на главную страницу

14 Января 2009 года

Армия и общество

Среда

БЕРЕЗКА

Выпуск подготовлен редакцией газеты совместно с Военно-художественной студией писателей



Кердан Александр Борисович родился в 1957 году в городе Коркино Челябинской области. Окончил высшее военное училище, академию, адъюнктуру Военного университета. 27 лет прослужил в Вооруженных Силах. Полковник запаса. Доктор культурологии.
  Автор более 32 книг стихов и прозы, 2 монографий, вышедших в Москве, Санкт-Петербурге и на Урале.
  Секретарь правления Союза писателей России, координатор Ассоциации писателей Урала. Лауреат международной премии «Золотое перо», всероссийских литературных премий: им. А. Грина, Генералиссимуса А.В. Суворова, «Традиция» и др. Почетный гражданин города Коркино. Живет в Екатеринбурге.

     Военно-художественная студия писателей обращается ко всем военнослужащим, членам их семей, гражданскому персоналу Вооруженных Сил Российской Федерации, создающим произведения об армии и флоте, направлять их по адресу: 129110 г. Москва, Суворовская пл., 2, Культурный центр Вооруженных Сил Российской Федерации имени М.В. Фрунзе, комната № 318, а также по электронной почте vhsp@niail.ru. Приглашаем заходить на сайт студии: www.vhsp.ru.
     Готовы рассмотреть и представить творчество участников литературных объединений при библиотеках воинских частей и кораблей, в солдатских клубах, домах офицеров, в военно-учебных заведениях и так далее.

     


