Шел февраль 1945 года. Советские войска вели ожесточенные бои в окруженном Шнайдемюле (сейчас это польский город Пила). Однажды вечером капитан Александр Цыганков и я отправились на агитмашине на передовую для выполнения боевого задания. Ехали недолго: передовая пересекала центр города. Укрыв агитмашину за полуразрушенной стеной, мы с микрофоном спустились в подвал, который, судя по всему, должен был обеспечивать нам надежное укрытие.
     Задача была и простой, и сложной. Простой - потому что мы выполняли гуманную и благородную миссию - говорили немецким солдатам правду о безнадежности их положения (судьба города была уже решена) и призывали сложить оружие и сдаться в плен. А сложной - потому что эта правда, как мы неоднократно убеждались, была не по душе фашистским командирам, приводила их в ярость, и они всегда пытались интенсивным огнем заглушить наши голоса.
     По традиции мы начали с «музыкального вступления» - популярного шлягера «Розамунда». Немцы в этот момент огня не открывали: видимо, с удовольствием слушали любимую песенку. Но когда мы через микрофон обратились к солдатам с призывами, начался ад кромешный. На то место, где стояла агитмашина, обрушился град снарядов и мин. Грохот разрывов заглушал наши голоса. И все же мы продолжали передачу, ибо надеялись: несмотря на артиллерийскую канонаду, слова правды помогут кому-то преодолеть страх перед русским пленом, внушаемый геббельсовской пропагандой, и спастись...
     Наконец передача закончилась и - опять по традиции - зазвучал бравурный мотив (но теперь уже другого шлягера). Обычно, услышав «музыкальный финал», гитлеровцы прекращали обстрел. Такой же реакции мы ожидали и теперь, тем более что звучала песня «Блондес Кетхен», которая (мы это знали) была очень популярной среди немецких солдат. Но на этот раз противник повел себя иначе. То ли у него сдали нервы, то ли эта передача пришлась ему особенно не по душе...
     Как бы то ни было, обстрел не только не прекратился, но стал еще более ожесточенным. Снаряды и мины ложились все ближе и ближе, от их разрывов дрожали стены дома. Очевидно, нас засекли и взяли в «вилку»! Каждую минуту можно было ждать прямого попадания, от которого, возможно, не спас бы даже массивный свод подвала. А наверху, как в насмешку, из громкоговорителя все лилась веселая мелодия и вокальное трио горланило: «Так, как моя красотка Кете, не целует никто на белом свете...»
     Нужно было немедленно выключить проигрыватель, который находился наверху, в машине. Саша Цыганков выскочил из подвала, и в следующее мгновение песня оборвалась на полуслове - красотка Кете не успела даже доцеловать своего дружка. Спустя несколько минут умолкла и вражеская артиллерия, потеряв звуковой ориентир. Наступила такая тишина, что стало больно ушам. И тут вновь произошло нечто неожиданное...
     Из отдаленного угла подвала послышались какие-то стоны. Саша и я бросились туда и обнаружили нескольких стариков и старух - жалких, истощенных и до смерти перепуганных. Оказалось, что, спасаясь от уличных боев, они забрались в этот подвал еще до того, как к дому подъехала наша агитмашина. Конечно же, мы успокоили бедняг, объяснили, что никто не собирается расстреливать немцев или угонять их в Сибирь... Голодный блеск в их глазах напомнил о старой русской пословице: «Соловья баснями не кормят». И хотя эти люди походили не на соловьев, а скорее, на нахохлившихся воробьев, мы начали доставать из полевых сумок бутерброды, сухари, куски сахара (уезжая на задания, мы всегда брали с собой кое-что из еды).
     60 лет прошло с тех пор, но я до сих пор помню и никогда не забуду, как эти старики дрожащими руками брали бутерброды и тут же жадно их ели. Их лица менялись, оживали буквально на глазах.
     Такие метаморфозы позднее я наблюдал не раз. В конце апреля 1945 года наши войска освободили Бернау. Командующий 47-й армией генерал-лейтенант Франц Перхорович назначил временным комендантом этого города Конрада Вольфа. На плечи совсем еще юного советского офицера (ему было 19 лет!) лег тяжкий груз очень сложных обязанностей. Мы были его помощниками. В те несколько дней, когда он был комендантом, удалось сделать многое. Прежде всего жителей Бернау удалось обеспечить хлебом и другими продуктами питания. Успели отремонтировать водопровод, канализацию и электросеть, разрушенные во время боевых действий. Командование армии выделило в распоряжение комендатуры солдат инженерных войск со стройматериалами, для населения - хлеб, сахар и консервы из армейских продовольственных складов...
     Вдумаемся в этот факт: фашизм еще не был разбит окончательно, мы еще несли жестокие потери на фронте, а в тылу испытывали страшную нужду и лишения. И все же мы делились всем, чем могли, с немцами. Могу сказать одно: никогда, даже в самые тяжелые дни войны, когда становилось известно о все новых преступлениях эсэсовских изуверов, наш народ (во всяком случае его большинство) не отождествлял немецкий народ с гитлеризмом. Таково мое глубокое убеждение. Убеждение очевидца и участника тех событий.
     До сих пор помню один эпизод. В только что освобожденном Бернау, проходя по улице, я увидел, как в одном из домов на четвертом этаже внезапно распахнулось окно и на подоконник поднялась женщина. Я понял: еще минута - и она выбросится на улицу. Я что-то закричал по-немецки, взбежал по лестнице наверх и в самое последнее мгновение успел удержать эту женщину. Конечно, это была одна из тех, кого нацисты запугали измышлениями о зверствах «русских варваров». Мне долго пришлось объяснять ей, что Красная Армия не собирается мстить, она пришла, чтобы освободить их.
     Позднее, уже в мае, на разрушенных улицах освобожденного Берлина вокруг дымящихся полевых кухонь я видел стариков, женщин и детей. Каждый получал от советского солдата в белой куртке миску горячего супа и кусок хлеба. Их лица, как это было и в Шнайдемюле, Бернау, оживали, в глазах появлялась надежда. Это мы принесли ее на землю вчерашнего врага.