздушными Силами главный маршал авиации Константин Андреевич Вершинин. Потом кандидатура Гагарина была поддержана и Политбюро партии. Он подходил по всем параметрам, которые предъявлялись к первому космонавту: чтобы был пролетарского происхождения и т.д. Причем он даже подходил под требование, выдвинутое Никитой Сергеевичем Хрущевым, - первый космонавт должен был проживать в годы Великой Отечественной войны на территории, оккупированной врагом. Я об этом узнал от Анатолия Ивановича Лукьянова, который читал протоколы заседаний Политбюро. Тем самым Хрущев хотел снять все подозрения, существовавшие после войны, с тех, кто находился в оккупации. К слову, я тоже три года жил под немцами.
- А обидно не было, вот вам, например? Разве не хотелось первым стартовать?
- Никакой обиды и зависти! Мы знали, что все будем первооткрывателями. И Герман Титов, и я с Николаевым. Помню, нам Сергей Павлович сказал: “Вы, Андрюша и Паша, полетите вдвоем и будете олицетворять дружбу народов Советского Союза - Чувашии и Украины. Вы осуществите первый в мире групповой полет”. Мы были довольны. Да и потом, тогда мы не знали, что нас ждет слава вселенского масштаба.
Когда пускали Юру, все ребята разъехались по наземным измерительным пунктам. А на Байконур, на сам пуск, выехала шестерка космонавтов. Я спал с Юрой в одной комнате (кроме предстартовой ночи, тогда он и его дублер Герман Титов находились в отдельном домике). Мы тогда сошлись еще ближе. Я был на четыре года старше его, но роднило нас многое. И прежде всего - схожие судьбы. Оба в годы войны были в оккупации. Он окончил ремесленное училище в Люберцах, под Москвой, а я - в Белой Церкви, под Киевом. Он окончил Саратовский техникум трудовых резервов, а я - такой же техникум в Магнитогорске. Юра летал в саратовском аэроклубе, я - в магнитогорском. Однажды ни с того ни с сего говорю ему: “Вот слетаешь в космос, слава у тебя появится, зазнаешься, забудешь про друзей своих”. Он вскакивает с кровати: “Паша! Как ты можешь так думать обо мне?” Вот за это мы и любили Гагарина.
Горжусь тем, что был на связи с Гагариным, когда он утром 12 апреля 1961-го занял кресло пилота в корабле “Восток-1”. Об этом от имени Госкомиссии меня попросил Сергей Павлович, мол, ты как старший группы будешь вести с ним связь. Все время предстартовой подготовки из пускового бункера (там нас было пятеро - Сергей Павлович Королев, Николай Петрович Каманин, два пускающих - Леонид Воскресенский от промышленности и полковник Анатолий Кириллов от Минобороны и я) разговаривал с Юрой. Из той пятерки, к сожалению, сегодня в живых остался я один.
Когда Юру посадили в капсулу “Востока” и закрыли люк, то заметили - нет герметичности. Отдраили его, закрыли вновь, проверили - норма. Сергей Павлович нервничал, как и другие специалисты. Однако минут за пять до старта все успокоились. Главное же, успокоился Юра, он попросил, чтобы дали музыку. А потом мы услышали знаменитое гагаринское: “Поехали!” Он вел официальный доклад: “Все идет нормально, все идет нормально...” И вдруг доносится: “Какая она прекрасная!” На высоте 120-130 километров с ракеты слетел головной обтекатель, закрывающий корабль от всех повреждений во время старта, Юра в иллюминатор увидел Землю и, конечно же, не удержался.
Пробежали теперь уже ставшие историческими 108 минут. Мир еще не знал о прорыве человека в космос, а мы обнимались, некоторые плакали - полет был успешным. Потом Юрий Левитан как выдал: “Говорит Москва, говорит Москва!.. В Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник “Восток” с человеком на борту. Пилотом-космонавтом корабля-спутника “Восток” является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич...” До сих пор слова помню. Мы еще раз пережили минуты исторического гагаринского полета. Кто-то из журналистов написал, что Земля сдвинулась с орбиты на 3 метра. Почему сдвинулась и почему на 3 метра - не пойму до сих пор. Колоссальный триумф советской науки и техники! Какие были торжества, какая вспышка патриотизма! Люди по всей стране обнимались, целовались, выходили на площади и радовались успеху. Гудела вся планета. Гагарин был в центре внимания.