     Компания была тесной. Мужской. Потому и разговоры крутились вокруг войны, политики, женщин. О последних, к слову, говорили не ради них самих, а по отношению к первым двум темам: войне и политике.
     Засиделись, как это бывает у давно не встречавшихся друзей, далеко за полночь.
     Я - холостяк. Они - женатые люди. А посему, для порядка, пошли звонить их благоверным: объяснять, где задержались в такое время.
     Юра Яковлев отчитался успешно, без нервных потрясений. То ли супруга уже привыкла к его поздним возвращениям, то ли у них в семье - домострой...
     Сергею Игнатенко не повезло. Пока мы с Яковлевым переминались с ноги на ногу, прицеливаясь, в какой «комок» податься за очередной порцией «брынцаловки», Игнатенко что-то смиренно объяснял извергающей на него праведный гнев телефонной трубке.
     Он стоял к нам спиной - большой, с трудом помещающийся в будке, но даже по спине чувствовалось, насколько ему неуютно. Он запинался, оправдывался, словно нашкодивший школьник.
     За годы нашего знакомства я не раз бывал у него дома и знал нрав его «половины».
     Людку - хрупкую, рыжеволосую женщину с большущими, на пол лица голубыми «брызгами», как ласково именовал их Сергей, можно было с полным основанием назвать обычной офицерской женой.
     В восемнадцать вышла замуж за свежеиспеченного лейтенанта-мотострелка. В двадцать - родила ему сына. Вместе с мужем сменила тринадцать гарнизонов. Профессии не имела. И задачи у нее не было, кроме как ждать, встречать и провожать мужа да воспитывать сына, которому доводилось «папку» видеть чаще на фотографии, чем воочию. И хотя, как большинство офицерских жен, она про странствия с Игнатенко говорила красиво: «Мы служили...», ей за эту «службу» звезд и наград не давали, а трудностей хватило сполна... Может, потому и нервишки у нее к сорока годам расшатались, и характер заметно испортился. Редкое застолье у Игнатенко проходило гладко. То она придерется, что муж лишнюю рюмку выпил, то начнет выговаривать, что ей внимания недостаточно уделяет... Начнет с простого упрека, потом закипятится, разгневается. Лицо покраснеет, а пресловутые «брызги», напротив, небесную окраску утратят, сделаются бесцветными, пронзительными...
     Вспомнил я это - не удержался:
     - Как ты терпишь все это, брат? Людка тебя поедом ест, а ты еще и оправдываешься...
     Сказал и тут же пожалел: как-то не по-мужски получилось. Да и кто вообще имеет право в отношения супругов встревать?..
     А Серега возьми да улыбнись в ответ:
     - Не ест меня Людка, а поливает...
     - Это точно, поливает. Да еще как... - поддакнул Яковлев.
     - Эх, ничего вы, братцы, не знаете. Тут история давняя... Так и быть, расскажу... Берите пузырь. Людка индульгенцию еще на пару часов выдала...
     Мы купили водку. Вернулись в дом. Расположились на уже обжитой нами кухне. Опрокинули по стопке, и Сергей начал рассказ.
     - В «Афган» меня откомандировали неожиданно, вместо «отказника». Редко, но встречались и такие. Сначала при беседе с кадровиками дает согласие на спецкомандировку, а потом, перед самой заменой, - в кусты.
     Я служил тогда комбатом в Мукачеве, в Закарпатье. Был конец мая, по местным меркам, уже лето... Вдруг звонок из штаба дивизии: «Готовьтесь, поедете на юг». Что такое «юг», тогда, в восьмидесятом, уже все прекрасно знали: значит, «за речку» и дальше Кушки. Ну, а «готовьтесь» - это так, для успокоения: через три дня должен быть уже в Ташкенте, в штабе ТуркВО. Три дня на все. И должность сдать, и семейные дела уладить. На службе отнеслись с пониманием: сдачу батальона быстро провернул. А дома Людка, понятно, в слезы... Как ее утешить? Не знаю, как...
     Поехал в ближайший лесок, вырыл березку полутораметровую, привез в гарнизон, к нашему ДОСу. Перед подъездом выкопал яму и туда ее, белоствольную, посадил. Соседи в голос: «Поздно уже деревья сажать. Не приживется!» А я Людке тихо, на ушко говорю: «Хочешь, чтобы я вернулся, смотри за деревом. Завянет, значит, и мне - крышка...»
     Так вот и простились. Улетел я в Ташкент, оттуда - в Афганистан. Командовал горно-пехотным батальоном. Вы знаете, что это такое. Из рейдов практически не вылезал. Бывали, впрочем, ситуации и пострашней...
     Однажды приходит ко мне советник ХАД (военной контрразведки) и говорит:
     - Алексеич, необходимо провести встречу между руководителями банд нашей и соседней провинции - Ташкурган. В Айбаке и Дарайзинданском ущелье с «духами» договоренность достигнута. Если сумеем свести саманганских и ташкурганских «бабаев», будем контролировать всю ситуацию в нашей части Афганистана. Условия встречи определяют «духи». Место - Ташкурган. Соберутся все главари банд. Гарантом безопасности они хотят, чтобы выступил ты. И больше никого... Сам понимаешь, риск большой. Поэтому решать тебе, как скажешь, так и будет.
     Надо сказать, что мой батальон был единственной боевой единицей, способной повлиять на ситуацию в провинции. Поэтому условие «духов» мне было понятно.
     Однако, чтобы пойти на участие в переговорах, я обязан был доложить по инстанции командиру полка, рапортом, как положено, дождаться его резолюции, а потом уж рисковать... Но времени для этого не было: выезжать надо было завтра утром.
     - Я поеду. Каковы гарантии для меня?
     - Гарантий для тебя нет никаких. А условия такие: губернатор провинции дает уазик с афганскими номерами. Ты - за рулем, но для страховки можешь взять с собой одного бойца, желательно таджикской национальности...
     Так я и сделал. Взял с собой преданного солдата-таджика по имени Телло (что в переводе - «золотце»). Понимал, что втягиваю парня в смертельную авантюру, поэтому сказал:
     - Ты можешь отказаться - мы едем на опасное дело.
     - Я поеду.
     Рано утром к нашему КПП подогнали уазик. Я сел за руль. В «собачник» забрался Телло. У него радиостанция для связи (хотя действует она километров на восемь-десять, а мы к «духам» выдвигаемся на двенадцать, так что, случись что, все равно нас никто не услышит).
