Мои первые воспоминания об отце восходят, естественно, к раннему детству. Детству послевоенному, по-своему счастливому, по-своему трудному. Я родился во Львове в 1946 году. В нашей семье было пять человек: отец с мамой, мы с сестрой и бабушка (со стороны мамы). Сейчас я понимаю, что мы жили в чужой стране, стране, дважды освобожденной Советским Союзом, но оставшейся, как ни странно, крайне недовольной этим фактом и негостеприимной.
     Граница между победителями и местным населением легко ощущалась, хотя ее существование не означало полного отторжения. Напротив, местные мужчины приветствовали каждого офицера в форме учтивым снятием шляпы и полупоклоном. Но отличия были на каком-то подсознательном уровне, который безошибочно позволял отделять своего от чужого. Это было связано и с существованием языкового барьера, и с различным мироощущением: более общинным, коллективистским у приехавших на Западную Украину семей недавних фронтовиков и более индивидуалистским, «хуторским» – у местных жителей. Я говорю здесь о своих детских ощущениях, которые тогда еще не сформировались в жесткие определения.
     Тогда я еще не знал и о масштабах участия местных жителей в действиях оккупантов, и о существовании различных националистических организаций самой разной ориентации, которые рассматривали войну как удобный случай разом добиться всех своих целей.
     До 1953 года в городе по ночам иногда раздавались выстрелы, потом утром по секрету проходил слух о том, что где-то произошла вылазка бандеровцев или, наоборот, разгромлена очередная их банда. Несколько раз я видел похоронные процессии, направлявшиеся из соседней воинской части, когда провожали офицеров, убитых из-за угла. В 1949 году летним вечером под обстрел из автомата попал и отец, который с двумя офицерами возвращался домой, один из его спутников получил касательное ранение. По счастью, стрелок, по-видимому, попался неопытный. На службу отец и все соседи старались ходить группами с пистолетами в кобурах. Практически у всех после войны оставалось трофейное оружие.
     Как сейчас помню, у отца был «Вальтер», и я умел с ним обращаться уже лет в девять, хотя обучался этому тайком от него. Просто оружия в тех краях было много, и любой мальчишка мог разобрать какой угодно пистолет, вставить в него обойму, спустить курок. Моим счастьем было, что в нашей компании не попадались патроны и прочие опасные штучки, которые частенько находили прямо в земле в пределах городской черты.
     Быт был прост до чрезвычайности. Жили в коммуналках, в которые были превращены некогда большие квартиры. Соседние комнаты были населены также семьями военнослужащих, все почему-то в звании майор, как и отец. На моей памяти наша семья поменяла несколько таких квартир. Квартиры в относительно большом европейском городе топились дровами или углем, прерывалась подача воды, очень часто гас свет, поэтому всегда под рукой были свечи или керосиновые лампы.
     Несмотря на все, время ощущалось счастливым, особенно для семей, в которых живыми вернулись с фронта мужья и отцы. Представление о счастье для всех лежало в ином измерении. Люди наслаждались возможностями мирной жизни, возможностью каждый день возвращаться домой, возможностью растить детей. И все это на фоне огромного числа сирот (в моем классе учились пятеро круглых сирот - мальчиков и девочек - маленьких людей с по-настоящему изломанными, трагическими судьбами, которые жили в детском доме, расположенном неподалеку от школы), вдов и матерей, потерявших на войне детей, огромной массы калек…
     Сейчас я понимаю, что отец был человеком, сделавшим себя сам. Таким он был еще в школьном возрасте. В детстве он получил обычное трудовое воспитание. Жизненные принципы, которым он следовал всю свою жизнь. Это была трудовая этика простых русских людей, тяжким трудом добывавших свой хлеб насущный. Она ничуть не хуже протестантской этики, на которую постоянно ссылаются разного рода либеральные идеологи, утверждающие, что у русского народа-лентяя никогда не было социальной морали. Первым принципом была вера в то, что только честный повседневный труд лежит в основе человеческого благополучия.
     Никогда не помню, чтобы отец или мать отдыхали днем лежа: это считалось позволительным только больным. Их правилом всегда было: проснулся - вставай, встал - занимайся делом. Сознательный обман считался позором на всю жизнь. Отказ в помощи ближнему, если это в твоих силах, - неблаговидным поступком. Очень важно, что эта традиционная мораль в главных своих положениях совпадала с принципами воспитания в советской школе, в ее пионерской и комсомольской организациях.
     * * *
     Отец родился 5 августа 1917 года в Казани в простой семье. В 1935 году он поступил на самолетостроительный факультет Казанского авиационного института. В те годы авиация была символом времени. Поэтому все, связанное с авиацией, притягивало к себе молодежь. Учеба в институте, по воспоминаниям отца, давалась ему непросто, приходилось много работать, чтобы освоить высшую математику, химию, сопромат.
     В институте отец проявил себя как комсомольский лидер, избирался секретарем комитета комсомола. Окончить институт отцу не удалось: в 1940 году после окончания четвертого курса отец был направлен на учебу в Высшую партийную школу в Москву, в октябре 1941 году назначен инструктором Татарского обкома партии.
