- Вы родились еще до Октябрьской революции. В какой семье?
     - Семья была крестьянская, но не бедная. Дед мой, Семен Иванович, мясом торговал. Отец отслужил действительную службу — четыре года в лейб-гвардии Волынском полку в Варшаве. В гвардию выбирали по росту и красоте, а он был очень высокий - в полку стоял вторым на правом фланге. Всегда был чисто выбрит, красивый такой, чернобровый. Он дружил с братьями будущей своей жены, и когда пришла пора призываться, приехал и сказал: «Елена, тебе 14 лет, а мне – 22. Когда вернусь, мы поженимся». Она почему-то заплакала, а все вокруг засмеялись, и на самом деле эта свадьба потом состоялась. У нее было приданое – три десятины земли с лесом. Дом – обыкновенная изба, три комнаты, печка. Участок земельный очень большой был, так что когда Советская власть пришла, его урезали.
     - Отец ваш воевал?
     - Конечно! Когда началась война с Японией, он был ратником 2-го разряда – и сразу же в начале войны поехал в Порт-Артур, где-то до 1906 года. В 1914-м опять был призван, служил во 2-й армии Самсонова, чудом вырвался из окружения... После мировой войны началась Гражданская, он так на войне и остался, вернулся только в 1920-м или 1921-м. Пришел домой в папахе, с красной лентой по диагонали - еще я шинель его серую помню...
     - Чем же вы во время Гражданской войны занимались?
     - Отец и старший брат были на фронте, а в доме – семья, сестра и брат, дедушка старенький. Мы с матерью вкалывали по-настоящему - я пахал, сеял, боронил, лошадь пас… Еще и учился.
     - Как же вы стали военным?
     - Призвали меня в 1925 году, когда я хотел окончить 8-й класс земского училища... Система тогда была такая: призывали в два этапа. Я пришел в Великих Луках в крепость, где был военкомат. Большая комната, столы, на столе – ящик барабанный, ручка. И там номера…
     - Зачем это все?
     - Мы тянули жребий очередности на комиссию. Я вытащил 52-й и сейчас помню, номер каким должен явиться. Пришел через неделю на комиссию. Там был представитель 11-го артполка, помощник командира учебной батареи. Как же его фамилия? Сейчас… Поликарпов! Хороший кавалерист, верховую езду очень хорошо знал и гимнастику... Он на меня посмотрел – а был я высокого роста, интересный, выправка хорошая – и говорит: «Мы вас в учебную батарею зачислим!» Две недели я гулял рекрутом, потом приехал в военкомат – и нас сразу в вагон, в Ленинград, в 11-й полк, в учебную батарею, где меня выучили на заместителя командира огневого взвода. Потому-то я сейчас и глухой!
     - Очевидно, служба вам понравилась, поэтому вы решили учиться на командира…
     - Служба действительно нравилась, но… Вначале полк стоял в Гатчине, потом его перебазировали в Ленинград, на Шпалерную улицу, в Кавалергардские казармы. Командующим округом тогда был Борис Михайлович Шапошников, и в одно прекрасное воскресенье - хороший день был, помню — он к нам приехал. Полк был выстроен на «Шпалерке», перед штабом. Мы стояли в конном строю - такая красивая была линия: 1-й дивизион – вороные кони, 2-й — гнедые и рыжие, 3-й - серые в яблоках. Шапошников ходил, беседовал и пришел к нашему дивизиону. Подходит ко мне, я представился: «Командир огневого взвода 7-й батареи...» — «Голубчик, а где же ваш командир взвода?» Командир дивизиона Порохневич, старый офицер, докладывает: «Средних командиров у нас недостает, и мы ставим на эту должность хорошо подготовленных младших командиров». Тут он меня и спрашивает: «Голубчик, а как же вы думаете дальше?» Я говорю: «Отслужу и поеду домой».— «А если бы вам поступить в школу?» Я призадумался, на это ничего не ответил, а потом и решил.