Откровенно скажу, мы немного побаивались: выдержит ли Юра такую славу? Молодой парень, 27 лет всего. Повторюсь, никто из нас не представлял, что космонавтам выпадет такая слава. Думали, наградят нас орденами, возможно, примет руководство страны, но пришла-то мировая известность. А как говорят: хочешь узнать человека - дай ему славу или власть. Юра, на удивление всем, выдержал испытание славой, мировой, подчеркну. Как гражданин, он взрослел каждодневно и уже вскоре стал государственным человеком. Находил язык со всеми, с кем приходилось общаться. Будучи депутатом Верховного Совета, помогал многим и многим по разным вопросам. Не было случая, чтобы Юра не откликнулся на какую-либо просьбу.
Юра был умным человеком. Вспоминаю рассказ о приеме его английской королевой Елизаветой. “Сидим в Букингемском дворце визави - друг против друга. Вилок, ложек справа, слева - не сосчитать, глаза разбегаются. Не знаю, за что взяться. Наблюдаю за королевой. Подумал вначале, как она будет делать, так и я. И тут же поймал себя на мысли, запутаюсь. И обращаюсь к королеве: “Ваше величество, я военный простой летчик, каких много в Королевских ВВС, и не знаю, как пользоваться столь роскошными столовыми приборами”. Она засмеялась: “Я родилась и воспитывалась в Букингемском дворце и часто сама путаюсь. Давайте обедать так, как кому удобнее”. Королева проявила мудрость и такт, а Юра свой ум. Его рассказ дошел, видимо, до верхов, и к нам, в Звездный, стали ездить специалисты из Москвы - обучать этикету.
После 12 апреля наша космонавтика пошла вперед гигантскими шагами. Сразу после одновиткового полета Гагарина Герман Титов полетел на орбиту на целые сутки. Королев решился на этот шаг. Такие люди рождаются раз в столетие. Про него разное говорят. Мол, жестоким был. Нет, Сергей Павлович никогда не был жестоким. Жестким - да. И то в определенные периоды. Требовательность проявлял к себе и подчиненным. Когда вел заседания технической комиссии, Государственной комиссии, то требовал четких докладов, порой давал на выступления и доклады до 30 секунд. Заседания длились минут 15, не более. Умел доверять людям, поощрял инициативу, свои указания отдавал в виде просьб, в том числе и рядовым работникам. Я слышал, как с гордостью один рабочий говорил: “Сам СП (так в большинстве случаев звали Королева) попросил!” Да и нельзя было без жесткости, требовательности создать космическую технику.
Мы, космонавты, запомнили его человечным. К нам он обращался, как к сыновьям. В дни официальных приемов в Кремле в майские, ноябрьские праздники приезжали в Москву и ехали сначала к нему - в знаменитый “домик Сергея Павловича” возле ВДНХ. Его жена, Нина Ивановна, кричит: “Сережа! Орелики прибыли!” “Пусть поднимаются ко мне”. Поднимались, вели беседы, начиналось обкатывание идей Королева. Говорил, что ему хочется самому слетать. Мы его понимали, Сергей Павлович в молодости летал на планерах собственной конструкции. Потом следовало: “Орелики - вниз! За стол!” Когда первый раз к нему прибыли, то удивились, что на столе у главного конструктора - водка. Королев сразу нас обезоружил: “А что вы думаете, главный не может рюмку водки выпить?!” Тут скажу вот что - из-за секретности Сергея Павловича редко приглашали на официальные приемы, да сам, видимо, он не любил их. А вот с нами мог посидеть, поговорить.
А разве не о человечности говорит такой пример? Завтра старт, космонавты спят. Королев зайдет в домик за ночь раза три и обязательно спросит: “Ну как ребята?” Успокаивался, когда медики, взглянув на датчики, отвечали: “Спят”.
- А ваш полет? Как он помнится вам, Павел Романович? Ведь это первый групповой космический полет в мировой истории.
- Полет Гагарина не дал ответа на один важный вопрос: что такое невесомость? Животные же, которых запускали в космос, через пять-шесть часов полета вели себя неадекватно, становились пассивными, переставали есть и т.д. Вывод - через пять-шесть часов полета наступает какой-то критический момент. И когда решался вопрос с полетом Германа Титова, космонавты просили и сам Герман просил Королева отправить его на сутки. А главный: “Нет. Давайте на четыре виточка и сажаем”. “Сергей Павлович, ну так же мы будем двигаться черепашьими шагами. Давайте сразу на сутки!” - упрашивали мы. Королев принял такое решение: “Пусть летит на сутки, но если самочувствие ухудшается, то сажаем”.