     - Телло, у нас с этого момента одна жизнь на двоих. Ты язык «духововский» знаешь, я нет. Если услышишь что-нибудь подозрительное, покашляй несколько раз.
     - Я все понял, командир.
     Подъехали к месту, которое назначили хадовские советники. Из дома вышли три бородатых «духа» с автоматами. Мы поздоровались по-афгански:
     - Хубости-чатурости. Харасти-бахарасти.
     Так они говорят, прикладывая руку к сердцу. Переводится это довольно длинно: «Как твой дом, как твоя жена, как твои дети...»
     Я в знак миролюбия поднял правую руку. Они уселись в машину: двое на заднее сиденье, а один рядом со мной. Поехали. У меня на душе кошки скребут: а может, эта встреча просто засада?
     Доехали до нашего последнего блокпоста, а дальше уже «духовская» территория.
     Чтобы вам было понятно, объясню. Ташкурган расположен на границе гор и пустыни на площади около восьмидесяти квадратных километров. Этакий огромный оазис с шахским дворцом посредине. Наших поблизости нет, за исключением пограничников, но они, как правило, в перестрелки не ввязываются. Одним словом, надеяться не на кого.
     Ну вот, заезжаем мы в Ташкурган. Виляем по улочкам. Сидящий рядом бородач показывает рукой: направо, налево. А я стараюсь запомнить маршрут, чтобы не заблудиться, если придется вырываться с боем. Наконец бородач поднимает руку:
     - Саиз! (Здесь).
     Я останавливаю машину на небольшой площади, но двигатель не глушу. Смотрю, к нам шагают человек двадцать, все бородатые и все вооружены. Наш «дух», который сидел за штурмана, вышел из машины, о чем-то с ними переговорил и делает мне знак выйти. Я вышел. Бородачи осмотрели меня с головы до ног и подняли правые руки в знак того, что принимают меня как гаранта. Оставшиеся афганцы, что ехали с нами, тоже вышли и вместе с хозяевами удалились в дом.
     Я вернулся в машину и потихоньку озираюсь. Вижу моджахедов за дувалами с оружием на изготовку. Говорю Телло:
     - Приготовь гранаты. Если начнется бой, нам отсюда не уйти. Будем драться, сколько сможем. Но и их побольше с собой заберем.
     - Хорошо, командир.
     Сколько времени прошло, не скажу. В таких ситуациях у времени особый счет. Вдруг из-за дувала выходит к нам «бабай»:
     - Уезжайте, переговоры закончатся в час. К этому времени и приедете.
     Я медленно разворачиваю машину, спиной чувствуя, у скольких «духов» мы на мушке, и начинаю выезжать. Причем знаю: есть территория, контролируемая нами, есть та, которую контролируют они, но есть и просто «беспредельщики», которым один Аллах судья. Если нарвемся на таких, нам - крышка!
     Но пронесло. Выехали из кишлака, добрались до блокпоста. Пообедали. Ротный спрашивает:
     - Как вас вытаскивать, если...
     Что ему сказать? Ташкурган не смогла взять дивизия вместе с маневренной группой погранцов и десантурой... Куда тут с ротой соваться!
     Короче, в половине первого поехали назад. Дорога уже знакомая. Но пулю-то все равно ждешь: откуда прилетит? У машины хоть и афганские номера, но за рулем - русский (блондина от брюнета любой бача отличит).
     Подъехали. Стали. Справа, слева наблюдаем присутствие «духов» и ощущаем их неподдельный интерес к нам.
     Проходит полчаса, а парламентеры не показываются. Проходит еще двадцать минут - никого. А мы по-прежнему на мушке. У меня мысли всякие: «Может, переговоры не состоялись. Может, наших «бабаев» уже убрали. Теперь наш черед...»
     В половине третьего вышел из-за стены какой-то старик и прямиком к машине. Ситуацию отслеживаю, словно кадры в кино. Подходит он и кидает мне на колени скрученную записку. Я разворачиваю ее, а там цифры: «15.00». Понимаю, что надо подождать еще полчаса. Напряженность нарастает...
     В 15.05 появляется толпа бородачей, и я вижу, что среди них нет приехавших со мной.
     - Готовься, Телло...
     - Я готов.
     Они подходят к машине, окружают, оживленно переговариваются. Я спрашиваю солдата:
     - В их словах есть угроза?
     - Пока нет, командир...
     - Тогда подождем...
     Наконец из-за незнакомцев вынырнули парламентеры. Опять длительное прощание с хозяевами. Потом «бабаи» садятся в машину.
     - Телло, спроси: мы - в безопасности?
     Тот перевел вопрос, а потом ответ:
     - Они утверждают, что в безопасности.
     - Это гарантировано?
     - Да.
     Я вырулил на обратный курс. Доставил бородатых туда, куда они пожелали, и - в свой гарнизон. А там уже ждут представители ГРУ и КГБ:
     - Как прошли переговоры?
     - Не знаю. Я просто живой вернулся...
     Серега сделал паузу. Потом сказал:
     - Поверите или нет, но рядом со смертью был два года: изо дня в день. Навидался всякого: и в засады попадал, и из окружения прорывался. Но одно скажу: в каких бы переделках ни оказывался, не маму, не Бога, а Людку свою в такие моменты вспоминал. Ей молился: «Если ты мне сейчас не поможешь, то никто не спасет»... И вот прошел всю войну без единой царапины и даже заразы никакой - болезни, в тех местах распространенной, не подхватил.
     Короче, цел и невредим остался.
     Вернулся в Мукачево, как и уезжал, в самом начале лета. Подхожу к ДОСу, и первое, что увидел, березку мою. А она, ребята, аж под второй этаж вымахала...
     Потом соседи рассказывали, как Люда деревце это выхаживала. По три раза на дню поливала, от пацанов, футбол гонявших, грудью заслоняла, словно с подружкой с березкой разговаривала...
     С той поры и повелось - зашумит Людка, забранит меня за что-нибудь, а я сам себе говорю: это она меня, как ту березку, поливает. Значит, любит еще, волнуется, жизнь мою бережет.
     Серега умолк. Мы, не сговариваясь, подняли чарки. Выпили. Без тоста. Просто так. И мужики как-то вдруг засобирались. Мол, время позднее, пора и честь знать.
     Я проводил их до перекрестка. Поймали такси. Ребята укатили.
     А я побрел в сторону дома, где меня никто не ждал.
     

