Из письма В. Н.«Я мучительно вспоминаю все, что еще вспоминается о Новой Земле. Ведь с тех пор прошло почти сорок лет, и у меня уже четверо внуков! Жизнь пронеслась далеко вперед, и выделить из всего «Новую Землю» без потерь нельзя.
     Наша группа начала там работы в конце октября 1966 года. С «опытов» в штольнях «А-1» и
     «А-2». Предстояли подземные испытания «мегатонного порядка». Мы – это начальник нашего отдела, научный руководитель выездной рабочей группы доктор химических наук, профессор Лев Смирнов, Валентин Ерохин, Людмила Анохина...
     Больше всего на Новой Земле поразило сочетание исключительно двух цветов – белого и черного. Белый – это снег. Черный – все остальное: бесконечные склады, дома на фоне угольных навалов. Даже люди в черном – почти все в морской форме. И, конечно, полное отсутствие деревьев, кустарников.
     Если говорить о личном восприятии, то и на удалении в десятки километров можно было услышать тяжелый гул. Ударной волны не было, но земля под ногами вдруг становилась зыбкой, как студень. И этот тугой рокот, и мгновенная «лихорадка» почвы вызывали жуткие ассоциации. Особенно вначале. Хотя прислушиваться к ощущениям было некогда. Самолетами доставлялись фильтры с аэрозольными продуктами. Мы в лаборатории уточняли различные параметры испытанного «изделия»...
     – Вера Николаевна, вы как-то сказали о «падавшем знамени, которое успели подхватить». Повод для радости или печали?
     – Односложно не ответить. Наше поколение ученых-ядерщиков, чьи руки, образно выражаясь, и держали знамя, к сожалению, уходит. В моих заметках видите, сколько имен обведено траурной каемочкой. Это люди, с которыми довелось «ковать ядерный щит страны». Но буквально месяц назад защитил докторскую диссертацию перспективный сотрудник Сергей Архипов. Еще несколько человек из «родного отдела» стали докторами наук. Один с лейтенантских звездочек начинал – Александр Мальцев. Сейчас он полковник, возглавляет службу специального контроля. Не сглазить бы, но традиции набирают силу.
     – Удивительно, но за все годы научной карьеры о вас – ни строчки в газетах. Вы «страшно засекреченный товарищ»?
     – Прежде всего был особый режим. В НИИ я пришла в 1952 году. Технология, методы анализа в области ядерных испытаний только зарождались. И все за семью замками. Под таким прессом надзора подумать о журналистах было невозможно. Мы свои отчеты писали от руки. А слова «крамольные» – ядерное оружие, радиация и т.д. – кодировали...
     – Но привычка имеет свойство становиться второй натурой.
     – Такой образ жизни доводил и до курьезов. Я приезжала к родителям в Краснодар. В отпуск. Отец, Николай Борисович, и мама, Ольга Семеновна – люди просвещенные, окончили академию. Но даже их своими ответами о работе сбивала с панталыку. Как-то предложили: может, дочка, останешься дома? Местной мыловаренной конторе позарез нужны химики. Однажды папа спросил в упор: не страшно? Как могла, отшутилась.
     – Известный постулат: среди нехоженых путей один путь мой. А как вы вышли на опасную «тропу» испытателя-ядерщика?
     – Меня вычислили. Училась на химическом факультете МГУ. Но появилась кафедра радиохимии. Время было послевоенное, тяжелое, однако страна вынужденно форсировала создание ядерного оружия. При отборе родословную «прозванивали» до седьмого колена. Логика жесткая: ты комсомолка. Родине нужны кадры радиохимиков. Есть вопросы?
     – А в дипломе была какая-то «метка Кассандры» о принадлежности к ученым-атомщикам?