Герман в космосе. Проходит пять часов полета, и он немножко скис. То весело отвечал, бодренько, а то начал однозначно как-то. Спросили: “Как, Герман, самочувствие?” Он: “Неважное”. Мы ему: “Ты по-русски можешь сказать?” Он: “Хреново”. И тогда медиками принимается вернейшее решение. Ему дается команда: закрыть глаза и не двигаться, спокойно полежать. Когда он закрыл глаза, то выключил зрительный анализатор из раздражающей обстановки. К тому же не двигался, а значит, вестибулярный аппарат находился в определенном положении и не давал ему ложных сигналов. Пролетел так виток, приободрился, и мы слышим: “Иду на сутки”. И когда Герман сел, мы: “Давай, выкладывай!” Делается вывод: обратить внимание на тренировку вестибулярного аппарата.
Что началось! Медики на вооружение взяли даже опыт цирковых акробатов. Представьте себе кресло с одной ножкой посередине. Садишься, закрываешь глаза, тебе прикладывают на виски электроды, искрит в глазах, и ты, конечно же, заваливаешься на бок. Но если тренироваться, то наступает момент, когда не реагируешь на эти вещи и спокойно удерживаешься. Затем перед тобой начинает крутиться барабан, на котором нанесены черная и белая полосы под углом. Глаза бегают за ним, и укачиваешься. Но тренировки и здесь спасают. Примерно через шесть-восемь месяцев мы заявили медикам, что готовы к групповому полету. Специальная комиссия проверяла нашу с Николаевым подготовку и подготовку наших дублеров - Володи Комарова и Валерия Быковского - по высшему классу. Глядя на нас, даже медики чувствовали себя плохо. А нам хоть бы хны. Капитально “загрубили” вестибулярные аппараты.
И когда Андриян собрался на старт, Сергей Павлович ему говорит: “Ты, Андрюша, учти, если будешь чувствовать себя плохо, Паша не полетит”. А я должен стартовать через сутки. Зажал Андрея в угол: “Сообщай, что чувствуешь себя хорошо”. Он засмеялся: “Паша, дам тебе шанс, обязательно дам!” Проблемные витки он прошел с хорошим самочувствием. Ровно через сутки вышел я на орбиту. Пристроился к нему на расстояние до четырех километров и вижу, как он летит.
- Ручное управление использовалось?
- Нет. Такой точный баллистический вывод был, тут Земля постаралась. Расскажу, как выходил на орбиту. Когда последняя ступень заканчивает работу, чувствуешь сильный толчок в спину, и ты в невесомости. Обычный в таких случаях доклад: “Заря!” Я - “Беркут!” Последняя ступень двигателя отработала...” И далее - “все раскрылось, все включилось, все работает”. Я доложил другими словами. Поэтическими. На Чкаловском служил подполковник Соколов-Тобольский, который написал марш космонавтов, и я воспользовался маршем. Сообщаю на Землю: “Заря! Я - “Беркут!” Умолк могучий гул ракетных камер, и отошла последняя ступень. Я в невесомости, и мир как будто замер, смешались в черном небе ночь и день”. Мне кричат: “Чего? Чего?”
Николаева увидел сразу - визуально. Он мне так официально: “Беркут!” Я - “Сокол!” Вы меня слышите?” Я кричу: “Андрюша! Я не только слышу тебя, но и вижу!” А он мне: “У меня позывной - “Сокол”. Что Земля скажет? Ругать будут. Я в ответ: “Сначала пусть поднимутся сюда!” Дальше в полете мы обращались друг к другу по имени. Все время шли рядом, только в конце полета Николаев начал от меня уходить, высота у него была чуть ниже и путь - короче.
- А тренировка вестибулярного аппарата пригодилась?
- Не то слово! Андриян Николаев впервые в истории мировой космонавтики отвязался в корабле, в свободном положении в кабине пробыл примерно час, потом сел в кресло и привязался. Королев вначале не соглашался на эксперимент, который мы проводили в самолете-лаборатории Ту-104. Однако зная, что завтра или послезавтра нужно будет выходить в открытый космос и работать в нем, решился на него. Шутил: “Оторвешься от кресла и не вернешься. Тебе, мол, все равно, погиб да и ладно, а мне мучайся потом всю жизнь”.
Через сутки моя очередь свободного плавания - мы в то время ушли с территории Советского Союза. Передаю Николаеву: “Андрюша! Приступаю к выполнению эксперимента”. Он: “Отвязывайся. Все нормально будет”. Отвязался, а с кресла выйти не могу, что-то там зажало. Говорю ему: “Не всплываю”. Андриян: “Ты оттолкнись”. Оттолкнулся и как врезался в потолок головой, хорошо, что в гермошлеме был. Понятно, чертыхнулся. Николаев все слышал и так с юмором подкалывает меня: “Ну вот, наконец-то в 1962-м в космосе прозвучала настоящая русская речь”. Решил: представится возможность, подколю командира группы. Поплавал примерно с час, вернулся в кресло. К концу первого дня полета (у Николаева завершался второй день) вспомнил, что на борту есть вобла (мы просили положить ее, чтобы отведать в полете). Достал рыбешку и начал грызть. И Николаеву тоже захотелось воблы, он ищет, а найти не может. Говорит: “Забыли положить”. Я тогда поближе подношу воблу к маленьким микрофончикам, смакую и предлагаю ему: “Давай иди сюда, поделюсь с тобой”. Словом, отыгрался.
