Как бы ни была многослойна натура людская и на какие бы ухищрения ни пускался человек, не отодвинуться ему от багажа прожитых лет, от всего того, что лишает покоя. Ведь на сердце порой бывает так мутновато, не стерпеть. И лишний раз подумаешь, надо ли кому-то хорохориться, делать вид, будто он этакий мужичок-попрыгунчик, которому все на свете трын-трава...
     Знаком с Василием Петровичем задолго до того, как он взвалил на себя беспокойный груз административно-хозяйственных забот в нашей редакции. Только впервые довелось услышать горькие, со дна душевного возникшие слова. И даже озлобился на себя, потому что расспросами подвел его, возможно, к самой болезненной борозде памяти. Беседа наша сперва как-то не заладилась. Непросто человеку вспоминать, где, сколько раз в огненное лихолетье должен был он погибнуть, да, слава Богу, уцелел. А начали мы с судьбы другого фронтовика. Как будущий знаменитый писатель Василь Быков добирался до передовой. Поотстал от маршевой роты. А «строгие дядьки» задержали и, посчитав за дезертира, решили расстрелять. Пацаненок восемнадцатилетний взмолился, расплакался перед пожилым конвоиром. И тот сжалился, отпустил. Быков настиг свою команду, а кромешные бои выверяли его по полной программе… Чем больше мы говорили о чужой истории, тем яснее становилось, сколь «смертного материала» накопилось и у Василия Петровича. И почему так неохотно откликался на просьбы вспомнить о «своей войне», расчерченной черно-белыми да кровяными красками.
     Но до 1943 года, до призыва, он да Иван, два брата, две сироты сермяжные, досыта хлебнули беспризорной вольницы. Каждую расщелину округи в голодном рвении изучили. Грозовой июль 1941-го подчистую выбрал мужиков для действующей армии. В деревне остались бабы с надсадными от рева голосами да один представитель сильного пола – полуслепой инвалид Прохор. С рассвета в центре Прилесья все буквально липли к черной «тарелке», голосом Левитана извещавшей о тяжелых боях, потерях, о сдаче городов «с целью выравнивания фронта»… Вот когда Васе Комиссарову казалось, как его недостает на фронте. В маленьком щуплом тельце подростка тоже «вскипала ярость благородная». Но в сельсовете лишь отмахивались от его просьб.
     Боевое крещение он получил задолго до передовых траншей Великой Отечественной. На позабытой железнодорожной ветке фашист отыскал с неба наш эшелон. Бомбами ударил по вагонам. Полыхнуло пламя, черный дым вздыбился под облака. И женщины кричали в ужасе, падали с мертвыми детьми под откос. А немец тот оказался жадный до крови. Все пикировал на живые мишени и бил из всех стволов. Вжавшись в воронку от взрыва, Вася своими глазами впервые видел войну. Казалось, нет сил оторваться от земли, удушливо дохнувшей гарью и смертью. Но заметил недвижимого военного и вместе с братом кинулся на подмогу. Ноги у майора были перебиты, будто гвоздями продырявили наискось. И густая бурая жижа сочилась. Как дотащили его до поезда, не объяснить. Только с помощью старших успели втолкнуть в вагон, а тут машинист стронул то, что осталось от состава…
     - Вообще-то наша деревня по старинке Притоны называется. Это Узловский район, - Василий Петрович вдруг сменил тему.
     После войны кто-то от сельсовета поехал в столицу решать вопросы смычки пролетариата и крестьян. Назвал свой адрес. А там возмутились. Какие притоны могут быть, когда социализм строим? Что там у вас поблизости? Посланец отрапортовал: есть еще деревня Грабиловка да лес неподалеку… Начальник рукой махнул, что, мол, с дремучего люда возьмешь. Невдомек было, что издавна на Руси слово «притон» означало пристанище, убежище, приют. Но повелел впредь деревню именовать «благозвучным Прилесьем».
     - Кстати, в доме моего прадедушки по материнской линии, - вспоминает Комиссаров, - бывал Лев Толстой. Чаевничал. Дедушка правил старостой. У Крючковых добротный заезжий двор. Лев Николаевич младшему сынишке хозяина, по семейному преданию, даже подарил жеребенка.
