(Окончание. Начало в № 210 за 2008 г.)
     Неудача при дворе нового царя не слишком опечалила Лысого Генриха. В запасе у него был еще один план. Он постарался заговорить, занудить голову своего богатого соотечественника, благоволившего к нему, идеей обладания «бесценным фетардитом – камнем огня», который позволит его обладателю стать властелином мира, не больше и не меньше.
     Барон фон Дивич загорелся этим планом, вспыхнув сразу, как березовая кора, предназначенная для растопки печки.
     – Я стану властелином мира! – размечтался барон. – Первым делом я заставлю этот дурацкий мир устроить большую пальбу из всех пушек, какие только найдутся. Земля и небо содрогнутся от моей власти...
     Короче говоря, легковерный барон собрал и экипировал всем необходимым небольшой конный отряд, руководство которым принял на себя, а Лысый Генрих должен был выступать в роли проводника.
     Отряд выступил к селению Соколово ранним утром. Довольный тем, что все у него получается, Лысый Генрих трясся на коне серой масти рядом с высоким гнедым барона фон Дивича. Неожиданно с неба пал холодный туман, поднялся ветер, плевавший в лица наездников дождем со снегом. И это в середине лета! Любой другой на месте Лысого Генриха догадался бы, что все это плохое предзнаменование...
     Сплюнув в сердцах, барон спросил спутника:
     – Может, вернемся? Выехать можно и завтра.
     – Возвращаться – плохая примета, – ответил проводник. – А кто это стоит на дороге?..
     Слова Лысого Генриха заставили всех в отряде насторожиться.
     На пути конных людей стоял нищий старик, опиравшийся на суковатую палку. Когда Лысый Генрих, обогнав остальных, подъехал к нищему вплотную, тот даже не шелохнулся, насмешливо уставившись на всадника. Немец глянул в маленькие поросячьи глазки нищего и почувствовал, как внутри у него все холодеет от ужасного предчувствия самой неизбежности.
     – Что тебе надо, дед? – спросил проводник.
     – Мне нужно все, что у вас есть, – гадко захихикал старик. – У меня же совсем ничего нет. Не поделитесь ли с убогим, господа?..
     – Уйди с дороги, дед! – предупредил Лысый Генрих. – Я не желаю, чтобы ты попал под копыта наших лошадей!..
     Задумчиво пожевав ус, старик ответил на это:
     – Я тоже не желаю, чтобы вы попали под пули моих сорвиголов. Лучше бы вам поделиться...
     – Что ты там с ним разговорился?! – злобно вскричал барон, несясь галопом на нищего. – Дави его!..
     Старик сразу преобразился, выхватив пистоль из-за пояса. Теперь это был опытный и потому опасный воин. Грохнул выстрел, и высокий гнедой жеребец под седлом барона рухнул на колени с пробитой башкой. Потом старик исчез, словно его никогда и не было, а из придорожных кустов залпом ударили мушкеты, выбивая из седел всадников. Серую лошадь Генриха тоже подстрелили. Раненая в круп, она сбросила седока и бешено умчалась вперед. Больше немец ничего не видел и не чувствовал. Ударившись головой при падении, он потерял ощущение бытия...
     ...Здесь было душно и дымно. А еще очень жарко, ну прямо как в русской бане, которую топят «по-черному», где он имел несчастье однажды попариться по настоянию Толстого Фрица, любившего все неизвестное и неизведанное испытывать на собственной шкуре. И потом этот невыносимый запах! Фу! Пахло серой...
     Потом он услышал чьи-то отдаленные каркающие голоса, прерываемые то и дело взрывами гомерического хохота. Чуть позже до него донеслись булькающие звуки какого-то варева и стоны, стоны, слившиеся в один нескончаемый гул.
     – Тебя-то мы и ждали, – произнес Главный в «варочном цехе», глаза которого горели от радости, пронизывая насквозь вибрирующую сущность Лысого Генриха. – Для тебя заготовлен персональный сосуд.
     И то, что оставалось еще от Лысого Генриха, увидело огромный медный котел, начищенный до блеска. Казалось, что даже он сияет от счастья принять в себя достойную жертву.