     
Гвардии генерал-лейтенант артиллерии Степан Ефимович Попов родился 25 декабря 1903 года в Великолукском уезде Псковской губернии. В 1925 г. призван на срочную службу; в 1930-м окончил
     1-ю Ленинградскую артиллерийскую школу имени Красного Октября. Великую Отечественную войну начал в чине полковника командиром 756-го артиллерийского полка, закончил генерал-майором артиллерии командиром 3-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва РВГК. Его имя восемь раз названо в победных приказах Верховного Главнокомандующего.
     Окончил Военную академию Генерального штаба, был командующим артиллерией и ракетными войсками Приволжского военного округа, служил старшим военным советником в Чехословакии, завершил службу в 1967 году в должности начальника факультета Военно-артиллерийской академии им. М.И. Калинина. Кавалер 13 боевых орденов. Автор нескольких книг, а также ряда документальных повестей и очерков, опубликованных в различных журналах. Член международной ассоциации писателей баталистов и маринистов. Постоянный подписчик «Красной звезды» с 1928 года.
     Несмотря на свой более чем почтенный возраст, Степан Ефимович остается великолепным собеседником и очень обаятельным человеком. Он сохраняет прекрасную память, чувство юмора, принципиален в оценках, но никогда не пытается навязывать свою точку зрения. Впрочем, это можно понять из того интервью, которое гвардии генерал-лейтенант артиллерии Попов дал нашему корреспонденту в канун своего юбилея.
     
- Конечно, отправились в артиллерийское училище имени Красного Октября?
     - «Училище» - это было буржуазное понятие! У нас были «школы». Так вот, пошел я в Борисоглебскую кавалерийскую школу, но медкомиссия забраковала – нашли растяжение вены в левой ноге. После отказа от кавалерийской науки пошел в Стрелково-пулеметное училище им. Склянского. Там мне обстановка не понравилась - все вокруг красной краской окрашено было, да и вообще жизнь пехотная не понравилась… Вернулся я в свой полк, и тут ко мне приходит командир взвода Кузьма Кузнецов, что и как, спрашивает. Рассказываю. «Зачем ты туда шел? Надо идти в артиллерийское!» И вот тогда я поехал в 1-ю Ленинградскую школу, к ее начальнику Федотову. Он поговорил со мной и отправил на экзамены...
     - Которые вы благополучно сдали и стали курсантом…
     - Нет! Я, к моему стыду, засыпался на географической карте. Какое-то маленькое-маленькое государство, где были какие-то неприятные политические перевороты, не нашел... Оно маленькое, как пуговица… Пошел я опять к Федотову. Он говорит: «Хорошо, поезжайте в полк, вас вызовут!» Действительно, через неделю я был зачислен курсантом.
     - Степан Ефимович, а потом, когда вы стали генералом, вы встречали кого-нибудь из своих командиров по 11-му полку?
     - Было… В 1947 году, когда я приехал в отпуск из Северной Кореи и заехал в Ленинград, то на Суворовском проспекте у трамвая заметил знакомое лицо. Говорю: «Вы Порохневич, командир дивизиона?» - «Да, капитан Порохневич!» А я-то уже генерал... «Вы помните меня, я был замкомвзвода, старшиной дивизиона?» - «Ну как же, Попов Степан Ефимович!» Он пригласил меня к себе, рассказал сквозь слезы, что был репрессирован... Потом мы распрощались - и больше уже я его не видел.
     - Что вам больше всего запомнилось из курсантских времен?
     - В школе был юнкерский порядок – так он и остался. А какое было преподавание, какие преподаватели были! Командно-преподавательский состав был почти весь из царской армии. Начальник учебной части, например, Эйзенгауэр, был настолько подготовленным специалистом, что если какой преподаватель - по любому предмету - заболел, то он приходил в класс, спрашивал, на каком вопросе мы остановились, и сразу начинал лекцию, как будто всю подготовку заранее имел. К тому же очень энергичный и доступный человек был… И еще мне очень запомнилось несколько происшедших тогда встреч.