     Несколько раз он подавал заявления об отправке на фронт, однако на партработников обкомовского уровня распространялась бронь от призыва. Но в мае 1942 года его наконец отправили в армию. 21 августа того же года ему было присвоено звание политрук. Уже в октябре того же года отец в составе 600-го стрелкового полка 147-й стрелковой дивизии 2-й ударной армии принимал участие в боях на Волховском фронте.
     Отец, к сожалению, не оставил никаких письменных воспоминаний и неохотно отвечал на вопросы о военном времени. Всю войну он прослужил в пехоте, участвовал в тяжелых боях по прорыву блокады Ленинграда на Синявинских высотах.
     Самое необычное задание, по воспоминаниям отца, он выполнял в годы войны в Румынии, в ее горной части. Ему поручили во главе взвода разведки при двух ручных пулеметах на «студебекере» проехать в горное село и арестовать румынского генерала, который в начале войны командовал одной из румынских дивизий, ворвавшихся в Одессу.
     В той ситуации можно было ожидать любого развития событий. Однако действительность оказалась совершенно неожиданной. По-видимому, за движением небольшого отряда в горах следили, и его приезд не был внезапным для жителей села. Солдат на улице ждали столы, буквально заваленные едой, и несколько бочек вина. Расчет был прост: напейтесь от души и потеряйте нашего земляка. Но хитрость не удалась. Генерал, по всей видимости, иллюзиями себя не тешил. Он быстро простился с близкими, не взял с собой абсолютно никаких вещей и попросил только поскорее уехать из села.
     Хотя отец принимал непосредственное участие во многих боях, но за войну ни разу не был ранен. Наверное, редкое везение. Но война всегда оставляет свои следы: под Ленинградом он обморозил ноги и болел цингой, в плавнях Дуная - малярией.
     Войну отец закончил в Австрии в звании майора в должности агитатора политотдела 27-й армии, в составе которой он прошел большую часть войны.
     Война навсегда осталась для отца главной темой жизни. Он стремился понять истинный смысл событий тех лет, их реальный ход. В библиотеке отца среди книг были «Потерянные победы» Гудериана, «Военный дневник» Гальдера. Несколько месяцев по ночам отец читал шеститомные мемуары Черчилля «Вторая мировая война», изданные на русском языке с грифом «Для служебного пользования». На работе читать тогда просто не было времени, а пропустить такой источник мимо себя отец, наверное, просто не мог. Поэтому он и шел на мелкое нарушение правил обращения с такими книгами.
     Вторым источником информации для него были непосредственные участники событий. Судьба распорядилась так, что отец имел возможность близкого общения со многими крупными военачальниками. Еще в период службы во Львове отец близко познакомился с дважды Героем Советского Союза генералом Петровым - артиллеристом, который дважды во время наступательных боев, будучи разведчиком - корректировщиком огня, попадал в полное окружение и вызывал огонь на себя. Он лишился обеих рук, был неоднократно ранен так, что и после войны ходил с большим трудом. Для него в Прикарпатском военном округе была специально создана должность заместителя командующего артиллерией округа по противотанковой артиллерии.
     Будучи еще мальчишкой, я видел его полковником, тогда с ним рядом были молодая очаровательная жена и сын еще младше меня по возрасту. Было видно, что человеку любое, даже простейшее движение давалось с огромным трудом, но были видны и потрясающая воля человека, его необычайно естественное достоинство. Отец встречался с ним и во время службы во Львове, и потом, когда прилетал во Львов в командировки из Москвы.
     После одной из таких поездок отец привез книгу воспоминаний Петрова «Прошлое с нами» с дарственной надписью: для Петрова на каком-то заводе создали установку, на которой он мог с помощью движений губ писать. Таким вот образом этот человек написал книгу о своих фронтовых друзьях. Тем же способом он сделал и дарственную надпись отцу. Отец был потрясен увиденным. Эта книга всегда стояла на самом видном месте в библиотеке среди военных мемуаров.
     Был отец участником и кризисных ситуаций послевоенных десятилетий: в 1956 году – в Венгрии, в 1968 году – в Чехословакии. Эти страны граничили с Прикарпатским военным округом, где служил тогда отец, и события в них не могли его не коснуться. В 1980 году отец трижды летал в Афганистан сразу после ввода туда советских войск.
     Участие в этих конфликтах, насколько я могу судить, не доставляло отцу ни радости, ни гордости за сделанное. Но у него не было и тени сомнения в необходимости вмешательства СССР в дела этих стран. Он не терял надежды, что все еще образуется и великая страна совершит мощный рывок в экономике. Такой, что уже никто не сможет сомневаться в справедливости и эффективности социалистической системы. Как и у подавляющего большинства людей его круга, у него не было глубоких знаний экономической теории, которую в СССР изучали на уровне «Капитала» Маркса.
     * * *
     Отцу неоднократно начиная с середины 1960-х годов предлагали перевестись в Москву на различные должности: от заместителя, а затем и начальника Центрального дома Советской Армии, а потом и на более престижные должности. Но отец неизменно отвечал отказом, возможно, предчувствуя атмосферу интриг, подсиживания, с которой он был органически несовместим.