     – Мы все приготовили, – похвастался Главный, потирая когтистые лапы. – Ребятки отдельно вскипятили смолу и сейчас заливают ее в котел. Мне очень приятно напутствовать именно тебя в вечную жизнь...
     – Почему именно меня? Что я, лучше других? – выдавила из себя сущность Лысого Генриха.
     – Напротив! Ты гораздо хуже! – почтительно оскалился Главный. – И потому тебя ожидает самое почетное место.
     – Да что я такого особенного сделал?! – возопила сущность немца.
     – Я с тобой разговариваю, а это уже большая честь. С другими я не разговариваю. Буду я тратить свои века и тысячелетия на каких-то приходящих, уходящих... Это скучно. Вы приходите, уходите, а я всегда тут. Ну вот, котел созрел. Тащите его, ребятки! Ему пора...
     – Но это же не меня вы здесь ожидали! – неожиданно осенило то, что осталось от Лысого Генриха, когда двое с рогами и копытами заламывали ему руки за спину.
     – Как не тебя? – удивился Главный, заглядывая в папирус- «памятку». – И правда! Я расскажу об этом своей мамочке. Она будет в восторге. Ребятки, это не тот. Это Генрих-цапля, он же Лысый Генрих, он же Вольф Пакостный или Волчара... И я еще трачу драгоценные слова на такую мелочь?.. Тьфу на тебя! Мамочка не поверит! Ребятки, отправьте этого в общий котел. Нет, погодите... Как в нашей подземной канцелярии все запущено... Отпустите этого... Срок ему не вышел.
     – Но почему?.. – попыталась разобраться в происходящем прагматичная сущность немца.
     – Ох уж мне эти вечные вопросы!.. Разговоры в пользу бедных... – устало махнул хвостом Главный, присаживаясь на табуретку. – Слушай, так и быть, сразу все ответы на все твои вопросы, которые ты еще даже не придумал. Спрашиваешь, почему мы хотели поместить именно тебя в этот персональный котел? Очень просто. Мы перепутали тебя с другим. Днем раньше, днем позже, но вот-вот мы ожидаем нисхождения-ниспадения сюда того, кто сейчас называет себя самодержцем, незаконно воспользовавшимся именем царственного наследника. Как его там зовут? Юрий, он же Григорий, он же Лжедмитрий... И чего вы там, на поверхности, любите называться сразу несколькими именами? Одна путаница с ними... Днем раньше, днем позже, нам без разницы... – Главный начал клевать носом, потом встрепенулся и продолжал:
     – Я и говорю: мамочка будет смеяться. Тебя же, ничтожество, чье имя легион, мы собирались засунуть в общий котел. Ты обязательно бы сопротивлялся, кричал, что братья-иезуиты отпустили тебе все грехи. На это мы ответили бы тебе, что ничего нам иезуиты не передавали. Наверное забыли из-за забот там, на поверхности. Им сейчас не до какой-то овцы заблудшей, возомнившей себя волком... Потом, окунув тебя пару раз в кипящее масло, самое дешевое масло: мы не так богаты, чтобы тратить наш национальный ресурс на всякое ничтожество, мы бы разобрались, что твое время ниспадать еще не приспело. Но раз уж ты все равно в котле, то чего зря время терять? Днем раньше, днем позже... Но тебе повезло. Как же тебе повезло! Но это, заметь, самое большое везение для тебя. Тебя не успели окунуть в котел. Понимаешь? Не понимаешь. Потом поймешь. Запомни это, ничтожный, и передай своим двенадцати, нет, уже тринадцати отпрыскам. Отпустите его, ребятки. А теперь иди отсюда! Да, запомни напоследок: не припася снасти, не жди счастья!
     – Какая же снасть требуется для счастья? – успела поинтересоваться сущность Лысого Генриха.
     – Не греши. Тебе еще пригодится такое счастье там, на поверхности. Пропустите его, пусть созревает... – услышал Генрих удаляющийся голос Главного...