     Кавалерийское дело очень любил, и однажды меня направили на соревнования по верховой езде. Кобыла у меня была очень интересная - белая в серых яблоках, черные копыта… Стою на старте, смотрю – идет командир. Подходит. Я вытянулся в струнку. «Вы что, с кавалеристами соревноваться думаете? Хотите показать свою кавалерийскую удаль?!» - «Хочу, товарищ командир!» - «Ну, тогда очень хорошо, что вы не падаете духом… Желаю успеха!» Поговорил еще со мной, спросил: «А что ваша лошадь так волнуется?» - «Не могу знать, товарищ командир!» - «Немогузнайки» в войсках не котируются! – строго сказал он. - Не ценятся! Это злой враг наш!» Потом объяснил, что лошади передается мое волнение, и потому мне следует взять себя в руки. Моим собеседником был слушатель Высших кавалерийских курсов Георгий Константинович Жуков...
     - Это оказалось первой, но далеко не последней вашей с ним встречей…
     - Да, но о том мы поговорим позже - в курсантские годы у меня были и другие не менее запомнившиеся встречи.
     В 1929 году проводились большие маневры в Белорусском военном округе, и мы, курсанты старшего класса, были отправлены туда на стажировку. Наша огневая позиция находилась у станции Быхово, близко от дороги, я был старшим на батарее. Утром позавтракали, начали заниматься около орудий, смотрю - идут легковые машины, такой кортеж. Они остановились, вышли человек, наверное, десять. Все выхоленные и идут прямо к нам, на огневую позицию. Петлицы у них разные – то красные, то кавалерийские, то артиллерийские, и у всех по несколько «ромбов». Впереди идет высокий полный командир с четырьмя «ромбами» - командующий войсками округа Александр Ильич Егоров. Я хотел рапорт отдать, но он не принял, и все пошли к огневой позиции. Егоров спрашивает: «Ну как, юнкер, скоро будешь командиром?» - «Да, - говорю, – последний год». Он начал около орудия рассказывать: «Орудие-то у вас старенькое, 1902 года рождения, дальность небольшая, снарядик слабенько рвется. Но сейчас уже вышла полковая 76-мм пушечка. Она и дальность имеет больше, и снарядик посильнее, и лошади не потребуются, идет на тягаче «Комсомолец». Такая у нас вся артиллерия будет!» - и начинает рассказывать, какая артиллерия будет, какая авиация, какие танки... Он оставил о себе очень приличное впечатление.
     - Кстати, как вы тогда жили материально?
     - До войны денежное довольствие командиров было очень стабильным и немалым. Я, командир батареи, получал 125 рублей, деньги это были очень большие. Рубль тогда был в цене, все стоило копейки… Потом введена была надбавка, 10 рублей, за артиллерийское звание. Артиллеристы – люди малодосягаемые, в войсках выделялись образованностью, тактом своим, культурой. Еще и за Дальний Восток нам по 10 рублей платили – а Дальним Востоком тогда считалось все, что было за Уралом.
     - В Сибири вы служили почти до самой войны?
     - Да, в 1939 году, во время Финской кампании, меня вызвали в Москву насчет перевода на фронт, однако потом назначили командиром 576-го полка и отправили в Приволжский округ. Кстати, именно в то время я увидел знаменитого немецкого танкового генерала Гейнца Гудериана, который был у нас на курсах – мы с ним потом «встретились» под Тулой.
     - «Красная звезда» писала, что в Великой Отечественной войне вы участвовали с самых первых ее дней…
     - Задачей, которую тогда передо мной поставили, было не допустить врага форсировать Днепр в Рогачеве и Жлобине, чтобы прорваться на Гомель, на Юхнов, разрезать нашу группировку пополам и по частям разбить ее… Для этого мы сами под огнем противника переправились через реку. Приехал заместитель командующего войсками Западного фронта Еременко. Он почему-то не поверил, что мой полк первым из всей артиллерии 63-го корпуса форсировал Днепр. Спросил, где я перед тем служил, и я рассказал, что в Сибири мне пришлось и Обь, и Иртыш форсировать, а потом – и Волгу... Об этой нашей встрече Андрей Иванович, кстати, написал в своей книге «В начале войны».