Когда нас не слышали с территории СССР, то мы позволяли себе повольничать в эфире. Пели даже песни. Николаев предложил: “Первую песню поем про Волгу”. Конечно, я согласился. И раздалось на орбите: “Издалека долго течет река Волга...” А вторую песню спел украинскую: “Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю”.
Все эксперименты, все программы отработали четко. Примерно на третий день, когда тринадцатый виток шел, у нас состоялась побудка - мы достигли советского Дальнего Востока, и в дело вступал первый измерительный пункт, Земля выходила на связь. Просыпаюсь. Настроение хорошее, самочувствие - тоже. Взглянул в оптическую трубу, - она прямо перед нами была, - Земли нет, только черное небо и звезды там понатыканы. Смотрю во второй иллюминатор - Земли нет, звездное небо. Ой-ой-ой!.. У меня волосы зашевелились под гермошлемом - думаю, двигатель включился сам, не туда разогнал меня и я лечу в тар-тара-ры. Все это какие-то мгновения. Вспоминаю, что еще один иллюминатор сзади. Взглянуть в него не могу - я в скафандре. У нас на рукаве было зеркальце для кругового осмотра, воспользовался им, и на душе отлегло - Земля была сзади. Корабль “Восток” шаром был, он летит и медленно вращается за счет остаточных скоростей, чего в невесомости не замечаешь. Вот и перевернуло меня.
Когда приземлялись, катапультировались на высоте 8 тысяч метров. Корабль на своем парашюте приземлялся, мы - на своем. Интересная у нас инструкция была. Мы должны осмотреть с помощью того же зеркальца купол парашюта. Я спрашивал на инструктажах: “Зачем осматривать?” “Как? Вдруг порвался?” “А я что сделаю?” Осмотрел парашют - все нормально. Открыл дыхательный клапан. Настроение отличное, Караганду вижу. Ветер дует в спину. И вдруг где-то на высоте тысячи две - две с половиной меня начало медленно разворачивать. Как ни пытался помешать этому, меня развернуло ровно на 180 градусов перед приземлением, ветер дул в лицо, примерно 12 метров в секунду. А подо мной контейнер с аварийным запасом, 40 килограммов. На высоте полторы тысячи метров он отделяется по программе, повисает на 15-метровом фале, и мы начинаем раскачиваться в разные стороны. И это при сильном ветре и спуске до 10 метров в секунду. Иду практически спиной вниз. Картина пренеприятная. Напрягся, думаю, ударюсь сейчас. Но не успело меня положить на “горизонт”. Врезался ногами в грунт, потом стал на голову в скафандре и после этого упал. Тут опять “русская речь” прозвучала из моих уст. Можно же было что-то придумать для управления парашютом!
Подвигал руками, ногами - все на месте, переломов нет. Начал снимать скафандр. А это для меня проблема - голова 62-го размера, а проходное отверстие 58-59-го, все время, когда приходилось надевать его, уши растягивались до подбородка, а когда снимать - до макушки. Удалось все же снять его. Поднялся, оглянулся вокруг, и сердечко екнуло. Е-мое, кругом камни, а небольшая площадка вокруг меня, примерно метров на десять, - пустая, голая, без камней. Повезло крупно. А дальше? Из двух радиостанций ни одна не работает. А Ил-14 уже идет с командой спасателей-медиков, слышу его гул. Движется прямо на корабль (приземлился где-то в километре от меня), где работает приводная станция. Я - ракету вверх. Заметили. Вот самолет надо мной уже кружится. Показываю, не бросай ребят, со мной все нормально, ветер сильный, могут пораниться. И бегаю так кругом. Не поняли меня. Бросили вначале “Ваню”, пристрелочный манекен, затем посыпались ребята. Получилась славная картина: спасатели приземляются, а их парашюты (ветер, повторюсь, был сильнейший) гасит бегающий туда-сюда космонавт.