     ...Двое пожилых казаков из отряда атамана Болотникова, разгромившего конный отряд барона фон Дивича, со страхом взирали на свежую могилу, куда они совсем недавно закопали убитых. Оттуда, прямо из-под земли, высунулась рука покойника, потом вылезла голова без признаков волос, потом появился весь мертвец. Он встал, отряхнулся, как зверь после купания, и прямиком направился к виселице, на которой болталось тело барона фон Дивича. Переговорив о чем-то своем с висельником, мертвец медленно поплелся к лесу, держа направление строго на запад.
     – Видал? – спросил первый казак по имени Грицко у второго, подбирая с земли дымившуюся трубку, которая выпала у него из ослабевших пальцев.
     – Кого? – спросил второй казак, у которого зуб на зуб не попадал от страха.
     – Этого... – кивнул на могилу первый казак.
     – Никого не видал... – ответил второй, дрожащим голосом.
     – А я часто их вижу. Встанут, бывалоча, из могилы и ходють, ходють по земле... Мертвяки, значит...
     – Иди ты!
     – Точно говорю! Но ты об этом молчок. А то скажут, допился Грицко до чертиков!..
     – Это точно. Они скажут. У тебя выпить есть?
     – Нет.
     – А у меня есть, – доставая бутылку и два оловянных стаканчика, сообщил собеседник Грицко. – Давай-ка помянем этих... убитых, на всякий случай. Мало ли что...
     – Тогда наливай! – крякнув, разрешил Грицко, повторив с горечью. – Все равно никто не поверит...
     Глава 11
     Русский бунт, как страшный суд
     Пчелка, запутавшаяся в кудлатой рыжей бороде стражника на воротной башне, прикорнувшего на полуденном солнцепеке, крутилась веретеном, отыскивая путь к спасению, но только еще больше запутывалась в тенетах жестких волос. Проснувшийся стражник, недовольно покрутив башкой, вдруг обнаружил жужжавшую пленницу в собственной бороде, осторожно извлек ее двумя корявыми пальцами на свет Божий и отпустил на волю, приговаривая: «Тоже создание Божье. Через такую пигалку с крылами я сыт и пьян буду опосля медового Спаса цельный год». И тут он услышал стон, совершенно отчетливо донесшийся от ворот. Потом голос, наполненный непередаваемой мукой, попросил:
     – Помощи!.. Добрый человек, беда у нас!..
     У ворот сидел мужик с окровавленным лицом и перебитой левой рукой.
     – Помощи просим, – повторил он. – Разбойники на нас напали. Всех побить обещались...
     – Мужик, ты чей будешь? – спросил стражник.
     – Годуновские мы!.. Всех истребят разбойники... – сказал и замер в неестественной позе, выпучив неподвижные стекленеющие глаза...
     Главный воевода Шейнин с полусотней городовых казаков ворвался на территорию усадьбы Годуновых-Мстиславских через полчаса, но злоумышленников там уже не застал. Сделав свое черное дело, они скрылись в лесу.
     В усадьбе не усталось ни одной живой души, даже собак перебили, чтоб не гавкали...
     Михаила Шейнина словно бес обуял. Он метался по разоренным, разграбленным помещениям большого дворянского дома в поисках Варвары, не желая верить тому, что подсказывал ему разум: «Ее для тебя давно уже нет. Да никогда и не существовало! Ты сам ее выдумал...»
     Он еще довольно долго ее искал и наконец... нашел! Но лучше бы не находил, тогда бы его тайная любовь могла бы еще как-то тлеть, подпитываемая обманчивым чувством надежды на будущую взаимность. В надежде ведь вся сладость тайной любви. Но это могло произойти только в том случае если бы она спаслась, спряталась, убереглась...
     Ее тело он собирал по частям: сначала отыскал кукольную головку на лебединой шее, по которой рубанул безжалостный меч убийцы, затем руки, ноги, само туловище... И собирать эти останки любимой заставляло его то, что было выше его собственных сил, убеждая: «Вспомни! Ты уже однажды видел подобное. В далеком детстве. Твой кузен Колюня отобрал у своей младшей сестрички любимую куклу и прямо на ее глазах «устроил показательную казнь»... Ты помнишь ту куклу? А кузину? Она смотрела на Колюню, злая, надутая, а он продолжал безжалостно издеваться. И ты даже ничего не сказал ему...»