     Помню, отличился тогда командир орудия Виноградов, он стоял на прямой наводке. Три танка немецких подошли к нашим позициям, и он подбил два. Я приехал - конус сожженной травы, танки костром дымят. Но и у нас лошади вышли из строя - очень большая забота была с лошадьми. Вот я и сказал бойцам, что если коней здоровых не будет, то мы задачу не выполним. А там солдат сидел, он говорит: «Выполним! Нужно будет - на руках перетащим, товарищ командир!» Говорю, хорошо, что у вас такое настроение. «У нас и все такие!» - он отвечает... Вот так мы остановили противника на этом рубеже, а 13 июля пошли в контрнаступление, продвинулись на 250 км на запад. Так что первый контрудар нанесли мы, 21-я армия. Ельня потом уже, в августе, началась…
     - Все же потом у вас были и окружение, и отступление…
     - Конечно, когда весь фронт отступал, то нас никто поддержать не мог. Тогда я уже был начальником артиллерии 217-й дивизии… Из окружения мы вывели только полторы тысячи человек, технику потеряли. Поехал к командующему артиллерией фронта Ивану Павловичу Камера, чтобы получить какие-то боевые средства… Стою у штаба, дождь моросит, смотрю - идет командующий фронтом Жуков… Я вытянулся, хотел ему доложить, но он перебил: «Вы кто такой будете?.. А тут что делаете? Снаряды приехали просить?» Говорю: «Не только снаряды!» «Тогда пойдемте!» - резкий такой голос. Ну, думаю, сейчас будет баня с паром... Пришли, он снял шинель: «Садитесь, гостем будете!» Начали разговаривать. Смотрю, стоят противотанковое ружье длинное, патрон от него, два артиллерийских снаряда - 76-й и 122-мм… Я так сижу и думаю про себя: «Это не кабинет командующего, а просто научная лаборатория, где куется наша победа». Жуков будто услышал: «Не только тут куется победа, но и там, на передовой». В это время заходит Камера, Георгий Константинович ему и говорит: «Вот, Иван Павлович, погорелыш приехал, просит снаряды, пушки, пулеметы... Голые пришли! Дадим?» И ведь через три дня я все получил! Я тогда убедился, что этот человек - хозяин слова…
     - Степан Ефимович, я знаю ваше огромное уважение к маршалу Георгию Константиновичу Жукову. Объясните, пожалуйста, в чем суть его полководческого дарования, почему именно его нарекли Маршалом Победы?
     - И почему говорят, что где он появлялся - там проводилась операция, и проводилась успешно? В мае 1942-го под Юхновым мне пришлось ходить с ним по траншее, и я видел, как он обращался к людям. Он очень тщательно занимался подготовкой операции. В эту подготовку входило детальное изучение местности - он каждую сопку, каждый овражек досконально изучал в бинокль, в стереотрубу. Где нужно - ползал, и я полз за ним; где нужно - бежал, пригнувшись, и я это же самое делал, чтобы не отстать. Только после скрупулезного изучения местности он принимал решение, где нанести удар.
     - Вам не тяжко было с ним вместе ползать и бегать? Ростом-то вы все-таки под два метра…
     - Так и он был не совсем маленький, среднего роста, зато я тогда был очень легкий. К тому же Жукову под 50 было, а мне только 38. А ползать и бегать я на войне привык… Потом Георгий Константинович обращался к людям - это то, кстати, что мы часто пропускаем в своей работе, в своей оценке. Изучал, как люди знают обстановку, свои части и подразделения, их боевые возможности, вооружение, как пользуются им, как его изучают. Это тоже скрупулезная беседа была, позволявшая узнать, как идет у нас наряду с боевой работой и боевая учеба… Вообще скажу, что это был очень интересный человек. С солдатом любил пошутить, анекдот рассказать, к офицерам относился по-отцовски, а с генералов требовал, строго наказывал. Жесткий был, любил точность выполнения приказа…
     - Вернемся, однако, к событиям 41-го. Насколько знаю, вам тогда ведь и самому приходилось подбивать немецкие танки?