     


     Александр САВИЦКИЙ
     Поэт, журналист, редактор Военно-художественной студии писателей,
лауреат Всероссийской литературной премии имени генералиссимуса А.В. СУВОРОВА.
Полковник запаса.





     


     
Неожиданный ужин

     Дымящейся картошки чугунок,
     Искристый холод
     квашеной капусты…
     Хозяин говорит:
     - Прости, сынок,
     Что, может, угощение негусто.
     Уж чем богат…
     Он чинно вынул хлеб,
     С косы над печкой луковицу срезал.
     - Эх, - прокряхтел, -
     свободиться мне б
     От этого проклятого железа!
     Да где уж нынче… Так вот и помру.
     И он, вздохнув,
     потрогал поясницу.
     Но вдруг, опомнясь:
     - Черт, развел хандру,
     А в доме гость! Давай к столу
     садиться.
     Глаза зажглись веселым огоньком,
     Старик потер ладони деловито,
     Из-за буфета, будто бы тайком,
     Достал бутыль, сказал:
     - Ух, брат, сердита!
     И так уютно стало на душе,
     Что я забыл про сломанную лыжу,
     Про дом, жену, которую уже
     При всей любви до завтра
     не увижу.
     А дед наполнил стопки до краев,
     Спросил, как звать,
     потом прервал беседу.
     - Давай-ка, Саня, выпьем за нее.
     - Да за кого ж?
     - Эх, парень...За Победу!

     
Улан

     Рассвет над городом румян,
     Дома проснулисьв дрожи стекол –
     Блестящий эскадрон улан
     Копытами коней процокал.
     Их командир игриво строг,
     Султан качается на шапке,
     И, задевая хром сапог,
     Летят к ногам цветов охапки.
     А вечером начнется бал,
     Шампанское рекой польется…
     О, как бы он расцеловал
     Вон ту, что звонко так смеется!