     – Боже! – вскричал теперь Михаил, хватаясь за голову. – За что мне все это?!
     Ему никто не ответил. Только его затуманенный взор безнадежно уперся в какую-то важную деталь, вещь, которая могла что-то прояснить, поведать об убийце. Это был скомканный платок из тонкого и нежного материала с вышитым вензелем «А.П.» на уголках.
     «А.П. – это же Андрей Плещеев, – догадался воевода, поднимая платок с пола. – Но как он здесь оказался? – Развернув платок и убедившись, что он пропитан кровью, сразу понял: – Плещеев, сделав свое черное дело, вытер лезвие меча этим платком. Он же хотел побывать в гостях у опального семейства и поближе познакомиться с Варварой. Да, это он, сомнений быть не может».
     – Я тебя найду, выродок! – пообещал воевода, пряча вещественное доказательство за обшлаг рукава. Потом он судорожно вздохнул и быстро зашагал к выходу, надеясь только на то, что судьба еще предоставит ему возможность расквитаться с этим дьявольским отродьем во плоти, каковым он считал теперь своего бывшего помощника.
     И судьба дала ему эту возможность. Когда полусотня с Шейниным во главе следовала к крепости, из леса, тянувшегося по обочинам дороги, с гиком и свистом вырвалось больше сотни человек, составлявших разноплеменную разбойную ватагу из отряда атамана Болотникова. Они накинулись на городовых казаков с такой злобой и ненавистью, будто у них были свои кровные счеты с этими служилыми людьми, и вырубили их всех подчистую. Досталось и Шейнину. Раненный в бок пулей в первые минуты нападения, он дрался до тех пор, пока мог сидеть в седле, потом свалился наземь и был пленен самим атаманом Болотниковым. Он признал его сразу, поскольку один раз их жизненные пути-дорожки уже пересекались. Тогда, когда Шейнин засадил его в гарнизонные казематы за попытку воровства пороха со склада.
     Атаман властно распорядился:
     – Воеводу в сарай! Он нам еще пригодится.
     Для чего он может пригодиться, Шейнин сообразить не успел, поскольку увидел ненавистную физиономию Плещеева, подходившего к ним с глумливой ухмылкой на губах.
     Собрав последние силы, Михаил, разбросав державших его воров в разные стороны, подхватил с земли чей-то меч и бросился на бывшего помощника с иступленным криком:
     – Теперь ты ответишь за смерть женщины, которая не сделала тебе ничего плохого!
     – Какой еще женщины? – смутившись на мгновение, отступил убийца. – Ничего не знаю!.. Ты хочешь поскорее умереть, окольничий? Так и скажи. Я тебе в этом помогу! – с этими словами Плещеев обнажил свой меч.
     Шейнин, прежде чем атаковать Плещеева, бросил ему под ноги окровавленный платок, проговорив:
     – Ты оставил это возле убитой!
     – Очень кстати. Я сотру им твою кровь с моего меча! – пообещал Плещеев.
     Кое-кто из разбойников хотел предотвратить поединок, но атаман не позволил им этого.
     – Пусть дерутся, петухи, а мы поглядим, за кого Бог. Будем считать этот поединок высшим судом. Кто выиграет, тот и прав.
     И вот на солнце сверкнули лезвия, столкнувшись в воздухе, запела сталь. И хотя Шейнин уже был ранен и обессилел, а Плещеев - свеж и полон сил, воевода сразу ощутил какую-то мощь, влившуюся в его жилы извне. А Плещеев никак не мог понять, почему он не успевает уклоняться от ударов своего бывшего начальника, не может увернуться от его меча. Настал момент, когда он пропустил удар в живот, а потом, попробовав нанести предательский удар в спину, получил лезвием по шее. Боли Плещеев уже не почувствовал...
     Затем разбойники толпой набросились на победителя. Еще минута - и главного воеводу растерзали бы на части, если бы вновь не вмешался атаман:
     – Я сказал: воеводу не трогать! Он нам сдаст свою крепость...
     Только тогда разбойники, решив, что расправиться с воеводой всегда успеют - не горит - отошли в сторонку. Но перед этим они связали Шейнина и бросили его в темный сарай до следующего утра.