     - Да, было такое в конце октября 41-го - я был командующим артиллерией 217-й дивизии 50-й армии. Мы отступали, сдали Ясную Поляну, Косую Гору… Пять немецких танков вышли по трассе Орел - Тула к городу, оказались в нескольких сотнях метров от парка имени Толстого. В это время я находился на переднем крае. Адъютант со мной был Сапрыкин и охрана - солдат Гриша Долгов. Наш артиллерийский полк расположился прямо перед садом на привал, и в это время налетела авиация… Здорово бомбила! У орудия, которое впереди стояло, погибли все люди. Я вижу - крах! Кричу: «К орудию!» Сам встаю за прицел, на Сапрыкина говорю: «Заряжающим и замковым», а на Долгова, Гришу-удалого: «На правило!» И тут уже танки идут! Я схватился за прицел и навел, подбил два танка. Остальные три повернули и ушли... Через месяц мне за это дали орден Красной Звезды.
     - Видимо, для вас это был самый тяжелый момент сражения за Тулу?
     - Нет, к сожалению. Самое тяжкое впереди оказалось… Задержав немца, мы перешли в контрнаступление. Нашу дивизию выделили в отдельную группу, усилили ее 33-й танковой бригадой, в которой было 4 танка, и поставили задачу взять Ясную Поляну. Задачу эту мы не выполнили… Тогда к нам приехал заместитель командующего 50-й армией Василий Степанович Попов, начальник тыла. Вечером он собрал нас на обсуждение - почему не выполнили задачу? Обратился к командиру танковой бригады полковнику Юшкевичу. Тот говорит: «Артиллерия не была готова». Я молча пожал плечами: на дивизию было всего 14 орудий, так что этой танковой бригаде я смог придать лишь одно зенитное орудие 87-го калибра. «Кто начальник артиллерии?» - спросил генерал так, будто бы он не знает, хотя мы только что ужинали вместе. Я встаю. «А-а-а! Изменник, предатель! Расстрелять тебя надо, сукиного сына!» - и началось. Я опять пожал плечами, улыбнулся. «Ты еще и смеешься?! Вот когда повесим – не будешь смеяться!» Говорю: «Тогда над вами будут смеяться!» И тут – звонок командарма Ивана Васильевича Болдина, уж не знаю, кто ему успел сообщить о случившейся со мной катастрофе. «Я Попова знаю по мирному времени, никаких разговоров о его отрицательной работе быть не должно!» На этом все закончилось. Я, конечно, вспотел, потому что в 41-м после слов «расстрелять» и «повесить» можно было уже считать себя на том свете.
     - Все же вам удалось пережить тот страшный год…
     - 1941-й – это был великий для нас год, и сейчас даже трудно сказать, что же мы на самом деле тогда выдержали, сумев малым числом разбить великие силы и защитить Москву. Одно цепляется за другое - получив большой опыт в 41-м, мы закрепили его Сталинградом, приумножили Курском и сполна использовали в Кенигсберге и Берлине...
