В 1970-е ГОДЫ, в бытность Ивана Моисеевича командующим войсками Дальневосточного военного округа, автору этих строк довелось служить под его началом. Сказать, что я с ним находился чуть ли не на короткой ноге, было бы с моей стороны сверхнахальством: между генералом армии и подполковником дистанция огромного размера. Но однажды что-то подобное тому случилось. И надо же, запало в память на всю жизнь.
     В 1979 году проходили выборы в Верховный Совет СССР. Генерал армии Третьяк баллотировался в Совет Национальностей. В ту пору личное участие кандидата в предвыборной кампании сводилось в основном к встречам с избирателями. Один из таких предвыборных маршрутов Ивана Моисеевича пролегал через Южно-Сахалинск, Петропавловск-Камчатский, Магадан.
     В рабочую группу помимо командующего, его адъютанта капитана Евгения Смирнова, заместителя редактора окружной газеты «Суворовский натиск» полковника Виталия Холодкова и вашего покорного слуги, старшего инструктора политуправления по печати, входил только что переведенный из Белоруссии по ходатайству Третьяка начальник строительного управления полковник Лев Кучеров. Его Иван Моисеевич взял в ту поездку неспроста.
     ГЕНЕРАЛ АРМИИ ТРЕТЬЯК, пожалуй, один из немногих военачальников, для кого обустройство войск было не столько служебной необходимостью, сколько потребностью души. За 9 лет обустроив Белорусский военный округ, в мае 1976-го он принял трудный во всех отношениях – и прежде всего по части обустройства – Дальневосточный.
     Поражаешься, как это ему удавалось совмещать наращивание боеготовности войск с той «всенародной стройкой», в которую он превратил весь Дальний Восток от Чукотки до Хасана. Строили все – казармы для развертывающихся полков и дивизий, жилье для семей офицеров и прапорщиков, хранилища для техники, склады, базы... Деловой контакт с директорами дальневосточных предприятий строительной индустрии налажен был такой, что те вопреки нажиму местных властей предпочитали взаимодействовать именно с военными.
     Командующего хватало на все и на всех. Не спал сам, не давал спать другим. Он одинаково строго (какое там строго – жестко, если не сказать, жестоко) взыскивал и за боевую подготовку, и за строительство. Командиры соединений и частей находились буквально между молотом и наковальней.
     Но командующий понимал: в той военно-политической обстановке, что складывалась на Дальнем Востоке, когда судьба страны во многом определялась степенью боевой готовности войск, главным объектом внимания, несмотря ни на что, должны были оставаться все-таки люди, носители оборонной мощи государства. Тогда дать им – и как можно скорее – крышу над головой, укрыть технику можно было только так – выжимая из людей и из самого себя все без остатка. Как ни парадоксально звучит, но человеколюбие и жестокость оказались и необходимыми, и, выражаясь языком поэта, совместными.
     Помню, только что прибывший к нам в округ из ЛВО на должность члена военного совета – начальника политуправления генерал-лейтенант В. Новиков после первого выезда в войска поделился с нами, политуправленцами, своими впечатлениями о командировке:
     - Никогда еще не встречал такого, чтобы начальник политотдела вместо доклада о состоянии партполитработы рапортовал, сколько заготовлено кирпича, цемента, сколько и куда его уложено, что возведено. Конечно, все это очень важно, но для политоргана, для партийной организации важнее всего политическое обеспечение учебного процесса, службы войск. Ну и, конечно, обустройства...
     Со временем Василий Петрович не мог не подпасть – может, где-то и наступая на горло собственной песне, – под влияние «аполитичного» командующего и «смирился» со «строительными» рапортами начальников политорганов.
     А когда в 1982 году генералу армии Третьяку было присвоено звание Герой Социалистического Труда, дальневосточники отреагировали на это известие однозначно: «Дали за дело».
     В 1987-м, когда после злополучного приземления Матиаса Руста на Васильевском спуске было обновлено все руководство Войск ПВО, только что назначенный министром обороны Дмитрий Тимофеевич Язов на пост главкома предложил генерала армии Третьяка, с которым бок о бок прослужил многие годы. Перечень достоинств Ивана Моисеевича министр завершил фразой: «Третьяк – один из немногих, если не единственный, кто способен в сжатые сроки обустроить самые необустроенные Войска ПВО».
     Свою службу в «Красной звезде» я начинал в 1980 году постоянным корреспондентом по Войскам ПВО и доныне живу в военном городке Заря вместе с офицерами и генералами теперь уже главкомата ВВС. Так что те преобразования, которые успел внедрить новый главком, происходили у меня на глазах.