     – Формально разница лишь в том, что учебная программа на полгода дольше стандартной. И в моем красном дипломе сплошная проза: химик-неорганик. Но где надо мы находились на особом счету. Меня определили в Минобороны СССР. К тому времени в Союзе взорвали атомную бомбу, готовили к испытанию первую в мире водородную. Не могла я предположить, что эти судьбоносные для страны события неожиданно коснутся и моей судьбы. В Загорске, в каменных пристройках древнего монастыря, зарождался уникальный НИИ. Отдел подполковника Бориса Маркина. Люди в униформе. Погоны, звезды. Строжайший уклад работы, службы.
     – Когда-то была модной песенка о тех, кто едет не за деньгами, а за «туманом и за запахом тайги». В сущности отражение извечного диспута романтиков и прагматиков. Как вы к этому относитесь?
     – Пожалуй, мне ближе спор лириков и физиков. Как ни странно, но в профессии всего оказалось в избытке. На испытания водородной бомбы, кстати, самого мощного наземного взрыва на СИПе, мне попасть не удалось. В Семипалатинск поехал инженер-полковник Смирнов. Зато в следующий раз Лев Евгеньевич взял всю «загорскую гвардию». Мы гордились доверием. Дорога до «Москвы-400» – в песнях. В вагон заглядывали военные с малиновыми околышами на фуражках». Куда, мол, путь держите, веселые, красивые? А нам в НИИ «легенду» сочинили о геологах. Ее и твердили. Каково же было удивление, когда в день испытаний мы столкнулись с «малиновыми околышами». Товарищи из госбезопасности! И где бы оказались «геологи», сболтнув лишнее?
     – А на месте взрыва атомной бомбы довелось побывать?
     – Там мы оказались через несколько дней с руководителем группы. С Анатолием Бондаренко я производила забор шлака. В эпицентре – пустыня, покрытая мертвой коркой разноцветного расплава. Почти сюрреалистическую картину нарушали БТРы. Мы передвигались на автомобиле. Военные очень торопили: радиация высокая. И хотя выдали спецкомплект, кстати, там я обучилась крутить солдатские портянки, было опасно. Но что значит бравада молодости! В считанных километрах от ядерного эпицентра мы сняли противогазы, комбинезоны. Достали припасенного вяленого леща. И в «газике» стали его кромсать. Это потом пришли мудрость, осознание необходимости мер предосторожности. Появились индивидуальные дозиметры, специальная методика.
     – Вера Николаевна, рисковать жизнью, согласитесь, значительно больше, чем просто исполнять профессиональный долг. Как часто происходила сшибка с «белой смертью»?
     – Когда шли испытания, выезжали по нескольку раз в год. В Семипалатинск и на Новую Землю. Случались внезапные командировки, если возникала нештатная ситуация. И все же мы не являлись сталкерами «первого броска», как знакомый вам Анатолий Матущенко, не проникали в «чрево» подземного взрыва.
     – Хотя в эпицентре тоже бывали и у кромки опытного поля проводили «разборки» зараженных продуктов.
     – Безобидным занятием это, конечно, не назовешь, но знаю точно, что службу безопасности отладили очень быстро. Всякие вольности типа «шалтай-болтай» пресекались. Вы правы, радиация – «привередливая дама», дерзости, небрежности не прощает. И контроль был строгий. Хотя в нашей работе ничто, к сожалению, бесследно не проходит. Много лет спустя после ядерных испытаний от лучевой болезни скончались мои коллеги Людмила Анохина и Анатолий Бондаренко.
     – Вера Николаевна, нередко вас называют радиохимиком от Бога.
     – У меня шесть изобретений в области радиохимического анализа. Известности за рубежом нет. Правда, недавно вышло в свет несколько книг. Там есть и о моих программах, авторских решениях. Отметили даже «зоркий глаз, чуткие пальцы и точные движения рук». Это к тому, что нужна ювелирная работа! Можно назвать одно из моих изобретений, которое позволяет из продуктов радиоактивного распада определить тип «изделия», вид ядерного горючего...
     – Великобритания на вас не в обиде? Удалось же развеять миф о том, кто сливал радиоактивную жидкость в северные моря.