     Глава 12
     Боярского чина достоин
     Появление Прохора Безверхого в подвале, где на гнилой соломе лежал связанный воевода Шейнин, было настолько неожиданным, даже нереальным, что Михаил сначала воспринял это как сон. Даже головой помотал, пытаясь прогнать наваждение. Но образ «дядьки» никуда не пропал, наоборот, он стал еще более реальным, когда тот заговорил с охранниками, впустившими его сюда, зычным командным голосом:
     – Где этот воевода, о котором наш атаман так печется? Вот он где! Отдыхает... Болотникову он позарез нужен у стен крепости. Мы его забираем. И крепость вскорости будет наша.
     – А нам-то что делать приказано? – поинтересовался узкоглазый урод с перебитым носом и в дорогой бекеше с чужого плеча, пришедший вместе с Безверхим.
     – А вам сказано, носа не казать к крепости. Находиться здесь в ожидании новых распоряжений.
     – Да, Истома. Передай атаману, что мы завсегда верны его слову.
     – Передам, а вы грузите пленного на моего заводного коня. Да поскорее, спешу.
     – Все сделаем, Истома, как ты говоришь, – повиновался узкоглазый, передавая распоряжение помощникам в цветастых халатах на своем языке.
     Шейнин и виду не подал, что хорошо знаком с дядькой Безверхим, решив подыграть ему в той авантюре, которую он затеял. И лишь через какое-то время, когда Безверхий освободил его от пут и быстрые кони уносили их от места пленения, поинтересовался:
     – Это кто ж такой будет Истома, за которого ты себя так успешно выдавал?
     – Истома Пашков – правая рука атамана Болотникова. Его все тут знают по имени, но никто не видел в лицо, я этим и воспользовался.
     – Да как ты про мои несчастья прознал? Ты же со своими станичниками находился в дальнем походе?
     – Я-то находился, а вот мои сынки тебя стерегли, – глаза станичного головы смеялись, разбрасывая по лицу озорные морщинки.
     – Петрушка с Павлушкой, – догадался воевода.
     – Они самые, – кивнул Безверхий. – Они и сейчас незримо присутствуют где-то поблизости. Научил я их не показываться ни своим, ни чужим без моего на то приказа. Они видели, как тебя в плен повязали, как ты с иудой Плещеевым схлестнулся. Правильно, между прочим, сделал, что рассчитался с ним за все его дела черные. А потом Петрушка поскакал в наш лагерь, а Павлушка следил за Болотниковым. От него и узнал я, что тот собирается отправиться для переговоров с другим атаманом Истомой, который готов присоединиться к отряду самого Болотникова, чтобы вместе разбойничать на больших дорогах. Вот я и выдал себя за этого Истому, когда обо всем узнал от Петрушки. На твое счастье, сынок, я в лагере на ту пору оказался...
     – Очень ко времени, – удовлетворенно произнес Шейнин. – А сейчас прямиком в крепость.
     – Прямиком, да не в крепость, – сказал поперек Безверхий. – Крепость твоя сдана Болотникову.
     – Что?.. Кто посмел?! – вскричал воевода.
     – Пойди узнай, у Болотникова же везде свои людишки имеются... А потому нам на Москву надо путь держать, воевода! Стало мне ведомо, что князья Шуйский да братья Голицыны всех верных православных дворян под свои знамена созывают, чтобы противостоять засилью католическому и сбросить иго царя ложного Дмитрия. Полагаю, там наше место. А ты как мыслишь?
     – А как же моя «поклонная грамотка» царю Дмитрию? – не столько у Безверхого, сколько у самого себя спросил Шейнин и сам ответил на этот вопрос: – Та «поклонная» теперь недействительна, поскольку предназначалась она царю православному, а не католическому. Служить католическому царю я не обязался. Да, друже, держим путь на Москву! Подожди-ка, а как же твои станичники? – Шейнин даже придержал бег коня.
     – Я себе надежную замену оставил, – улыбнулся Безверхий. – За моих станичников можешь не беспокоиться. Они свой долг на порубежье исполнять будут до последнего, несмотря на любые перемены в царствующем доме.
     – Хотелось бы в это верить, – ответил воевода Шейнин и тут же скривился от боли.