     Но мысль его снова к войне спрямляется. 25 января 1943-го Васе Комиссарову 18 лет исполнилось. Аккурат в день рождения и повестку вручили. Только на фронт сразу не попал, а под Шатуру, где перевалочный пункт. Молодняк досаждал командиров вопросами, когда в бой. Уже, дескать, Сталинградская битва завершается, немцев подвинули на других направлениях. Успеть бы вложить личный вклад в Победу. Но возникла опаска, что озверевший фашист применит химическое оружие. Наскоро сколотили подразделение «особого назначения», хотя никто толком не сказал, что и зачем. Отправили для спецподготовки на полигон, в Чувашию. Ехали в «телячьих вагонах». Всю ночь коптила «буржуйка». Комиссарову накануне достался затасканный тулупчик. Пригрелся парнишка у печки, а наутро обнаружил, что полы «дубленки» почти истлели. Отрезал их за ненужностью, и получилось вроде куцафейки.
     За городом Канаш отдельную роту химразведки 14-й Чебоксарской стрелковой бригады впервые покормили горячей пшенкой. Потом занятия. Средства химзащиты. Иприт, фосген… Навсегда врезались в память эти термины. Солдаты сами дымовые шашки жгли и сами же по команде шмякались в колючий снег лицом. Называлось это «отработка действий в ходе газовой атаки». Кормили скверно. Однажды подбили ворону. Кто-то из шустрых кавказцев ощипал ее, обернул тряпкой и – в угли потухшего костра. Почти «цыплята-табака».
     С обмундированием тоже загвоздка. Морозы стояли лютые. А у рядового Комиссарова один ботинок нашего производства, черный, широкий. А другой почему-то канадский. Узкий да желтый, как в цирке. Но до смеху ли, когда ноги синеют от холода, а подошва отваливается, и никак не сладишь? Пришлось проволокой скрутить. Так и маршировал солдат в строю. Шинель досталась, наверное, четвертой категории. Осколками, пулями продырявленная. Не одна смерть таилась в ее складках. А командир взвода разведки лейтенант Бодьянов поучает:
     - В такой одежке, Комиссаров, всякая напасть, как черт ладана, десятой дорогой станет тебя обходить…
     Наверно, пошутил офицер, да слова оказались пророческими. Много раз вспоминались они Василию в боях за освобождение Украины и когда фронт покатил к Молдавии. А на исходе осени сорок третьего года их батальон перебросили под город Фастов. Потом был марш-бросок до Киева. Всюду разруха. В руинах Крещатик. Разместились в районе Киево-Печерской лавры. Более всего запомнилась Комиссарову плита каменная сантиметров 10-12, почти насквозь протертая подошвами. Миллионы людей шли по ней на поклон в святые места…
     Наши войска вели изматывающие бои, отражая контратаки немцев. В районе Дарницы возникло большое скопление живой силы. Машинами, конной тягой везли для фронта боеприпасы, горючее… Все это перебрасывалось за Днепр. Однажды поступил сигнал о налете немецкой авиации. Химбатальон принялся ставить дымы. Опыт на этот счет уже имели. Появились еще зенитные орудия, некоторые «цеплялись» за берег. И тут взвыли сирены, вспыхнули первые султаны огня. Всего немецких бомбардировщиков насчитали тогда около двухсот. Волнами накатывались с 11 до 3 часов ночи. Немцы на парашютах сбрасывали осветительные ракеты. Зловещие фейерверки Комиссаров запомнил на всю оставшуюся жизнь. Для корректировки действий батальона ему приказали с радиостанцией взобраться на колокольню церкви. Казалось, с неба, как град, падают бомбы. Земля ходила ходуном, и вода в реке, в сизых облаках дыма и льда, будто закипала. Наши били по самолетам из всего, что стреляло.
     К тому времени в районе уже все купола снесли. Только один возвышался в мрачных отсветах ракет и взрывов. Оттуда Комиссаров докладывал, сколько, на какие участки переправы пикируют «юнкерсы» и где полыхают огненные смерчи. Он успел заметить, как громыхнула бомба, и девчонку-зенитчицу вместе с установкой сбросило в Днепр. Потом говорили, что какой-то отчаянный сержант спас ее. И вроде они даже поженились.
     …Перед рассветом огненный смерч стих. Врачи оказывали помощь тем, кого еще можно спасти. Комиссаров с трудом спустился на землю. Ему и в этот раз повезло. Несколько самолетов заходили на церковь, но лишь шальным осколком ударило в ногу. Пришлось самому перевязывать рану, чтобы не потерять много крови и до конца выполнить боевую задачу.
     Потом война для него сдвинулась к югу Украины. Никогда не забыть неожиданную радость от табличек на верстовых столбах: сколько километров осталось до Берлина. Будто кто-то прочитывал заветные помыслы у всех - от солдата и до маршала. После Ясско-Кишиневской операции их родной отдельный батальон в составе 3-го Украинского фронта вступил в пределы Румынии. А там и до Бухареста было рукой подать.