     – Если я к этому причастна, то исключительно по касательной.
     – Тогда спрошу о корифеях, тех, кто был душой «Атомного проекта».
     – На испытания выезжали Игорь Васильевич Курчатов, Юлий Борисович Харитон, Андрей Дмитриевич Сахаров... Видела их, слушала. И это счастье.
     – Коснемся экзотических сторон вашей научной биографии. Как вы стали «морским волком»?
     – Имеете в виду морской поход на исследовательском судне «Академик Королев»? В 1968 году мы вышли в район архипелага Туамоту. Это в Тихом океане. Франция проводила там воздушные ядерные испытания. Нам удалось установить принципиально важное: Франция стала термоядерной державой.
     – Доводилось читать, что в погоне за радиоактивным облаком суда подчас попадали в зону обильного выпадения радиоактивных частиц, подвергались заражению.
     – Помню, что некоторые пробы мы точно отбирали с палубы.
     – Жажда заполучить научный результат не притупляла обычные человеческие инстинкты: чувство страха, например?
     – Я не случайно говорила о суровом дозиметрическом контроле, о дезактивации. Многие из нас прошли школу Семипалатинска, Новой Земли. А вот чувство страха… На пути во Владивосток мы попали в жестокий шторм. Когда смотришь на карту и понимаешь, что здесь, среди ревущего океана, наш кораблик, а под килем 5 км глубины, возникает «смятение духа».
     – Если счастлив тот, кто щедр, то вы, Вера Николаевна, имея учеников, последователей, видимо, из их числа?
     – В этом смысле скорее да. Полвека в профессии. Но не хочу называть имен, как бы привязываться к чьему-либо успеху. Главное, мужает поросль. Не прерываться живой цепочке помогает и принадлежность к ветеранам подразделений особого риска.
     Если взглянуть на проблему шире, то все годы мы держались на любви к Родине. Великая Победа, возрождение страны из руин, атомная эпопея…
     Сколько примеров самопожертвования, достойной службы. А сейчас, не без помощи СМИ, еще многое искривлено. Меня, к примеру, раздражает циничный призыв: играйте и выигрывайте! Это развращает ум, одурманивает, влечет к пошлости.
     – Что ощущаете, когда видите фото ядерного взрыва?
     – Все это вживую стоит передо мной: как свет ослепляет округу, вздрагивает земля, мрачный гриб скрывается в пропасти неба… А теперь взгляните на снимки и почувствуйте разницу.
     – Вы человек верующий?
     – Склоняюсь к вере. Осознаю, что есть некая высшая субстанция, где вершится суд над каждым из нас и всякому что-то там определено. Мне кажется, для человека еще важно чувство востребованности. Как точно подмечено: «Придумать радости сумей, коль их на самом деле нету. Иначе жизнь – сухой ручей, пустые письма без ответа». Кстати, вы любите получать письма?
     …Она о многом не упомянула. Случайно услышал, что Натальину несколько раз выдвигали на Госпремию, да «наверху» как-то не состыковалось. Ну что ж, внутренняя эмоциональная зажатость – родовой признак прежней школы. Иное дело, насколько мы сами настырны (в чем и себе первый укор!), обуреваемые чистым желанием узнать о жизни людей, создававших историю Отечества в один из самых драматичных ее периодов.
     Из письма В. Н.: «В один из последних приездов на Новую Землю нашей группе удалось получить выходной день. И мы отправились на берег залива. Захватили с собой банки с консервами, фруктовыми соками. Одеты были в спецпошив, неуклюжие, и со стороны, наверное, выглядели смешно.
     Снег, мороз, шуга на море, костер, улыбки друзей-единомышленников. Фруктовое мороженое, горячие закуски прямо из консервных банок. И главное – все это на краю света, на Новой Земле! Великолепное было время: молодость, интереснейшая работа. И уверенность в том, что делаешь совершенно необходимое для страны дело. А впереди – целая жизнь.
     Но стоит ли теперь бередить душу?..»