- Не могли бы вы привести какой-нибудь эпизод из вашей военной жизни, произошедший с вами после того, как вы попали в разведку? Помню, читал, как о вас писали во фронтовой газете: «Если лейтенанту Карпову не удавалось взять «языка» сегодня, он повторял поиск завтра, но пленного добывал…»

     - Хлебнуть пришлось немало. Только в период с августа по сентябрь 1943 года во время боев в Духовщинском районе Смоленской области более 30 раз с группой разведчиков ходили во вражеский тыл, взяли тогда 35 «языков».
     В одну из ночей наша восьмерка разведчиков через нейтральную полосу пробиралась к переднему краю гитлеровцев. Впереди кустарник, который почти сливался с проволочным заграждением. Еще раньше, наблюдая из окопов, решил использовать его для маскировки, чтобы незаметно подползти к проволочному заграждению, а оттуда - к вражеским траншеям. Так и получилось.
     Спустились вшестером в траншею. Двинулись к огневой точке. Видим: вдоль стенки – телефонный провод. Я достал нож, перерезал его. В этот момент из-за поворота внезапно показались два немецких солдата. Шедший о чем-то меня спросил. Скорее всего, принял за своих связистов. У меня над ухом треснула короткая очередь. Передний немец повалился на спину, а второй бросился бежать. Это одного из наших подвели нервы. А ведь надо было брать «языка» живым. Я кинулся за уцелевшим, схватил его за плечи, попытался свалить. Но тот сильным ударом ноги отбросил меня назад, побежал дальше. Я его догнал, прыгнул ему на плечи. Он меня снова сбросил, ударил кулаком в лицо, а потом как заорет. Пришлось его заставить замолчать навсегда.
     По стенке траншеи застучали пули. Стреляли из-за поворота рядом, но выстрелы были глухие. Выглянул за поворот траншеи, увидел лесенку и дверь блиндажа. Стало понятно: фашисты стреляют из автоматов через закрытую дверь. Скорее всего, услышали стрельбу, крик и попытались огнем расчистить себе выход. Рядовой Макагонов бросил под дверь гранату. Раздался взрыв. Дверь свалилась. Внутрь блиндажа я метнул «лимонку». После взрыва из проема двери пошел дымок. Нужно лезть в блиндаж и тащить «языка» оттуда. Но вот как это сделать? Только покажись, стоявшие наготове уцелевшие немцы прошьют автоматной очередью.
     Действую так. Бросаю в блиндаж еще одну гранату, но чеку не выдернул. Вслед за гранатой бросился внутрь и отскочил от двери в сторону. Я рассчитывал на психологический эффект: если кто-нибудь из гитлеровцев уцелел, он при падении гранаты обязательно ляжет и накроет голову руками. О том, что граната не разорвется, знал только я. Несколько секунд хватило, чтобы проскользнуть в блиндаж незамеченным. Было темно. Прижался к стене, автомат наготове. Слышу чье-то тяжелое дыхание. Сделал первый шаг, наткнулся на лежащего немца. Присел, осторожно ощупал его, но тот не подавал признаков жизни. Я лег и медленно пополз. Блиндаж был небольшой. Нащупал в темноте еще несколько мертвых фашистов. У задней стенки услышал громкое дыхание. Очень осторожно стал пробираться туда. Гитлеровец, видимо, не подозревал, что в блиндаже разведчик. Я же достал карманный фонарь, включил и внезапно направил его в лицо фашисту.
     Тот весь дрожал от страха. На нем ни капли крови. Значит, не ранен. Немец не сопротивлялся. Так мы взяли нужного нам «языка».

     - Владимир Васильевич, а где и как вы встретили окончание войны?

