- Евгений Изотович, учитывая то, что о вас фактически никто ничего не знает, начнем разговор с самого начала...

     - Родился я в городе Бийске Алтайского края 23 февраля 1925 года, седьмым по счету, в семье рабочего-жестянщика. Этой датой я гордился: Красная Армия пользовалась большим уважением, мальчишки мечтали о военной службе... Когда же мне исполнилось 16 и надо было получать паспорт, я взял метрику, смотрю – написано: «8 марта». Я говорю: «Мама, как же так?!» Она отвечает: «Да я вас всех помню по старому стилю». Сосчитал – действительно, от 23 февраля до 8 марта ровно 13 дней. Так я от мужчин перекочевал к женщинам... И теперь на мой день рождения я первый тост поднимаю за женщин, а уж все то, что потом остается, достается мне, как новорожденному.

     - Что особенно запомнилось из времени вашего детства?

     - Прежде всего – раскулачивание в начале 31-го или 32-го года. У наших соседей были две коровы, лошадь, овцы... Вдруг мама узнает – их раскулачивают! Говорит: «Нас, наверное, тоже раскулачат!» У нас ведь также все это было, да только когда мне исполнилось три месяца, умер отец, и все хозяйство держалось на руках мамы, она с утра до вечера работала на подворье. Поэтому нас не тронули, а этот день я запомнил... На железнодорожной станции стоял длинный-длинный состав, забитый женщинами, детьми, все плачут, кричат... Собрался почти весь город - и весь народ тоже кричит, плачет... И вот тронулся этот состав, и увезли их всех в Нарымский край, в тайгу, в необжитые, суровые места. Что там потом с ними случилось – мне неизвестно.

     - Жуткая российская традиция – проводить реформы «через колено». И все эти попытки «насильственно осчастливить» заканчивались трагически...

     - Действительно, в 32-м году начался голод. Все исчезло, ни хлеба, ни продуктов – ничего! Я тогда жил у своей сестры, она учительствовала в деревне Верхняя Марушка, и помню, как летом мы ходили по полям, искали норки сусликов, заливали эти норки водой, оттуда выскакивал суслик – мы ими питались, и это нас спасло... А потом, в 36-м году, судьба забросила моих маму и отчима в Гурзуф, в Крым, куда уехала сестра-учительница.

     - Так что началась совершенно иная жизнь...

     - Да, это были самые чудные мои годы, я был предельно счастлив... Была прекрасная школа, замечательные учителя, были кружки – литературный, художественный, музыкальный, мы занимались акробатикой... Я был барабанщиком в пионерском отряде, с гордостью носил красный галстук, мы распевали песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», «Если завтра война, если завтра в поход...» - и верили, что сильнее нашей Красной Армии нет в мире.

     - А война действительно была уже завтра...

     - Когда началась война, мама решила остаться с отчимом, работавшим в санатории РККА, а меня, который окончил
     9-й класс, снабдила двумястами рублями, дала котомку с продуктами и погрузила в Симферополе в железнодорожный состав. Я покатил в Сибирь, к дальним родственникам, с письмом, которое сочинила моя малограмотная мама... В Новосибирск я приехал с большими приключениями, но там был такой наплыв эвакуированных, что родственники сказали: «Женя, принять тебя не можем – сам видишь. Поезжай-ка ты в город Белово, там эвакуированных еще мало! Там и школа есть...»

     - У вас там были какие-то родные, знакомые?

     - Никого! Пришел в школу, к директрисе: так, мол, и так, я из Гурзуфа, родители остались там, обратиться не к кому, хотел бы окончить 10-й класс. «Ладно, - говорит она, - поживи в пионерской комнате, там будет видно». Дала в буфет указание, чтобы мне пирожки выделяли бесплатно, чай – и вот так я поселился. После уроков возвращаюсь, смотрю, на столе стоит чугунок, открываю – пельмени. И молоко! Оказывается, сердобольные девочки из моего класса договорились между собой меня кормить – каждый раз, когда я возвращался в пионерскую комнату, то находил или пирожки мясные, или пельмени, или рыбный пирог... Так я целый год прожил в пионерской комнате.