     – Что такое? – участливо спросил Безверхий, заметивший гримасу боли на лице Шейнина.
     – Рана в боку дает о себе знать, – пожаловался воевода.
     – Тогда Москва немного подождет. Вот подлечим твою рану. У меня в лагере дельный лекарь имеется, в два счета тебя на ноги поднимет. А потом уж и на Москву двинем...
     ...Князь Василий Шуйский не любил рисковать своей особой, будто заранее предвидел, что ему еще предстоит сыграть важную роль, взойдя на царский престол. Вот и семнадцатого мая 1606 года князь даже носа не высовывал из своих «секретных хором», оборудованных в Донском монастыре. И в то же время, как это ни покажется странным и даже таинственным, князя Шуйского видели разные люди в разных местах Москвы. В два часа дня, когда москвичи ударили в набат, призывая всех православных христиан, кто мог держать оружие, на смертный бой с ляхами погаными, князя видели на Никитской улице. Потом он участвовал в разгроме двух-трех каменных особняков, где засели польские паны. Затем толпы вооруженных холодным оружием, пищалями и даже пушками москвичей, предводительствуемые Шуйским и братьями Голицыными, ворвались в Кремль, побили иноземцев-алебардщиков из личной охраны Лжедмитрия и принялись разыскивать его самого. Что было дальше? Об этом и рассказывал поздней ночью того же дня доверенный человек настоящего князя Шуйского, промаявшегося от неизвестности в своем удобном монашеском убежище. Доверенного человека звали Фрол, и он, переодевшись в свои одежды, превратился из «князя» в лакея. При этом настоящий Шуйский только посмеялся, проговорив:
     – Из грязи в князи и обратно!..
     – Все сделал, батюшка, как ты приказал, – докладывал Фрол. – Никто даже и не догадался, что заместо тебя твой ничтожный слуга командует парадом... Уж на что братья Голицыны сметливы да прозорливы, а и то никакой подмены не заподозрили.
     – Если даже и заподозрили, будут молчать, – сказал настоящий Шуйский. – Правду молвить о том не в их интересах!
     – Известное дело, батюшка, тебе виднее. Значится, как только мы справились с алебардщиками, набранными царем...
     – Бывшим царем, – наставительно сказал Шуйский.
     – Бывшим царем, – послушно повторил Фрол, – набранными, значится, из литовцев да немцев, мы узнали, что сам царь...
     – Бывший царь! – уже не сдерживаясь, стукнул кулаком по столу Шуйский.
     – Ага! Бывший царь заперся в своей опочивальне. Мы дверь туда сбили и...
     – Что?.. – подскочил князь.
     – Нетути бывшего царя!
     – Что-о?! – диким ослом взревел Шуйский.
     – Он, видишь ли, утек через потайной ход, пробежал мимо покоев царицы в каменный зал, а потом сиганул в окно на пригорок и...
     – Он спасся? – ледяным тоном вопросил князь.
     – Спасся... бы, если бы не вывихнул ногу. Оно и понятно, скакнуть с высоты в пятнадцать сажень – это, я вам скажу...
     – Значит, не спасся? – с толикой надежды снова спросил князь.
     – Не спасся, батюшка. Какое там! Тут мы его, значится, настигли и принялись колошматить. Колошматили, колошматили, пока насмерть не забили. Потом евонный труп, то есть бывшего царя, выволокли за Спасские ворота и сбегали за инокиней Марфой. Это князь Василий Васильевич Голицын так распорядился: «Приведите сюда бывшую царицу Марию Нагую, собственной персоной. Пусть-ка она слово молвит над телом, сын это ейный али не сын». Бывшая царица прямо сразу отреклась от самозванца. «Не знаю, – говорит, – такого. И знать не желаю». Труп, значится, прямо тут, на месте, и сожгли, а пеплом пушку зарядили, которая и выпалила в ту сторону, откуда пришел Лжедмитрий на Москву.
     – А что же Марина Мнишек? – переведя дух и утерев холодный пот со лба, спросил Шуйский.
     – Бывшая царица? Ее поймали вместе с отцом Мнишеком. Второй князь Голицын, который Андрей, сказал: «Ее вместе с отцом надо в ссылку отправить, в Ярославль».