     - Некоторые авторы описывают события на фронте своевольно до неприличия, - с досадой говорит Василий Петрович. - И в кино молодежь изощряется в спецэффектах, всяким манером пытается правду срисовать. А веры нет: что гульба, что пальба…
     Он сбивается, с трудом подбирает слова, когда речь заходит о времени, проведенном под свинцовым «ливнем» да артналетами. И отчаянно доказывает, что для солдата нет «маленькой войны». Короткая боевая схватка всегда для кого-то последняя. Пробежать под огнем считанные метры, уцелеть - значит продлить жизнь на несколько минут. До следующего броска. Вот так на всем пути к Победе. А список павших и в Румынии, несмотря на то, что в августе 1944-го она вышла из фашистского блока, продолжился. Фашистское отребье, бандиты чаще били из-за угла, предательски. Нервы, понятно, у наших солдат не прутья. И хоть о дружбе было писано-переписано, жизнь виделась не в одном цвете. «Охранной» бумагой всем жителям тогда предписывалось оказывать советским войскам содействие. Как-то в горном ущелье взвод разведки вышел к поместью. Явно перекормленный господин выглянул из-за ограды. Солдаты попросили воды. «Рус Сталин накормит», - буркнул в ответ. В горячности Комиссаров рванул с плеча автомат. Да рядовой Козлов перехватил оружие, спас от греха. Кстати, в тот же день взвод вдоволь покормили в монастыре.
     Им вскоре довелось заняться и «мирными проблемами», помогая властям даже воссоздавать карту местности. И это меняло настроения. Не обходилось и без курьезов. Многие румыны еще были оглушены пропагандой Антонеску. В одной деревне жители стали задавать вопросы о церкви, семье. А потом спросили, есть ли у «советиков»… рога? Группа содрогнулась от гогота. Но Комиссарова вынудили участвовать в «эксперименте». Пожилая женщина на виду у аборигенов принялась осматривать его кудрявую голову…
     Волею случая однажды в Бухаресте нанес «визит вежливости» в королевские хоромы. А было так. Часовые, стоявшие в чудернацких шапках, с пиками, свободно пропустили, и младший сержант советских войск минут двадцать восторженно любовался украшениями дворца. Кто-то из прислуги позвонил в комендатуру: ходит, мол, здесь ваш товарищ с автоматом. Прибыл наряд. А Комиссаров – святая простота:
     - Жуть интересно. В нашей деревне такого не увидишь...
     Суровый комендант вдруг усмехнулся и отпустил без нотаций. Финал войны их батальон встретил под Плоешти. Располагались в небольшом городке. Там жили русские эмигранты. Ночь напролет - за разговорами о России. Комиссаров впервые песни Петра Лещенко услышал. Пластинку ему подарили. Заведет граммофон: «Я тоскую по Родине, по родной стороне», а сердце больно сжимается в птичий комочек. Нет, не зря на войне год за три засчитывался…
     «Вот там нас оглушила радостная весть о Великой Победе», - Комиссарову и сейчас не передать, что творилось. Как радостно кричали, палили в воздух. Местные жители привезли бочку вина. Кто-то из солдат, потеряв чувство реальности, заправил вином даже радиатор машины. Многим из них тогда было по двадцать лет. Долг исполнен, жизнь уцелела и, казалось, в груди столько свободного места для счастья…
     Склонив седую голову, Василий Петрович надолго замолкает. Непривычно присмиревший, с влажными, тоскливыми глазами. Может, вспомнил тех, кто споткнулся на фронтовых пределах смертного круга. Кого лишь второпях упомянул в начале разговора: командира взвода разведки лейтенанта Бодьянова, снайпера ефрейтора Кирчакова… И потому День Победы, такой ясный, святой, нет-нет да и затуманится по краям. И подступает к горлу комок, как от тревожного вскрика отбившейся журавлиной стаи. В такие минуты ему кажется, ветер сметает груз накопленных лет. Кто-то ненароком произносит фронтовой пароль, и чувствует укол печали, будто позвали издалека. Нет, не суждено человеку, пережившему войну, воротиться с нее мыслями, забыть обо всем, что достает, мучает до сих пор. Только возможно ли заглушить горестные волны, никого не впуская в свой простреленный, израненный мир?
     
На снимке: В. Комиссаров (нижний ряд, второй слева) с боевыми друзьями. 1944 г.