     - То есть до окончания школы...

     - Когда я окончил 10-й класс, мне было еще 17, и я пошел на Коломенский патефонный завод - он был эвакуирован в Белово. Завод сохранил свое название, но выпускал минометы. Проработал там несколько месяцев учеником токаря, а потом вышел приказ, что все те, кто окончил десятилетку, независимо от возраста, должны быть призваны в армию...

     - В армию или же в военные училища?

     - Этого я не знаю... В декабре 42-го года меня пригласили в военкомат, спросили, куда бы я хотел. Я сказал, что мечтаю стать либо летчиком, либо попасть в разведку. Меня выслушали и направили в Томское артиллерийское училище – ТАУ-2.

     - Как вы отнеслись к этому направлению?

     – Без восторга. Мы ведь все тогда рвались на фронт. И вот, прослышав, что недисциплинированных курсантов отчисляют и отправляют на фронт, мы с двумя или тремя моими товарищами решили нарушать дисциплину. Старшина говорит: «Даю наряд вне очереди!» А мы в ответ грубо так: «Ну, положи на стол!» В общем, я не вылезал из нарядов или с гауптвахты... И вот однажды в мае, когда мы были в летних лагерях, сижу я на уроке артподготовки, а меня срочно вызывают в штаб училища. Захожу в указанный кабинет - сидит капитан в узеньких административных погонах. Думаю: «Неужели из военной прокуратуры?»

     - Вы только тогда и поняли, что недисциплинированность может закончиться не просто отправкой на фронт?

     - Ну да! Но капитан сказал, что он - преподаватель Военного института иностранных языков Красной Армии, приехал, чтобы набрать несколько человек на краткосрочные курсы военных переводчиков немецкого языка, и что руководство училища характеризовало меня с самой лучшей стороны. А я так наивно спрашиваю: «Так это же, наверное, не меня?» Он берет личное дело: «Шишкин Евгений Изотович?» - «Да» - «Значит, это вы. Вы немецкий язык изучали?» - «В школе учил». У нас в Гурзуфе был прекрасный преподаватель немецкого языка, который привил нам любовь к своему предмету, и знания у меня более или менее были.

     - Пришлось сдавать экзамены?

     - Да, но несложные... Кстати, когда я вышел из кабинета, то увидел тех двоих своих товарищей, с которыми мы вместе намеренно нарушали дисциплину. Тогда я понял, что руководство училища хотело от нас таким образом избавиться.

     - Где тогда находился Военный институт?

     - В эвакуации - в Ставрополе на Волге. Бродили мы там по берегу, по лесу, громко вслух отрабатывали немецкую фонетику и питались сыроежками, которые жарили в баночках на костре, дополняя свой скудный рацион... Осенью нас погрузили на баржи и доставили в Москву, где мы с утра до вечера занимались изучением немецкого языка. Потом, в августе 44-го года, вызвали нас с погрузки бревен на Москве-реке и устроили нам экзамен - какие-то формальные вопросы... После этого сказали, что нам присваивается звание младшего лейтенанта, мы становимся переводчиками 3-й категории и отправляемся на фронт.

     - Наконец-то исполнилась ваша мечта...

     - Конечно! Гордо водрузив врученные мне погоны, я шел с котомкой за плечами по московским улицам и думал: «На меня ведь все смотрят... Надо же – младший лейтенант! Наверняка на фронт едет...» Поднимаюсь по эскалатору на «Белорусской», и вдруг какой-то капитан говорит: «Товарищ младший лейтенант! Почему не отдаете честь?» - «Простите, товарищ капитан, вы далеко стояли!» - «Пойдемте, будете заниматься строевой подготовкой за нарушение воинской дисциплины!» - «Да у меня билеты на фронт! Поезд уже скоро!» - «Ничего не знаю, пошли!». Перевел он меня через площадь, завел в какой-то двор – а там марширует чуть ли не целый взвод таких же нарушителей... Поставили и меня в строй маршировать. Смотрю, время подходит - тогда я просто выбежал из строя, схватил свою котомку – и на платформу. Прибежал, а там две девчонки пришли меня провожать, один из моих товарищей. Не успел я с ними распрощаться, как поезд тронулся, я заскочил в свой вагон – и вот таким образом отправился я на фронт...