     – Почему именно в Ярославль? – пожал плечами Шуйский. – Впрочем, какая разница, лишь бы глаз с этой «дщери хитромудрой» не спускали... Теперь не это главное. Через два-три дня соберем Земский собор и меня там «выкликнут»...
     – Куда это, батюшка, тебя покличут? – не понял Фрол.
     – Не твое дело, остолоп! Куда надо, туда и «выкликнут», – гордо вскинув голову, произнес князь Шуйский, обдумывая, что может помешать исполнению его далеко идущих замыслов. Этот плюгавый подслеповатый князь, избравший хитрость и интриги своими основными орудиями в большой игре за абсолютную власть, уже сейчас знал, чем сможет привлечь к себе и Голицыных, и многих-многих других бояр. «Дам для них крестоцеловальную грамоту, в которой обязуюсь сохранить все боярские привилегии, – подумал Шуйский. – Не будет при моем царствовании ни опалы для боярства, ни казней, и вотчины их останутся нетронутыми... Какой же дурак, даже самый бородатый из Думы, не согласится «выкликнуть» такого достойного человека как я, на царство, ? Нет, такой дурак вряд ли найдется...»
     – А скажи-ка мне, Фрол, кто еще из дворян принимал самое активное участие в разбое... э-э, в восстании на Москве?
     – Детей боярских да воевод с разных мест было человек двести, никак не меньше. Среди них особливо отличался окольничий Шейнин. Он, батюшка, одним из первых был. Не щадил себя, молодец, не берегся...
     – Молодой еще! – махнул рукой Шуйский. – Ну да ничего. Ты потом список продиктуешь подъячему. Я всех награжу, поскольку из большого не выпадет, то есть из песни слов не выкинешь, а позже... зашлю их всех подальше, чтобы служили мне верно на самых дальних рубежах и не кичились своим личным участием в моем возвеличивании. На рубежах им самое место.
     Вместо послесловия
     И как же вознаградил новый царь-государь Василий Иванович Шуйский воеводу Михаила Шейнина? Заслал туда же, где прежде предписывал ему быть Лжедмитрий, «где мрут воеводы», в Ливны. В июне 1606 года Шейнин вместе с полком, командовать которым пришлось ему по указу Шуйского, должен был выступить на соединение с войском князя Ивана Воротынского, которое стояло под Ельцом. Но соединиться с Воротынским Шейнин так и не успел, поскольку княжеское войско в пух и прах было разбито Истомой Пашковым, именем которого ранее воспользовался станичный голова Безверхий, чтобы вырвать из лап верной смерти воеводу Шейнина.
     Осенью того же года Шейнин принял участие в другом сражении под общим руководством своего тезки Михаила Скопина-Шуйского. Сражение то произошло на реке Пахре, но победителя в нем не оказалось, так как и болотниковцы и московские ратники понесли такие большие потери, что воевать дальше оказалось невозможным.
     А боярского чина воевода Шейнин был удостоен в 1607 году, когда, командуя полком смоленских дворян, снова отличился при «осадном сидении в Москве». Чуть позже он «освобождал от воров Болотникова Тулу», как писалось в Разрядной книге, а оттуда уже был послан главным (большим) воеводой в Смоленск. Именно там и взошла полководческая звезда боярина Шейнина, возглавившего в 1609 году героическую оборону Смоленска против войск Сигизмунда Третьего и нового самозванца, прозванного Тушинским Вором. Но это отдельная страница славного прошлого, и рассказывать об этом надо отдельно. Впрочем, история, как наука, для приключенческого произведения – всего лишь фон, на котором действуют, живут и умирают литературные персонажи, очень похожие на своих реальных прототипов, на подлинных героев Отечества Российского. И все же эти художественные образы очень часто затмевают собой в памяти людской тех, кто являлся подлинными «персонажами жизни». Но тут уж ничего не поделаешь – легенды и мифы часто бывают куда более занимательными, чем сухие документальные страницы летописей. К ним, как правило, возвращаются после увлекательного прочтения художественных произведений. Так было и так будет, пока жива еще литература и жив последний ее читатель-почитатель.