     - Степан Ефимович, после Московской битвы вы оставались на центральном направлении, участвовали в операции «Марс», и тогда, как я знаю, вам пришлось даже вызывать огонь на себя…
     - Это было под Сухиничами. Немцы, чтобы не допустить переброску наших войск с Московского направления на усиление Сталинградского фронта, организовали контрудар Брянск - Сухиничи - Калуга, ну и чтобы отрезать Москву… Нашу 217-ю дивизию бросили на Сухиничи, на усиление 16-й армии. Немцы уже вышли на Жиздру, где захватили плацдарм, окружили батальон 740-го полка. Батальон и мой минометный дивизион, с ним находившийся, оказались на волосок от гибели… Я тогда говорю командиру дивизии Малышеву: «Пойду туда, к ним» - «А тут как?» - «Ничего, вернусь - разберемся!» Пошел, с трудом добрался - там такая узенькая была тропка, она пересекалась пулеметным огнем. Залез я в траншею к командирам, начал в обстановку вникать. А тут – лес падает, танки идут, ломают все – картина страшная! Авиация, артиллерия работают… Я когда ознакомился с этим положением, то передал начальнику штаба Анохину свои координаты. Подаю команду: «Огонь на меня!», а связистка сидит и на меня смотрит. Я говорю: «Что ты открыла рот? Давай, подавай команду!» - «А как же вы?» - «А как вы?» - я говорю. «Так вы же командующий артиллерией!». - «А вы - телефонистка!» И сразу - огонь! Вокруг стали рваться снаряды, несколько из них разорвалось у самых наших траншей, погиб командир дивизиона Литвиненко. А мне только осколком каблук пробило... Мы выгнали немцев с этого плацдарма, закрепились на Жиздре и держали этот плацдарм до самой Курской битвы, когда 16-я армия превратилась в 11-ю гвардейскую. Я получил за это Красное Знамя…
     - Отец успел увидеть вас генералом?
     - Да, когда наша армия уже в 1944 году перебазировалась со 2-го Прибалтийского фронта в 3-й Белорусский фронт, я к нему заехал. В это время пришел и материн брат, Иван Михайлович, он жил от них в трех километрах. Отец очень скромно держал себя и присматривался ко мне: генерал-майор, понимаете, а он все-таки старый солдат, с большим боевым опытом, он любил военную службу. Как я понял, отец мне оценку давал! Потом показал нам штыковой бой: взял ухват, стоявший у печки, и «прикладом – бей, штыком - коли!» Между прочим, это были очень интересные приемы, в которых мы уже не преуспели. Так мы с ним и расстались… О том, что он умер, мне сообщил адъютант - он заезжал к нему той же осенью 1944-го.
     - Вы в это время были уже на территории Прибалтики, служили под командованием Ивана Даниловича Черняховского.
     - Черняховский окончил артиллерийское училище и был командиром взвода у одного из моих командиров бригады, Богданова. У него была привычка очень неплохая - перед каждой операцией он собирал артиллеристов, проводил совещание по решению артиллерийских вопросов. Вот и в 3-м Белорусском фронте он собрал нас, артиллеристов, от командира полка и выше, хотел, как это говорится, продвинуть свою мысль артиллерийскую, узнать, как мы думаем использовать полковые минометы. Задал вопрос - и никто не хочет выступать. Я уже был генералом, но думаю - ладно, поднимаю руку. Начинаю: «По опыту Орловско-Курской операции я, как командующий артиллерией корпуса для боевого применения минометов, создал такую группировку – минометы 82-мм свел в одну группу, 120-мм – в другую…» Перечисляю их задачи. Тут Черняховский видит, что я «забрал» его мысль, и говорит с досадой: «Э, генерал, садитесь!» Ладно, сел… У меня встреч с ним было порядочно, а последняя - в Восточной Пруссии, в районе Инстербурга, где он погиб, бедняга, – за несколько часов до его гибели разговаривали...
     - Великая Отечественная война для вас лично закончилась в Кенигсберге, откуда вскоре ваша 3-я гвардейская артиллерийская дивизия прорыва Резерва ВГК была переброшена на Дальний Восток. Об этом вы сами недавно (6 ноября с.г.) писали на страницах «Красной звезды». А когда вы оттуда вернулись?
     - В 1947 году расформировал я в Пхеньяне свою дивизию, и меня вызвали в Москву. Приехал сюда к Митрофану Ивановичу Неделину, будущему главному маршалу артиллерии, с которым мы когда-то дружили, в одном дивизионе батареями командовали. Он говорит: «Поедешь в Германию, примешь 6-ю дивизию». - «Это же не гвардейская дивизия», - отвечаю. Я командовал гвардейской дивизией, там было полтора оклада зарплаты, воинское звание на одну ступень выше – генерал-лейтенант. «Поезжайте, куда вам говорят!»- возмутился Неделин. Началось сокращение войск - и сокращали все подряд, вне заслуг и почетных наименований.