     - Куда именно вы ехали?

     - На 3-й Белорусский. Вся дорога была разрушена, Минск был абсолютно разбит – совершенно жуткое впечатление... Состав прибыл куда-то к литовской границе. В штабе фронта мы с моим товарищем Володькой Федотовым получили назначение в 87-й отдельный Витебский Краснознаменный полк связи, который размещался в поселке Жигуляй. Приближаемся к передовой – уже темнеть начало, слышна стрельба, пушечные выстрелы, ракеты взлетают... Идем – навстречу нам капитан - стройный, шикарно одет, в начищенных хромовых сапогах, в руке немецкий хлыст. Я подхожу, под козырек: «Товарищ капитан, разрешите обратиться!»

     - Вспомнилась московская комендатура?

     - Еще спрашиваете? Но он мою руку опускает: «Здесь это не надо! Вы куда, ребята?» «В Жигуляй! Нам надо в штаб». «Жигуляй – большой район, сегодня не отыщете. Пойдемте, у нас переночуете!» Вдруг справа и слева раздаются разрывы. Мы с Володькой шлепнулись на землю, закрыли головы руками. Стрельба прекратилась, поднимаем головы, а капитан как стоял, так и стоит. Нам так стыдно стало! Он говорит: «Ничего, ребята, привыкнете!» Привел нас в барак, длинный такой, где жили танкисты. Они в домино рубятся, анекдоты рассказывают, смеются, кто-то берет гитару, начинает петь, как я потом узнал, из Есенина: «Перебирая поблекшие карточки...» Стрельба слышится, барабанная стрельба такая, ухающие удары, а здесь словно бы нет никакой войны. Жизнь продолжалась, хотя они только вчера вернулись из боя и многих своих потеряли... Вот что такое русский, советский солдат! Переночевали мы, а потом разыскали штаб полка, и направили меня в группу ближней разведки.

     - Мечта сбылась?

     - Ну, это была техническая разведка, занималась радиоперехватом - пеленгацией радиостанций в полосе нашего фронта. Перехватывали тексты, а мы, как переводчики, должны были их переводить, составлять информационные сводки. Когда наши войска находились в обороне, мы занимались перехватом радиотелефонных переговоров - выходили на передовые позиции, в окоп, была специальная аппаратура, с помощью которой мы прослушивали переговоры противника...

     - Какие-то «боевые эпизоды» у вас тогда были?

     - Нет, этим похвастаться не могу, но под обстрел и бомбежки попадал многократно, рядом со мной гибли мои товарищи, но мне повезло... Закончил я войну перед Кенигсбергом – страшная рубка была, все поля были усыпаны трупами наших и немцев... В сентябре 45-го я пришел в отдел кадров: «Я закончил курсы военных переводчиков – нам сказали, что после войны нас примут в институт иностранных языков. Направьте меня туда!» И меня направили в ВИИЯКА. Там на комиссии меня спрашивают: «Вы на какой факультет хотели бы?» Я подумал и под впечатлением увиденного на фронте говорю: «На педагогический!» Подумал: «Надо все-таки воспитывать молодежь!» Позже я понял, что педагог из меня не получится...

     - Позже – это когда?

     - Довольно скоро. По педагогике у меня была тройка, что, наверное, меня и спасло. Осенью 49-го меня направили в Австрию, в Вену, переводчиком в советскую часть союзнической комиссии - по линии Главного политуправления РККА. Мне даже приходилось переводить беседы верховных комиссаров с членами австрийского правительства... Через некоторое время меня назначили руководителем «Русского часа» радиостанции «Равач» - осуществлять цензуру австрийских радиопередач. В моем распоряжении был соответствующий аппарат – австрийцы, члены Коммунистической партии, которые просматривали манускрипты радиопередач, и только после того, как я давал «добро», передача могла выходить в эфир. На этой почве было очень много скандалов, в том числе публикаций в австрийской прессе, что «старший лейтенант Шишкин вновь запретил такую-то передачу». По-немецки я был «Oberleutnant», а они писали «Oberstleutnant», что означает «подполковник», чтобы повысить мой вес.