     
Зимнее утро в Новороссийске

     Туманы смыли четкость
     горизонта.
     Глаза устали всматриваться
     в даль.
     Над Черным морем,
     над воспетым Понтом
     Завис весенним облаком февраль.
     Не различить, где небо, а где море,
     Парит тяжелый крейсер,
     как фантом.
     И будто бы рисунок на фарфоре –
     Лишь крыльев чаек матовый излом.

     
В Царском Селе

     Лейб-гвардии Его Величества
     Гусарский полк здесь раньше был.
     Не сосчитать побед количество,
     Как не измерить ратный пыл.
     Кадетскому бульвару помнятся
     Свеченье газовых рожков
     И дробь копыт гвардейской
     конницы,
     И легкость пушкинских шагов.
     Давно былое в Лету кануло,
     Но все ж быльем не поросло.
     По-прежнему в пруды зеркальные
     Глядится Царское Село.
     И облака летят по-прежнему,
     И тот же ветер гонит их…
     А ночи, светлые и нежные,
     Опять как будто для двоих.

     
Оркестру Почетного караула

     Февральская метель,
     июльская жара…
     Стоит, как монумент,
     оркестр на летном поле.
     То ночью дождь пройдет,
     то духота с утра -
     Почетный караул,
     почетней нету доли.
     Послы любых держав,
     премьеры, короли,
     Для нас вы все – друзья,
     нам не важны масштабы.
     И в гимнах слышим мы
     приветы всей земли:
     То легкое «бонжюр»,
     то просто «гутен абенд».
     У Вечного огня – покой и тишина.
     Несут сюда венки и поправляют
     ленты.
     Героев сон хранит Кремлевская
     стена,
     И, головы склонив,
     молчат здесь президенты.
     Пусть музыка звучит,
     торжественно-светла,
     И в солнечных лучах сгорают
     аксельбанты,
     И неба синева пусть грянет
     в купола!
     Поет оркестра медь,
     и вторят ей куранты.

     
Туркестан. Год 1921-й

     Здесь нравы дики и жестоки,
     Хоть внешне – рай земной вполне.
     Восходит солнце. На Востоке
     Восток на каждой стороне.
     Здесь только ночь дает прохладу.
     В другое время – сушь и зной.
     Оазису в песках мы рады,
     И кажется: вот рай земной!
     Но до конца понять не можем,
     Где наши сны, где миражи.
     Как знать, вдруг вынуты из ножен
     Коварно-острые ножи?
     И мы снимаемся. «По коням!»
     Оставив тучу из песка,
     Летим, поводья сжав в ладонях,
     Сжав лошадиные бока.
     Пустыне нет конца и края.
     Когда ж, когда в обратный путь?!
     Здесь все чужое. И без рая
     Мы обойдемся как-нибудь.

     
На дальней точке

     Кому-то – южные моря,
     Отели, бары, пальмы, пляжи…
     А мы, судьбу не матеря,
     Глядим на снежные пейзажи.
     Не перекресток всех дорог,
     Не туристическая Мекка -
     Здесь та земля, где мудрый Бог
     Не мыслил рай для человека.
     Но в зоне вечной мерзлоты,
     В условиях полярной ночи
     Мы даже с Арктикой на ты,
     А меж собой еще короче.
     Здесь слово «друг» звучит
     как «брат»,
     А это посильней, чем «братцы».
     Здесь нет других координат:
     Здесь надо быть, а не казаться.
     В лицо нам дышит океан:
     И Северный, и Ледовитый.
     Он, словно ненецкий шаман,
     Порой то добрый, то сердитый.
     Как вздох, мгновенна здесь весна,
     И здесь, у края континента,
     Ты понимаешь, что она –
     С картины Рокуэлла Кента.
     Идут к нам письма из Москвы,
     Из Сергача, Самары, Тулы.
     Жалеют нас, что вот, увы,
     Сырой норд-ост нам сводит скулы.
     А нам смешно… Нам хоть бы хны!
     Служить на Севере – не кара.
     Лишь иногда украсит сны
     Оттенок южного загара.
     