Потом, смотрю, ко мне подбегает старший доктор, в звании подполковника был. Вижу, у него ободрана щека, и я кричу: “Доктор, йод у вас есть?” Он: “Есть, а что случилось? Что? Что?” Я: “Давайте окажу вам помощь. Щека у вас ободрана”. Он расплылся в улыбке.
- А чувствовали себя нормально? Все таки на орбите трое суток находились.
- Нормально. Трое суток - ерунда. Вот второй полет в 1974-м... 19 суток, из них 16 только на станции с Юрием Артюхиным проработали. Когда меня на Землю опустили и ребята держали под руки меня, попросил: “Отпустите”. Они взяли и отпустили, я пошел вниз, хорошо, что успели поймать. Летали на “Алмазе” - это конструкция Владимира Николаевича Челомея. Машина создавалась в интересах Минобороны. Большинство россиян знают ее как “Салют-3”.
- А как складывалась ваша карьера после космических полетов?
- Был начальником отдела, затем - заместителем начальника управления, начальником первого управления Центра подготовки космонавтов. Затем стал заместителем начальника Центра по испытательной и научной работе. С той должности ушел, как было принято говорить, в промышленность в звании генерал-майора авиации. По просьбе Горбачева и Мураховского министр обороны направил меня в Госагропром. Руководить Институтом мониторинга земель и экосистем, директором которого являюсь до сих пор. Дело нужное, стонет земля-матушка, вот и помогаем ей. И потом, есть связь с космосом, часто используем космическую информацию.
Институтом руководил вначале действующим генералом. Уволился в 63 года, переслужив малость. Кадровики меня просто потеряли. Уволили Лешу Леонова, Бориса Волынова, Андрияна Николаева... Леонов как-то в одной из телепередач возьми да и скажи: “Меня вот уволили, а я моложе Поповича, который еще служит”. Вот тогда-то кинулись искать: где Попович? Нашли и уволили. Бывает и такое.
- Собираетесь первым отрядом космонавтов?
- Нас было двадцать. Первую потерю понесли в 1960-м, в сурдокамере сгорел харьковчанин Валентин Бондаренко. Остались 19 человек. Из них семь были отчислены по разным причинам. Слетали в космос 12 человек. Из двенадцати в живых на сегодня остались только шесть - Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Алексей Леонов, Борис Волынов и Виктор Горбатко. Из отчисленных из отряда остались в живых двое. Дима Заикин до сих пор работает в Центре подготовки космонавтов. Здравствует Толя Карташов, которого отчислили из “шестерки” в 1960-м, как я уже отмечал, по болезни. У него при испытаниях на центрифуге обнаружилась “ломка капилляров”. Это не помешало, однако, стать ему летчиком-испытателем КБ Антонова. Он сейчас живет в Киеве.
Последняя встреча состоялась год назад (Попович показывает фотографию. - А.Д.). Из запечатленных на снимке уже троих нет. Нет Евгения Хрунова, Марса Рафикова, Германа Титова.
- В космос не тянет?
- Почему? Во сне еще летаю. Ведь я не только космонавт, но и летчик, Миг-17, Миг-19С - мои родные истребители. Предложили бы сегодня в космос - махнул бы, что называется, не задумываясь. “Встал бы на режим”, и где-то через годик с удовольствием слетал на недельку.
- Павел Романович, 40 лет минуло со времени гагаринского полета. Оправдались ли ожидания, ваши в частности, связанные с пилотируемой космонавтикой?
- Скажу так, мировая космонавтика добилась колоссального успеха. Тут и лунные экспедиции с посадкой людей на естественный спутник Земли. И многоразовые системы. И орбитальные станции. “Мир” проработал 15 лет.
- Жалеете, что пришлось расстаться со станцией?
- “Мир” нужно было сберечь. Умные предложения по сохранению станции последовали, к сожалению, поздновато. Следовало поднять бы орбиту станции километров на 400 и сделать из нее лабораторию-музей. Она могла бы быть не пилотируемой, а посещаемой время от времени. Там ценнейшая аппаратура на миллиард долларов. Можно было часть ее снять и перевезти на новую станцию, хоть - на МКС. Опыт такой есть, с “Салюта” на “Мир” перевозилась же аппаратура. Да и сама станция - это объект для изучения. Возьмем, к примеру, металл. Что стало с ним за 15 лет? Мы же ничего не узнаем. Промашка вышла, мы сильно теряем свои позиции - позиции ведущей космической державы.
- Некоторые специалисты считают, что для возвращения позиций России нужна сильная космическая идея. Первыми слетать на Марс, например? На МКС мы не хозяева.
- Не может российская конструкторская мысль прерваться на “Мире”. Верю, что уже вскоре последуют интересные проекты, которые со временем обязательно обретут жизнь.
 
|