     - Наверное, представить вас более опасным человеком?

     - Ну да, а мне приходилось оправдываться перед своим руководством за то, что я попадаю на страницы прессы... Потом меня назначили начальником информационного центра. Но прежде... Вдруг меня приглашает начальник военно-политического отдела полковник Ильичев, а мне говорят, что это – резидент нашей разведки. Захожу в кабинет в гостинице «Империал», где находилась штаб-квартира советской части союзнической комиссии по Австрии, докладываю. «Ты хочешь помогать разведке?» - «Товарищ полковник, да я всю жизнь мечтаю попасть в разведку!» - «Ну, тогда пиши подписку, - и протягивает мне лист бумаги, - подписывайся псевдонимом!» - «А какой псевдоним?» - «Ты где жил до войны? В Крыму? Пиши - «Крымов». Ну, все, иди, работай!» Я был настолько счастлив, что, как мне в то время показалось, наконец-то попал в разведку...

     - С чего же началась ваша работа?

     - Меня прикрепили к сотруднику резидентуры Василию Романовичу Ситникову – это был исключительно интересный человек, талантливый, хорошо владел немецким языком. Помню свое первое задание: разыскать во французском секторе Вены генерала, который во время войны служил в вермахте, и вызвать его для встречи с представителем наших оккупационных войск. Посадили меня в оперативную машину, мы покружили по Вене и въехали во французский сектор, который нашим запрещалось посещать... Разыскали этот дом, Анатолий, оперативный водитель, меня выбросил, сказав: «Через час я буду ждать на этом месте». Подхожу я к тому дому, захожу в ворота, прохожу во двор – темно, подъезд разыскать не могу. Стал зажигать спички, разыскивать и понял, что это – моя первая оперативная оплошность, надо было прихватить фонарик... Нашел наконец-то подъезд, поднялся на второй этаж, отыскал нужную дверь, постучался. Спрашивают по-немецки: «Кто там?» - «Я хотел бы поговорить с господином генералом». – «А кто вы?» - «Я его старый знакомый». Старушка приоткрыла дверь: «Его сейчас нет...» - «Передайте ему этот конверт». Возвращаюсь во двор, а ворота закрыты. Время поджимает - что делать? Думаю, может, кто-нибудь войдет - никого... Смотрю - щель между двумя зданиями, парапет, верхушки деревьев на фоне неба просматриваются. Надо туда прыгать. Достаю из кармана монетку, выпустил ее, считаю: раз-два - монетка упала на землю. Значит, не очень высоко. Через парапет, в садик, через ограду, разыскал своего водителя. Тот уже волновался...

     - Были и другие задания?

     - Разумеется, но... Однажды, это был 51–52-й год, я зашел в бильярдную «Гранд Отеля», вижу, играют двое сотрудников нашей резидентуры. Они меня знали, считали своим, и один говорит другому: «В Центре черт знает что творится! Из Франции вызвали работника, который занимал руководящее положение, вроде бы отдали под суд... Вот, Ситникова, вызвали в командировку, три месяца болтается по коридорам Лубянки и не знает, то ли вернут его в Вену, то ли, тьфу-тьфу-тьфу…» Ничего себе! Но хотя у меня тогда появилось какое-то сомнение, но нет, думаю, в разведку мне все равно хочется попасть...

     - И вскоре это произошло?

     - Не так чтобы очень скоро... В декабре 54-го закончилось мое пребывание в Вене, я вернулся в Москву и почти до конца апреля находился за штатом. А потом вдруг меня пригласили в Центральный Комитет партии и после собеседования предложили «потрудиться на внешнеполитическом поприще». Я согласился, еще не зная, что к чему, и мне сказали явиться на следующий день в бюро пропусков на Кузнецком мосту – там все объяснят. Оттуда меня направили в здание на площади Дзержинского... Вскоре я был определен в немецкий отдел младшим оперуполномоченным.

     - Когда же и куда направили вас в первую командировку?

