Люба днями ревела в «морозильнике» - тесной девятиметровке офицерского общежития, выделенной Сергеевым, как и другим семьям молодых офицеров. Она говорила Ивану, что все равно уедет. Уедет к матери. Уедет навсегда, чтобы не видеть этот таежный тупик. Летом - с «комарами-воробьями», осенью — бесконечными тоскливыми дождями, зимой - лютой стужей и дурно пахнущей рыбой в военторге.
     - Что у меня здесь? Я устала, - кричала она в истерике, убивая Ивана непонятной и злой ему логикой. Всем тем, что она стала совсем не той Любонькой, какой была полгода тому назад.
     Запыленное пианино, разбросанные листы нот. Ведь она уже почти училась в консерватории. «Девочка, через полгода подойдешь ко мне», - улыбался седой профессор из столицы на прослушивании учащихся музыкального училища. Ей прочили будущее профессионального музыканта и певицы. Она же, «глупая», влюбилась в курсанта. Настя, подруга, сказала, что два мальчика приглашают их на дискотеку в военное училище.
     - Это было какое-то наваждение: Люба посмотрела в серые глаза Ивана и... осталась в них. Ну как это случается? Обычно. Как волнуют взорванные солнцем фиалки или под тяжестью свинцовых туч барабанит град в окна. Мир захлебывается от нежности. В душе — метель и кусты белых роз. А вы бы слышали, как он ей объяснялся: «Любонька, не знаю, что со мной происходит, но я постоянно хочу смотреть на тебя». Кто так скажет? Вы так объяснялись?
     «Глупая» влюбилась, чтобы через полгода уехать с лейтенантом в тайгу. Как та зачарованная девочка с Грэем на синих волнах. А теперь — сорванные и унесенные ветром алые паруса, она — плачущая Ассоль...
     Порой слезы, истерика сменялись тоской. Люба выключала радио, телевизор и, забившись в сырой угол, часами просиживала за вязанием. А чаще просто так наедине со своими невеселыми мыслями. Заплаканная, измученная, засыпала. Ей снился оркестр в юпитерах, большая сцена, она на ней - порхающий мотылек, плачущая скрипка, брызги пианино. Вернувшись ночью с полигона, Иван бережно, словно ребенка, уносил ее на руках и укладывал спать.
     В народе говорят, что любовь бывает до свадьбы, а после свадьбы начинается жизнь. Неправильно говорят, правильно говорят - не знаю.
     «Где-то багульник
     На сопках цветет,
     Кедры вонзаются в небо...»
     Тоска, тьфу! Кто это придумал, что в краю, «где ни разу я не был», ей и мне будет хорошо? Серая гарнизонная жизнь - это романтика? Прокисшие будни. Только не надо, не надо ее, Любу, необыкновенно ранимую и нежную, убеждать. Кому-то из нас хорошо рядом с сопками или в глухой тайге, а ей нет. Вам нужны стрелы сосен под молоком облаков, а ей — сцена, сцена! Оставим, пусть себе порхает, с Иваном или без него. А как без него? Без него мир — пустая тарелка. Это — Любовь!
     Не уехала. В середине декабря лейтенант Сергеев не устоял перед доводами одной из женсоветчиц части. Она даже на него накричала: «Лейтенант, ты что - слепой? У тебя жена сошла с обложки журнала».
     В ночь с 30 на 31 декабря Люба блистала в роскошном платье Снегурочки на офицерском балу. По правде говоря, свое свадебное перешила, добавила зеленые кружева, чего-то там с цветными лентами придумала. На балу присутствовало высокое начальство из штаба округа, которое случайно оказалось во время новогодних праздников в этой части. По техническим причинам или из-за плохих погодных условий вертолет с военными чинами сделал вынужденную посадку в этом отдаленном гарнизоне.
     Лейтенант Сергеев до сих пор не может понять, почему с ним никто не разговаривал из тех двух полковников, которые танцевали, смеялись вместе с его Любой. Это она, лауреат различных творческих конкурсов, красавица с обложки журнала, была душой новогоднего бала. Иван лишь краем уха слышал, как один из этих полковников, смакуя шампанское, говорил его жене: «Любаша, сделаем, поможем... Такой цветок, как ты...» Тогда лейтенант подумал, что, наверное, этот начальник - большой, большой романтик. Иван не знал: минутой раньше двум полковникам-романтикам объяснили, что «Зимнюю сказку», так назывался сценарий новогоднего бала, написала Снегурочка. Заброшенные сюда пургой на обледеневшей «вертушке» не без удивления замечали, что, оказывается, и в таежной глуши может очень сильно звучать Моцарт и Бах, когда клавиш пианино касались пальцы Любы. В льющейся музыке новогодняя елка сверкала мириадами искр и огней. «Зимняя сказка» очаровывала, увлекала в калейдоскоп хороводов и песен, розыгрышей и конкурсов.
     Давно утихла метель. Гости с измученного вьюгой
     Ми-8 поняли: эта девочка с чудным именем Любовь - волшебница, очень тонко чувствующая мир и способная передать свой душевный трепет и страсть окружающим. Неповторимый голос красавицы — жены счастливчика-лейтенанта заставлял замирать сердца. От этого сопрано даже белый месяц пьянел, качаясь на верхушках сосен, и зачарованный, влюбленный в свою тайну, отрешенно смотрел на далекие звезды.
     * * *
     В конце января лейтенант Иван Сергеев был переведен к новому месту службы. Из того отдаленного гарнизона в одну из воинских частей, дислоцированную в нескольких километрах от штаба округа. Лейтенант был трудягой, и сослуживцы восприняли его перевод на равнозначную должность почти как повышение по службе. Говорили: «Повезло парню. В театр будет ходить». Любу Сергееву назначили на должность инструктора по культурно-художественной работе окружного Дома офицеров.
     * * *
     Я видел Сергеевых. У них дочь. Удивительный и послушный ребенок - копия Ивана.
     ...Она сидела у распахнутого окна и касалась хрупкими пальцами клавиш. Теплый ветер трепал белоснежные тюлевые занавески, а на серой крыше соседнего дома ворковали голуби: «Люба-Любовь, Люба-Любовь...» Я помню ее вьющиеся цвета соломы волосы и светло-голубые глаза - перепятнанная солнцем морская вода. Вижу гибкую, как лоза, талию и длинные упругие ноги. Слышу звуки пианино и голос, дарованный небесами:
     «Умира-ают чу-у-вства?
     Ложь!
     Воскре-е-шу и околду-ую.
     Если да-а-же хлещет
     до-о-ждь, —
     Это я те-е-бя целу-ую...»