     Однажды, уже когда отец был начальником Политуправления Прикарпатского округа и генерал-лейтенантом, после очередного отказа перевестись в Москву я спросил его, почему он принял такое решение. Его ответ меня тогда удивил: «В Москве я перестану быть политработником, там надо больше заниматься политесом, чем обычной работой, мне это не подходит».
     Нелегко отец пережил последнее назначение - на должность начальника Военно-политической академии имени Ленина с должности первого заместителя начальника ГлавПУ СА и ВМФ. Это смещение, по-видимому, тщательно готовилось в обстановке постоянных интриг, о которых «добрые люди» нашептывали отцу. В то время я еще жил во Львове, но по телефонным разговорам я чувствовал сгущающуюся атмосферу напряженности, в которой находился отец. В это же время на отца «доброжелатели» писали анонимки, хотя придумать что-либо его порочащее было сложно: финансовыми делами он не занимался, заподозрить его в нечистоплотности, хамстве, барстве, превышении служебных полномочий или в чем-то еще недостойном было абсурдом.
     Не мне судить о событиях в высших сферах, тем более имевших место много лет назад, но, с моей точки зрения, объективных причин для фактического отстранения отца от должности в тот момент не было. Возможно, сыграло роль то, что уважение к начальству у него никогда не переходило в подхалимаж и угодничество. Свою точку зрения он имел и отстаивал всегда, а это было, наверное, расценено наверху как наличие честолюбивых замыслов, тем более что тогдашний начальник ГлавПУ генерал Епишев был уже в более чем преклонном возрасте и сильно болел.
     Разрешился кризис после внезапной смерти начальника Военно-политической академии генерала армии Мальцева. Через два месяца отца, по его словам, внезапно пригласил к себе в кабинет министр обороны Дмитрий Федорович Устинов. Когда отец пришел к нему и увидел там своего шефа, он сразу все понял.
     Понижение конечно же сильно огорчило отца. Случилось так, что в это время я находился в командировке в Москве, поэтому все видел своими глазами. В этот день отец вернулся домой подозрительно рано, на несколько минут они уединились с мамой на кухне. Когда дверь открылась, мама мне расстроенно сказала: «Ну вот, новый начальник академии». Отец вынужденно улыбнулся. Я попытался сказать, что нет худа без добра, теперь можно заняться наукой, что академия знаменитая и руководили ею до сих пор только выдающиеся личности.
     Отец произнес: «Для того чтобы по-настоящему войти в курс дела в академии и успеть там что-то сделать, нужно минимум лет десять. У меня их просто нет». Он все правильно предчувствовал, и свой возраст, действительно тогда уже достаточно солидный (63 года).
     * * *
     К новой работе отец приступил с прежней энергией, тем более что академию и многих ее ведущих сотрудников он знал давно. Особой его заботой было привлечение в академию лучших специалистов в различных областях знаний, т.к. он считал необходимым серьезное обновление содержания обучения и подготовки политработников в наступившую эпоху перемен. Что-то из намеченного отцу удалось сделать, часть планов осталась по разным причинам невыполненной. В начале 1987 года новый начальник ГлавПУ генерал Лизичев в корректной форме объявил о предстоящем увольнении по возрасту с воинской службы.
     Сидеть дома и вести размеренный образ жизни пенсионера отец не мог, да и увольнение, хотя оно и было неизбежным, отец переживал очень тяжело. Его тянуло к работе, так как без нее отец не представлял для себя осмысленной жизни. Через некоторое время он был избран заместителем председателя Советского комитета ветеранов Великой Отечественной войны. Комитет в то время вынужден был активно реагировать на многочисленные попытки искажения истории войны как части истории страны (сейчас это называют попытками пересмотра итогов войны, хотя важны не только итоги, но и оценка самого ее хода). Особенно возмущала отца, как и всех его соратников, какая-то остервенелая активность в этом деле наших историков.
     Последние годы жизни отца пришлись на период перестройки, к которой он относился весьма критически. Он четко видел, что предлагаемые перемены приведут к краху страны и ничего хорошего не сулят большинству людей в ближайшем будущем. Интуиция не подвела, хотя он вряд ли предвидел столь трагический сценарий событий.
     Причем он, как и большинство людей его круга, совсем не был противником реформ и демократизации общества. Просто считал, что они должны быть тщательно продуманы. Трагедию распадающейся Советской державы он переживал как личную. Его угнетало, что он не в состоянии как-то повлиять на ход событий. Очень тяжелое впечатление на него производили также резкая перемена позиции и кликушеский характер поведения некоторых политических деятелей того периода, особенно тех, с кем был знаком.
     В последний день жизни отца, 19 августа 1991 года, утром у себя дома я услышал по радио заявление ГКЧП. Тут же позвонил маме, чтобы она сказала об этом отцу. В это время он пил кофе. Отец сказал: «Слишком поздно, ничего у них не получится. Да и кто у них там?» Это были последние слова отца. В этот день он тихо скончался у себя дома, в кругу семьи.