     - В 1957 году, в Австрию. Там сложилась такая ситуация, что, в общем-то, мне повезло - удалось приобрести ценную агентуру. Вот эти две картины (разговор происходил дома у Е.И. Шишкина. – А.Б.) мне подарил депутат парламента, от которого мы получали информацию не только о внешней политике австрийского правительства, но и по Западной Германии... Было у меня еще одно приобретение – очень информированный человек, о котором мой предшественник сказал: «От встреч со мной он отказался и с тобой встречаться не будет...» Я ему позвонил, представившись сотрудником советского посольства: «Прочитал очень интересную вашу статью и хотел бы с вами побеседовать». Он отвечает: «Я с вами встречаться не желаю!»

     - А почему?

     - Только что произошли Венгерские события... Когда казнили Имре Надя, с которым они были друзьями, он отказался от всех встреч с нами... Но я все-таки проник в то заведение, где он работал, пришел к нему в кабинет: «Извините мое нахальство, но ваша статья произвела на меня настолько сильное впечатление, что я думаю, что и вы должны быть заинтересованы в том, чтобы наша беседа состоялась»... Действительно, он назначил мне встречу в гастхаузе, а когда я пришел, обрушился на меня с претензиями: «Почему вы насильно насаждаете свои порядки в других странах?! Почему же вы себя так ведете?!»

     - Когда мы говорили с председателем КГБ СССР Владимиром Александровичем Крючковым о событиях 1956 года, то он назвал их первой попыткой пересмотра итогов Второй мировой войны...

     - Я согласен с Владимиром Александровичем, но я должен был восстановить контакт с ценным агентом, а не проводить урок политграмоты! Поэтому я говорил: «Да, во многом вы правы, я разделяю вашу точку зрения, но только-только закончилась война, вы должны знать о том, как тяжело живет наш народ, поэтому в вопросах нашей внешней политики могут быть изъяны...» Хотя я это говорил не только потому, что хотел приблизить его к себе...

     - Ну да, люди вашей профессии смотрят на жизнь более реалистично, чем те же «партийные бонзы», требовавшие от вас исключительно положительных откликов на свою политику и ее единодушного одобрения - как в стране, так и вовне оной.
     
- Да, это так... Потому в своих отчетах я этот момент, конечно, не отражал. Но ему импонировала моя доверительность, это его заставило продолжать со мной встречи - они в общем-то носили интересный характер... Этого агента я потом передал на связь своему коллеге, и он еще многие годы с нами сотрудничал... Теперь, к сожалению, умер.

     - Как вообще в то время относились в мире к нашей стране?

     - Советский Союз пользовался большим авторитетом! Прежде всего наша победа над фашизмом, освобождение Европы. И про то следует вспомнить, что именно в это время мы начали запускать спутники, что вызывало симпатии у всего мира и... помогало нам в нашей разведывательной работе, в том числе в вербовочных мероприятиях. Помню, как однажды я шел на встречу с агентом и увидел, что по ночному небу летит спутник, - было сообщено заранее, что он над Веной будет пролетать. Так этот человек, с которым я встретился, все свое время потратил на то, чтобы высказать восхищение по поводу наших успехов! Люди считали, что раз СССР в состоянии запускать вокруг земного шара спутники, то значит, это действительно великая держава, за которой большое будущее.

     - В общем, работать вам тогда приходилось очень напряженно...

     - Добавьте к рассказанному, что у меня на связи был один агент, с которым я встречался чуть ли не каждую неделю. На него шли письма из Соединенных Штатов Америки от некоего Марка, а в этих письмах содержалась тайнопись. Я получал сообщение, что пришло очередное послание, встречался с ним, брал письма, распечатывал, проявлял тайнопись – она была тоже шифрованная, все это списывал и шифротелеграммой отправлял в Москву... Потом меня вызывает резидент: «Срочное указание из Центра - этого агента законсервировать. Объясни, что он должен говорить, почему он в большом количестве получал письма из США». Позже я узнал, что под псевдонимом «Марк» скрывался товарищ Абель. Так что какое-то участие в его работе я принимал... Он был очень активным работником, а то, что моим «почтовым ящиком» никто не заинтересовался, лишний раз свидетельствует о том, что Рудольф Иванович никого не выдал.