     Всего один пример, тоже строительный. Войска ПВО в отличие от РВСН, ВВС, ВМФ не имели своего, видового, госпиталя. И вот в середине 1980-х, еще до назначения Ивана Моисеевича главкомом, началось его строительство. Всего в полутора километрах от нашего городка, в сказочном грибном и ягодном хвойном лесу. Обнесли территорию – гектаров эдак в десять – ажурной изгородью.
     Вначале строительство шло ни шатко ни валко. Но с приходом Третьяка все закрутилось-завертелось. Мы воспрянули духом: скоро, чтобы лечь в госпиталь, не надо будет кланяться соседям-морякам из Купавны. Но тут грянул август 1991-го. Все перевернулось с ног на голову. Не выступивший на защиту Белого дома, новой власти Иван Моисеевич пришелся не ко двору. С его уходом стройка заглохла. Тащили тогда оттуда все. И растащили. А вскоре на КПП, так и не ставшем госпитальным, появилась табличка «Частная собственность. Посторонним вход закрыт» и охрана с цепными псами. «Третьяк не допустил бы» – эту фразу люди произносили неспроста. За четыре года, что он возглавлял Войска ПВО, они наглядно убедились: Иван Моисеевич приращивал земли, но не разбазаривал их.
     НО ВЕРНЕМСЯ в 1979 год, в ту предвыборную поездку.
     Командир корабля капитан Павлов еще разгонял Ил-18 командующего по бетонке хабаровского Большого аэродрома, а Третьяк с Кучеровым уже прикидывали, что будут делать в Южно-Сахалинске. Встреча с избирателями начиналась в 16.00, а до этого можно было успеть хотя бы бегло ознакомить нового начальника строительного управления с возводимыми в городе объектами.
     Потом, видимо, чтобы и мы с Холодковым не остались обделенными его вниманием, Иван Моисеевич решил отвлечься от строительных дел. Поездка-то все-таки неофициальная, демократическая.
     ...Мы еще в самом начале, при входе в салон, заметили на столе томик Валентина Распутина. И теперь командующий заговорил с нами, как с людьми, по его выражению, творческими, о незнакомом ему до недавних пор писателе:
     - Какой, оказывается, талант! Надо же, молодой, не воевал, но умеет так передать психологию окопного солдата, будто всю жизнь провел на передовой...
     Мы догадались, речь он завел о повести «Живи и помни». Благо что оба ее читали. Чтобы не выглядеть бессловесными, кто-то из нас, не помню кто, решил блеснуть перед командующим, как-никак членом ЦК, своей идеологической выдержанностью, вякнув что-то вроде того, будто Распутин оправдывает и Андрея, дезертира, и укрывавшую его Настену, жену.
     Иван Моисеевич посмотрел на нас, как на ущербных:
     - Знаете что, ребята, люди не могут быть только плохими или только хорошими. В них столько полутонов. А на войне тем более. Там один и тот же человек и геройство может проявить, и спасовать. Тот же Андрей. Как здорово он воевал, а тут вот запутался. Бывает, что под пули идти легче, чем устоять во вроде бы мирной ситуации. Жалко того же Андрея, но иного конца для него, как пуля, я не вижу. И какая тут разница, кто сделает этот последний выстрел: он сам или солдат, приводящий приговор в исполнение...
     ...Самолет пошел на посадку, и разговор, по сути не начавшись, прервался.
     Дальнейшее наше путешествие выглядело так. Каждому городу отводился один день. Все пятеро мы везде жили в одной гостинице, питались за одним столом. Каждый прием пищи занимал у нас не менее часа, уходившего на разговоры. Хотя мы и раскрепостились, но предпочитали больше слушать, чем говорить. Тем более что обычно не блиставший умением выступать по бумажке, тут Иван Моисеевич оказался великолепным рассказчиком. Перед нами был не грозный командующий, а обычный, только очень уставший от власти человек, позволивший себе ненадолго расслабился.
     Мы все время подбивали Ивана Моисеевича на рассказы о фронтовом времени. Незадолго до этого вышла его книга «Храбрые сердца однополчан», где бывший командарм Третьяка генерал армии М.И. Казаков в предисловии цитирует фронтового комдива А.Т. Стученко: «Любили мы Третьяка за безумную храбрость, за то, что он охотно шел на любое задание, каким бы оно ни было трудным. Казалось, скажи ему: «Третьяк, приволоки Гитлера!», он, наверное, ответил бы: «Слушаюсь!» – и пошел бы добывать. Таким он был в бою». Шутка ли – в 22 года быть подполковником, командиром полка, Героем Советского Союза!