     - Это было под Витебском. Однажды за мной из штаба фронта прислали машину. Начальник разведуправления генерал Алешин сказал мне, что командующий фронтом Иван Данилович Черняховский хочет лично поставить мне задачу. В большом, хорошо замаскированном бункере адъютант Черняховского, красавец капитан в золотых погонах, доложил обо мне командующему. Шел 1943 год, и на передовой настоящих погон еще не видели. Едва мы вошли в кабинет, как навстречу нам из-за письменного стола поднялся сам командующий. Это был очень красивый, крепкий, хорошо сложенный человек. Дважды Герой Советского Союза - в то время! Командующий фронтом в 36 лет! Молодой, с волнистыми волосами и довольно светлыми серо-голубыми глазами. Черняховский подошел, поздоровался со мной: «Здравствуй, разведчик!», усадил меня рядом с собой на диван и говорит: «Наши агенты в Витебске достали ценнейшие немецкие чертежи системы гитлеровских укреплений «Восточный вал». Все понятно: такие данные по рации не передашь, а до города – километров 18—20. Нужно было перейти линию фронта, забраться глубоко в тыл, встретиться с нашими и доставить фотоснимки чертежей в штаб. Пока Черняховский все это мне объяснял, я несколько раз порывался встать и сказать: «Слушаюсь, товарищ командующий!» Но он меня останавливал, по руке так похлопывал добро. Он понимал, куда меня посылает.
     В ту же ночь я перешел линию фронта и к утру добрался до Витебска. По условленному адресу встретился с нашими агентами, назвал пароль, услышал отзыв. Это была семейная пара, работавшая у фашистов. Они ушли на службу, предоставив меня до самого вечера самому себе. Целый день я смотрел из окна в щель между занавесками и «облизывался», как голодный кот. Какие «языки» там ходили! И капитаны, и майоры, и постарше. Стоило только выйти из парадного, и… Но у меня была совсем другая задача.
     Вечером пришли с работы хозяева, и женщина на всякий случай зашила мне пленки в твердые катушки-петлицы на воротнике немецкой формы. Посидели немного, поговорили, покормили меня. А идти-то мне в ночь, холодно. Тут Николай Маркович (так звали хозяина) и говорит: «Ну, давай, Володя, чтобы не замерз, примем самогону для сугреву». Выпили мы с ним за удачу и подались на улицу. Он с женой пошел по одной стороне, а я – по другой. Нельзя же заваливать такую резидентуру из-за какой-то случайности. Это была одна из центральных улиц Витебска, где по вечерам любили прогуливаться немцы, где работали кафе и рестораны.
     И вот, когда шел я по этой улице, прямо на меня из переулка вынырнул патруль. Остановили меня, спросили о чем-то. Я немецкий язык тогда знал на уровне «моя твоя не понимай». Но сообразил, что требуют аусвайс. Протянул я им документы, а у самого палец уже на курке, пистолет снят с предохранителя, патрон в патроннике. Они удостоверение посмотрели, потом стали выяснять, как я попал в Витебск да что я здесь делаю.
     А у меня ни отпускного билета, ни командировочной справки – ничего. Не предусмотрели такого случая в штабе. А вокруг нас уже толпа зевак собираться начала. Патрульный офицер тормошит меня, а я молчу. И тут, видно, дохнул я на него своим самогонным перегаром, да так, что у него сразу все сомнения на мой счет отпали. «Ах ты, швайне, - говорит, - а ну, шагом марш в комендатуру». Или что-то вроде этого. Ну, повели они меня, я им подыгрываю, качаюсь, а сам все по сторонам смотрю: куда бы утечь? Витебск и гитлеровцы, и наши бомбили, и разрушенных домов вокруг было немало. И вот, когда проходили мы мимо одной из таких развалин, выхватил я пистолет, уложил на месте свою «свиту» и нырнул в ближайшее окно через подоконник, как в бассейн.
     Но я-то думал, что там пол, а пол давно выгорел, поэтому летел до самого подвала. Здорово головой ударился, но ничего, быстро пришел в себя. Вскочил на ноги, а стены вокруг высокие, как в мышеловке. А там, наверху, на чистейшем русском языке бабы кричат: «А-а, убил патрулей, сюда побежал». Это шлюхи, которые с немецким офицерьем гуляли, так показывали, куда я побежал. Кое-как выбрался я из этого подвала. Вышел и из города.
     Долго рассказывать, как я шел к переднему краю. Тогда еще снег лежал. Когда пробирался в Витебск, свой белый халат я закопал около одного приметного дерева, имея в виду воспользоваться на обратном пути. Но поскольку меня гоняли, то вышел я где-то совсем в другом месте. Как переходить передний край в зеленой немецкой форме? Пришлось натянуть кальсоны и нижнюю рубашку поверх формы, а на голову повязать носовой платок, чтобы скрыть шевелюру. На передовой в это время затишье было, один часовой ходил взад-вперед по траншее. Это только в кино показывают, что разведчик ловко бросает нож и часовой бесшумно падает мертвым. На самом деле очень непросто человека ножом так свалить, чтобы он не закричал.
     Подполз я к траншее поближе, а пальцы – как деревянные, финку не держат. Тогда достал я пистолет, он пообъемнее, им проще ударить. Но и оглушить часового не удалось: удар пришелся по черепу вскользь и только оцарапал лицо. Немец, конечно, закричал, начал заряжать автомат. Делать было нечего, пришлось мне стрелять. Выскочил я из траншеи - и вперед, на проволоку. А сзади уже слышен топот сапог по мерзлой земле. Я с разбегу прыгнул на кол, на котором висела проволока, начал карабкаться наверх. Все на себе порвал: и одежду, и мясо. До сих пор следы остались. И все бы ничего, но проволока в этом месте оказалась в два ряда. И вот, когда я полез на второй кол, то почувствовал тяжелый удар и потерял сознание.
     Когда очнулся, фрицы уже подкапывали снег, чтобы затащить мой, как они думали, труп назад, на свою территорию. Но не тут-то было. Что называется, на глазах у изумленной публики «труп» вдруг вскочил на ноги да так припустил, что побил, наверное, мировой рекорд по стометровке. Пока они очухались, я успел добежать до перелеска и скрылся из виду. Конечно, гитлеровцы тут же открыли по тем местам, куда я нырнул, массированный огонь из ротного миномета, но они палили все больше по прямой, а я уходил в сторонку. Поскольку проволока осталась цела, то погони за мной так и не послали. Потихоньку, по-пластунски пополз я в сторону своих, добрался до какой-то речки, но тут силы изменили мне, и я снова потерял сознание. Когда я пришел в себя, то вокруг меня под чьими-то сапогами хрустел снег. Я лежал вниз лицом и даже не мог понять, куда ранен. Болело все тело, пошевелиться я не мог. Кто был возле меня: свои ли фашисты? Этого я не знал.
     Но на сей раз мне повезло. Наши агенты в Витебске видели все, что со мной случилось при попытке выйти из города, и сообщили об этом в штаб. Командование приказало направить на передний край, в тот район, куда я мог выйти, группы разведчиков. Одна из них и наткнулась на меня. На руках донесли меня в штаб полка, откуда по «вертушке» сообщили Черняховскому, что разведчик Карпов задание выполнил. А когда отправляли меня в лазарет, то комполка дал мне с собой свой белый фронтовой тулуп и флягу водки, чтобы я по пути не замерз. И вот, пока ехал на санях до госпиталя, к той фляге понемногу прикладывался. И хотя ранен я был действительно тяжело, в голову, но в конце пути стало мне так хорошо, что даже затянул «Шаланды, полные кефали». До сих пор помню последнюю фразу, которую сказал перед операцией хирург: «Ну, раз поет, жить будет».
     Это был мой последний выход в тыл. После госпиталя меня вызвали в управление кадров, где сказали: «В разведке мирного времени нет. Наша победа уже не за горами. Как вы смотрите на то, чтобы перейти в стратегическую разведку?» Так я оказался на курсах усовершенствования офицеров-разведчиков. И уже в Москве в июне 1944-го из сводки Совинформбюро узнал, что награжден Звездой Героя.