     - Служба в Германии круто изменила вашу судьбу в личном плане…
     - Вопрос ясен… Действительно, именно там я встретился со своей Антониной Петровной. Были сборы командиров дивизий, командующих артиллерией армий, а потом мы были в театре на спектакле. Комната в перерыве: она - актриса, ходит, все рассказывает, такая боевая... Потом я беру шинель - и она тут, свое пальто берет. Помогаю… Она спрашивает: «Ну, как вам спектакль?» Отвечаю: «Тут, в гардеробе, разбирать его трудно. На это потребуется время – давайте я вас довезу до дома». Довез ее до общежития, постояли там минут 10, попрощались, и я уехал. С этого и началось наше знакомство… А когда я учился в Академии Генерального штаба, мы поженились. Так и живем. Хорошо живем.
     - С армией связь вы и сегодня не теряете. Занимаетесь и литературной, и исследовательской работой, и журналистикой… О том можно говорить еще долго, но мне сейчас хотелось бы узнать о последней вашей встрече с маршалом Жуковым, с которым судьба ваша связана неразрывно и орденом которого вы награждены…
     - В начале 1970-х в Москве проводилась конференция по Берлинской операции. Председатель Военно-научного общества при Центральном доме Советской Армии генерал армии Кузьма Никитович Галицкий пригласил опального маршала на эту конференцию, и он приехал. Галицкий попросил меня его встретить. Я спустился к входу в ЦДСА. Смотрю, идет Жуков. Я представился ему. Он такую паузу сделал: «Вы, может быть, кого-нибудь еще ожидаете?» - «Никак нет, товарищ маршал! Только вас!» - «Что вы, что вы, я отвык от таких почестей, забыл их!» - «Зато мы, - говорю, - не забыли вас, товарищ маршал!» Вот такой разговор состоялся… А вскоре уже Георгий Константинович умер.
     - Кстати, вы ведь и с Константином Константиновичем Рокоссовским общались - имя его как-то не прозвучало в нашем разговоре…
     – С Рокоссовским в войну встречались мы очень мало - под Москвой в 41-м, потом в 45-м, когда готовилась Кенигсбергская операция. А больше - в санатории; играли в теннис, беседовали, он оставил о себе очень хорошее впечатление - культурный, грамотный… Мы с ним разговаривали как земляки: ему ведь памятник стоит в Великих Луках, где он, как и я, родился.
     - Степан Ефимович, наверное, последний на сегодня вопрос: большая ли разница, по вашему мнению, существует между прежней и нынешней армией?
     - Если откровенно, то перед войной офицеры были совершенно особой кастой. Разве могло быть неуважение друг к другу? Младшие всегда приветствовали старших, старшие охотно разговаривали с младшими - и о службе, и по вопросам текущего момента, просто о жизни. Была, я бы сказал, дружба воспитательного характера… Но вот сейчас я был в госпитале - ни начальники, ни больные друг с другом не здороваются, не побеседуют. Ведь это же необходимо для укрепления связей между военными людьми, это авторитет начальников поднимает и на подчиненных как-то накладывает обязанность подтянуться…
     А вообще я вам скажу напоследок, что как-то так у меня судьба счастливо сложилась, что мне пришлось встречать очень многих замечательных людей - от солдата до маршала, общение с которыми позволило мне добиться всего того, что я достиг за свою не такую уж маленькую, пожалуй, жизнь. Только не думайте, что я уже спешу подвести ее итоги! Мы еще поживем!
     - Редакция «Красной звезды», все наши читатели поздравляют вас, Степан Ефимович, со 100-летием! Здоровья вам, успехов всяческих – и до новых встреч, которые обязательно найдут свое отражение на страницах любимой вами центральной военной газеты России!