     Иван Моисеевич под разными предлогами уклонялся, но однажды уступил:
     - Расскажу я вам об одном своем поступке, который считаю главным за всю войну. Это, если хотите, будет продолжение нашего прерванного разговора о герое повести Распутина.
     Вы слышали, конечно, о военных трибуналах, так называемых «тройках». Вот и мне довелось однажды быть «пристяжным» в такой «тройке», вроде бы как народным заседателем. Я тогда в звании майора командовал батальоном. Судили группу офицеров, сержантов, солдат «за проявленную в бою трусость». Приговоры выносились строгие – по законам военного времени.
     Ожидавшие своей участи обвиняемые сидели в сторонке, заранее приговорив себя к высшей мере. Вместе со вторым заседателем, тоже комбатом, мы обратили внимание на красивого младшего лейтенанта, мальчишку совсем: вот сейчас приговорим его к «вышке», а ему бы жить да жить. Решили между собой: не дадим парня убивать.
     ...Дошла очередь и до него. Он уже знает, что его ждет. Но держится. Объяснил: побежал первым не он и даже не его взвод. «Я своих не смог удержать, лишь когда уже все побежали. Я виноват, я струсил». Какое там виноват! Первый бой после ускоренных курсов младших лейтенантов. Некоторые до него просили пощады: оставьте живым – кровью вину искуплю. Этот на плаху шел достойно. Это еще больше убедило нас: парня надо спасать.
     Допрос закончен. Председательствующий, юрист, обращается к нам: «Кто за?» – «За что «за»?» – «За высшую меру, конечно». – «Нет, только штрафбат»...
     Препирались долго. Но нас было не уломать, не на тех напал. Как ни упирался судья – ему, наверное, надо было вернуться с определенными показателями, – но сдался.
     Наш полк как раз готовился к наступлению, и приданный дивизии штрафной батальон должен был взаимодействовать с нами. Тут-то я и предложил: «Давайте его именно в этот штрафбат». А про себя решил: останется парень жив – возьму к себе. Уж больно он мне понравился. Все сложилось так, как мы рассчитывали. Командир дивизии на основании приговора направил младшего лейтенанта в штрафбат. В первом же бою тот кровью искупил вину – его ранило. Пока он валялся в госпитале, я стал командиром полка. Взял его потом к себе. И воевал он неплохо. Дослужился до капитана, командовал батальоном. Это я вам к тому, что о людях нельзя судить с кондачка. О книжных героях – еще куда ни шло, а вот когда перед тобой живые люди...
     Думается, нелегко далось майору Третьяку решение вступиться за младшего лейтенанта. Потому он и назвал его главным своим на войне поступком. Считай, подвигом. Для него идти в атаку под пули (ведь он был весь в шрамах, а десятки осколков так и ушли с ним в могилу), наверное, было проще, чем решиться вступить в схватку с грозным председателем трибунала. Но не побоялся. Как не боялся всегда сказать правду в глаза кому бы то ни было.
     Незадолго до смерти в офисе одной общественной организации Иван Моисеевич встретил давнего знакомого. Младшего, так сказать, товарища. Чуть было не облобызались.
     - Иван Моисеевич!
     - Коля!
     И вдруг Иван Моисеевич изменился в лице:
     - А это что?
     На груди «Коли», никогда не бывшего Героем Советского Союза, сияла геройская Золотая Звезда. Догадаться, откуда она взялась, труда не составило: купить сейчас можно что угодно. Третьяк тут же вскипел:
     - Да ты знаешь, кто такой Герой Советского Союза?! На фронте сколько крови надо было пролить, жизнь отдать, чтобы это звание получить! А ты...
     Кто хоть однажды видел Третьяка в праведном гневе, тому нетрудно представить, сколько и чего пришлось «кавалеру Золотой Звезды» услышать от него.
     - Немедленно снять!
     Трясущимися руками – дело происходило при свидетелях – тот отвинтил «награду», положил ее в карман и, говорят, больше не надевал.
     Вот такой он был, Иван Моисеевич Третьяк, генерал армии, Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, свои Золотые Звезды получивший за дело. А если говорить о главном подвиге генерала армии Третьяка по большому счету, то это вся его жизнь.