     - Вы не просто были участником Парада Победы 1945 года, а знаменосцем в колонне разведчиков…

     - Вспоминаю о том, что был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей, с гордостью. Со мной в одном строю справа был знаменитый командир партизанской бригады Герой Советского Союза Гришин, слева – Герой Советского Союза лейтенант Ворончук. К слову, на репетиции парада на аэродроме я впервые увидел близко маршала Жукова…

     - Как дальше складывалась ваша военная карьера? Как вы стали писателем?

     - Потом я окончил две военные академии и до 1954 года работал в Главном разведывательном управлении. Тогда же окончил и заочное отделение Литературного института имени Горького. Это были самые счастливые годы моей жизни. Постепенно я от стихов перешел к прозе, потому что ритм и рифма не давали развернуться моему повествовательному началу. Я учился на семинаре Константина Георгиевича Паустовского, которого и до сих пор считаю одним из лучших наших стилистов. Но я хотел писать, а служба в разведке препятствовала этим планам. Поэтому мне пришлось оставить ГРУ и поступить на строевую службу. Мне довелось руководить тем самым Ташкентским училищем, в котором меня арестовали, быть командиром полка в Оше и Чирчике, служить в Кизыл-Арвате и Марах в Каракумах. Свою карьеру я закончил в Кушке. На материале этой работы я написал несколько книг. Потом осел в Ташкенте, где и начал по-настоящему печататься. Меня заметили и пригласили в столицу. Затем я работал в журналах «Октябрь» и «Новый мир», вел на телевидении передачу «Подвиг». В 1986 году на VIII съезде Союза писателей СССР в Кремле меня избрали первым секретарем этой организации. А через пять лет, когда не стало Советского Союза, не стало и Союза писателей. Все это время я активно писал. Остаюсь неравнодушным к литературному творчеству и сегодня.