     - Но ведь и вы работали не один...

     - Конечно, и прежде всего большим помощником для меня была моя жена, Лидия Степановна, которая мне помогала, особенно в установлении первичных контактов, когда нужно было расположить людей к себе, чтобы потом начинать более серьезную оперативную работу. Так что иногда она бывала моей очень хорошей помощницей в достижении результатов, в том числе и в вербовочной работе.
     - По традиции после командировки следует работа в Центре…
     - Да, но сначала я прошел курсы усовершенствования, а потом вернулся вновь в немецкий отдел – теперь уже начальником направления… Вскоре мне предложили поехать в наш Берлинский аппарат уполномоченного КГБ в ГДР начальником 1-го отдела. Я кадровикам говорю: «Мне кажется, что я на начальника еще не тяну...» Те удивились - первый случай, что кто-то отказывается от повышения! В конце концов меня направили замом начальника другого отдела, а через полгода назначили начальником 1-го, и в этой должности я работал в 1963 – 1967 годах.

     - В Москву вы уже вернулись на руководящую работу?

     - Да, я был назначен заместителем начальника немецкого отдела, потом стал начальником, а затем мне предложили поехать главным резидентом в Австрию. В 1974 году, когда я был там, мне присвоили звание генерал-майор... Когда же я вернулся, меня вызывает Крючков и говорит, что меня хотели бы назначить заместителем начальника 1-го Главного управления КГБ СССР.

     - То есть внешней разведки, которую он тогда возглавлял.

     - Да, таким образом я стал заместителем Владимира Александровича, и мне выделили участок: Западная Европа, Восточная Европа – сотрудничество с нашими друзьями по линии органов госбезопасности, и плюс Юго-Восточная Азия - Австралия, Новая Зеландия, Индонезия и… Северная Корея.

     - Какое-то несколько странное объединение... Почему именно так?

     - Вопрос не ко мне: известно, что так было в МИДе, и потому у нас в разведке была такая же структура... Работа была очень интересная, я практически имел возможность быть в курсе всех политических событий, которые происходили не только в Европе, но и во всем мире. Наша разведка была довольно информированным органом, добывала исключительно ценную информацию, которую докладывали председателю КГБ Юрию Владимировичу Андропову.

     - Вам не единожды приходилось общаться с Андроповым. Какое у вас о нем сложилось впечатление?

     - Очень приятное! Это был не только талантливый руководитель, но и незаурядный человек, который, кстати, очень внимательно относился к своим кадрам, добивался справедливого отношения к своим подчиненным, вообще к сотрудникам КГБ. Однажды я присутствовал на коллегии КГБ, где рассматривались кадровые вопросы. Присутствовало много приглашенных. Начальник соответствующего подразделения зачитывал характеристику, а тот, о ком шла речь, поднимался, чтобы его могли видеть. И вот зачитывается характеристика на начальника какого-то погранотряда с предложением снять его с должности за недостатки в работе. Тут Юрий Владимирович спрашивает: «А где же этот товарищ?» Начальник управления кадров отвечает, что он потерял голос, не может говорить, поэтому его и не пригласили. «Как же вы можете решать судьбу человека, не выслушав его личное мнение? – возмутился Юрий Владимирович. - Может, он совершенно не согласен с этой характеристикой? Снимем этот вопрос с повестки дня, а когда он заговорит, тогда мы и решим вопрос о его судьбе! Так поступать, как вы поступаете, негоже!»

     - А что можно сказать об Андропове как руководителе службы Государственной безопасности?

     - Он был исключительно информированный человек, у него была блестящая память. Однажды я был в краткосрочной командировке в Греции: познакомился с работой резидентуры и, конечно, интересовался политической проблематикой - в то время были очень напряженные отношения по территориальным вопросам между Турцией и Грецией. По возвращении я доложил Владимиру Александровичу, и он говорит, что это представляет интерес - нужно пойти к Юрию Владимировичу. Когда же я начал докладывать Андропову, он меня перебил: «А что ты мне говоришь? Я сам это все знаю», - и рассказал все то, что я собирался докладывать. Тогда я понял, насколько он информированный человек, причем – в деталях. Мне многократно приходилось убеждаться, что у него блестящая память, исключительно высокая эрудиция.