* * *

     Мы снимаемся с рейда.
     Впереди – океан.
     Каждый шепчет: «Скорей бы!»,
     Как читает роман.
     Хищной рыбиной якорь
     Взмыл из черных глубин,
     А с востока над баком –
     Солнца мутный рубин.
     Выход в море – как праздник,
     Звук трубы – как салют!
     Горизонты нас дразнят
     И в бескрайность зовут.
     Только мы не туристы,
     Чей оплачен круиз.
     Вахта – это как быстрый
     Шторм, сменяющий бриз.
     Да и сколько ни грейся,
     Предаваясь мечтам,
     Для мужчин лучше крейсер,
     Теплоходы – для дам.
     И в роскошной каюте
     Разве вспомнишь когда,
     Как в бою при Гангуте
     Закипала вода;
     Как седые эсминцы
     Сквозь туман и пургу
     Днем и ночью «гостинцы»
     Посылали врагу.
     Для родных и знакомых,
     Для друзей и подруг
     Мы ведь тоже не промах:
     Нас не взять на испуг.
     И как чайка в полете
     Над широкой волной,
     Рядом с небом, где клотик, -
     Флаг Отчизны родной!

     
Генерал Милорадович

     С Измайловским полком
     в Финляндии бил шведов,
     С Суворовым французов
     в Альпах бил,
     И Бухарест от турок
     спас победой,
     Для ратной славы не жалея сил.
     В двенадцатом году с Кутузовым,
     с Барклаем
     Крещен бессмертием в огне
     Бородина,
     И дальше шел вперед, успехом
     увлекаем,
     В Париже выпить чтоб бокал вина.
     Но отгремел салют великой
     ратной славы.
     И мирный труд – и скучный,
     и простой -
     Опять благословил орел двуглавый,
     Еще вчера бросавший в жаркий бой.
     Всему есть свой черед,
     все времени достойно:
     И пышный светский бал,
     и огневой рубеж.
     Но вот – межцарствие.
     В столице неспокойно,
     В лейб-гвардии готовится мятеж.
     Бесстрашный, гордый серб!
     Военный губернатор…
     Без рыцарства, увы,
     гражданская война.
     К мятежному каре подъехал он:
     «Солдаты!
     Кто помнит Кульм?
     Какие времена!»
     В морозной тишине на замершей
     Сенатской
     Вдруг щелкнул выстрел.
     Генерал упал.
     Поручик отставной, а ныне –
     просто штатский,
     Каховский в спину – вот храбрец!
     – стрелял.
     Суд памяти людской…
     Всегда ль он беспристрастен?
     Здесь давность лет – не к месту
     и не в счет.
     В любые времена, как и при всякой
     власти,
     Отечества сынам – и слава,
     и почет!

     
Капельмейстер

     Еще под «Прощанье славянки»
     Шли молча на запад полки,
     И тесные шапки-ушанки
     Тревожно сжимали виски;
     Еще неподстреленный «мессер»
     Над Ладогой нагло летал,
     Когда молодой капельмейстер
     О марше победы мечтал.
     Мечтал, как мечтают о лете,
     О вечной любви под луной,
     О первом сонете в газете,
     О море с курчавой волной.
     Намокли шинель и ботинки,
     И ветер врывался в блиндаж,
     А он при огне керосинки
     Писал, обкусав карандаш.
     На глаз разлинеив бумагу,
     Чтоб нотною стала она,
     Творил он, похожий на мага,
     Плевав, что грохочет война.
     Кларнеты, валторны, тромбоны…
     За тактом звучал новый такт.
     Здесь был левый фланг обороны,
     А он видел павший рейхстаг.
     Далек был великий тот праздник
     И мирные зори в росе…
     Еще в сорок первом под Вязьмой
     Погиб он геройски. Как все.



Назад

Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства

Rambler TOP 100 Яndex