     - Если взять известную книгу англичанина Фредерика Форсайта «Четвертый протокол», там можно найти такую фразу: «Крючков не был ни военным, ни профессиональным разведчиком; он был партаппаратчиком до мозга костей...»

     - Нет, с этим утверждением соглашаться не надо. Да, он не разведчик - но он очень быстро вошел в курс дела и довольно грамотно решал даже оперативные вопросы. Владимир Александрович производил на меня очень хорошее впечатление: у него были организаторские способности, он умел, так сказать, держать аппарат в руках, очень жестко контролировал работу всех подразделений. У него была – да и сейчас есть – блестящая память. Он тоже своеобразный эрудит...

     - То есть ваша оценка целиком положительная?

     - Да, за исключением, может быть, одного: по своей натуре Владимир Александрович был сухой человек. Он не допускал к себе близко даже своих заместителей, все взаимоотношения строил только на официальной основе. Скажу также, что он не всегда прислушивался к мнению своих подчиненных. Человек волевой, жесткий: «Я сказал – значит, так делать!» Все! Может быть, именно это не в последнюю очередь помешало ему в дальнейшем… Но тут уже сложный вопрос на другую тему.

     - Кого бы вы могли назвать из менее знаменитых ваших коллег? Хотя, как однажды сказал большой друг «Красной звезды» генерал-лейтенант Кирпиченко, «знаменитый разведчик» – звучит двусмысленно!»

     - Вот как раз Вадима Алексеевича, которого я очень уважаю и люблю, я назову первым: когда я был замом начальника ПГУ, он был первым замом. Заместителями Крючкова были ушедшие уже из жизни генерал-майоры Яков Прокопьевич Медяник и Юрий Иванович Попов. Мы все дружили, были соратниками в исконном смысле этого слова. Многих бы наших сотрудников хотелось назвать, но… вы понимаете. Хотя могу сказать, что запомнился мне симпатичный оперативный работник, который работал в одном из отделов ПГУ - Сергей Борисович Иванов, он оставил хорошее впечатление, как человек образованный, активный, эрудированный...

     - Вы можете вкратце оценить работу советской разведки в то время?

     - Ну, позиции наши были неплохими, мы докладывали в правительство ценную информацию – особенно по линии научно-технической разведки. Выскажу свою точку зрения, что если бы получаемую информацию использовали по-настоящему, то это могло бы давным-давно продвинуть всю нашу экономику в число передовых. Куда это все уходило?.. Довольно полное представление мы имели о том, что происходит в блоке стран НАТО, причем многие планы получали документально... А в марте 1980 года я уехал главным резидентом в Бонн.

     - Почему так получилось?

     - Понимаю ваш невысказанный вопрос. Нет, это не было понижение – моя должность сохранялась. У нас был такой порядок - как я был заместителем начальника 1-го Главка, так на этой должности и уехал главным резидентом... Некоторые другие наши заместители тоже с таких позиций выезжали резидентами… В Бонне я просидел десять лет без нескольких месяцев, вот только ничего об этом я вам рассказать не смогу... Единственное, что у меня в резидентуре работал Сергей Николаевич Лебедев – он был на хорошем счету, я относился к нему с большим уважением. Так что не без гордости могу говорить, что наш начальник Службы внешней разведки когда-то был моим подчиненным.
     - Большое вам спасибо, Евгений Изотович, за все, что вы смогли рассказать! Редакция и читатели «Красной звезды» поздравляют вас с юбилеем!

     На снимках: генерал-майор Е.И. ШИШКИН; встреча Ю.В. АНДРОПОВА (на снимке – справа) с руководящими сотрудниками ПГУ – в центре В.А. КРЮЧКОВ, слева от него – Е.И. ШИШКИН; памятный подарок руководителю разведки ГДР легендарному Маркусу ВОЛЬФУ (справа).
     (Все фотографии публикуются впервые).