Римме Александровне Юденич (Садофьевой) к началу блокады - 8 сентября 1941 года - исполнилось 11 лет. В блокаде ее семья пробыла по 18 марта 1942 года. Ей и по сей день тяжело вспоминать то время.
     - Я родилась в Ленинграде, - рассказывает она. - Мой папа, Александр Иванович Садофьев, работал на электровакуумном заводе «Светлана» - предприятии оборонного значения. На нем выпускали лампы. Мама, Дарья Макаровна, там же проверяла готовую продукцию и сдавала ее военной приемке. Когда началась война, отцу поручили эвакуацию заводского оборудования в Новосибирск. Таким образом, в блокаде осталась вся наша семья - мама, папа, я и четырехлетний брат Игорь...
     Римма Александровна то и дело прерывается во время рассказа. Для нее блокада до сих пор не имеет прошлого времени. Стоит закрыть глаза и...
     - Помню, как мы клеили бумажные полоски на окна: крест-накрест. Чтобы как-то спасти стекла. Они страшно дребезжали во время бомбежек и артобстрелов. Затем занавешивали окна одеялами. Не дай Бог, если сдвинется нечаянно краешек, тогда мелькнет свет - наводка для фашистских летчиков - и быть беде. Хотя какой там свет! Электричества не было. И свет шел только от печки-буржуйки да слабенькой коптилки. Рев сирены - значит, хватай одежду потеплее и бегом в мрачное, ледяное чрево подвала. Дрожь колотила не только от холода, но и от страха. Скоро не стало сил, чтобы спускаться в подвал. Сигнал воздушной тревоги завывал каждые 20 минут! Самое жуткое - это непрекращающееся чувство голода. С каждым днем нормы выдачи хлеба становились все меньше. Вижу, как наяву, свои тогдашние 125 граммов... Мы садились за стол вместе. В центре стола стояла коптилка, она чуть-чуть освещала комнату. Каждый доставал свой кусочек хлебушка. Сразу не съедали, делили на части...
     В городе не было воды, электричества, топлива. Но самое главное - нечего было есть. Голод начался быстро. Римма Александровна помнит, как от истощения падали на улице люди. Сначала - мужчины. Идет, идет - и упал. А потом стали падать и женщины... Жили они в коммунальной квартире на улице Чехова,1/12, рядом с Литейным проспектом. Отец находился на казарменном положении при заводе, домой приходил нечасто. Его паек - 200 граммов хлеба. И какого «хлеба»! Она не знала тогда, из чего его пекли...
     - Я помню, как папа тогда ходил - медленно, едва переставляя ноги. Шарк-шарк... Мы с братом сидели дома, детям на улице тогда было легко пропасть. Да и сил выходить у нас просто не стало. В очередях за хлебом часами выстаивала мама. Воду тоже добывала она. Как она это только делала?! В темное время нельзя было пройти по лестнице, везде лежали трупы людей и бегали огромные крысы. Нас спасло то, что заранее был создан запас дров. Мы хотя бы не мерзли. А у соседей комнаты буквально покрывал иней. К нам набилось много народу, и чужих, и своих. В памяти осталось: вот мы четверо (с бабушкой), три тети, чужой мужчина со своей старенькой мамой и какая-то совсем уж незнакомая женщина. Прилечь было некуда, и она сидела все время на стуле, сложив руки на коленях. Ее было очень жалко, она сидела как истукан. Все они у нас поселились. Каждое утро к нам приходил греться одинокий сосед, дядя Степа. Упирался головой в печку и часами сидел. На него было страшно смотреть. Он настолько опух, что казался мне каким-то стеклянным. Позже он повесился. Не вынес этих мук. А нашел его братик. Вечером сосед попросил нашу маму помочь ему выкупить хлеб. Мама утром послала Игорька к нему за карточкой. Он тут же вернулся. Говорит: «Мама, дядя Степа запутался в веревках...» Так он и висел месяц в своей комнате, позже его срезали с петли управдом с милиционером. Когда мы уезжали в эвакуацию, сосед так и оставался лежать в своей вымороженной комнате... Еще одни наши соседи тоже умерли. Чужая женщина, жившая с нами, однажды, пообещав отоварить по карточкам хлеб, исчезла вместе с нашими карточками навсегда. Хотя, может быть, она и погибла. Нас спасло то, что был уже конец месяца и выдали новые карточки. Иначе... Да, по карточкам мы получали еще конторский и столярный клей. Из него можно было сварить студень и суп. Я помню вкус и запах этого клея, это непереносимая вонь! Цвет такого варева - черный. Был праздник, когда ели лепешки из жмыха.
     ...Представить сегодня, что о такой еде можно было мечтать, невозможно. Но Римма Александровна и сейчас, как наяву, видит маленького братишку, который садился за пустой стол и твердил: «Ой, как я хочу кушать. Кушать очень хочу. Дайте хоть на кончике ножа чего-нибудь!» И так - часами, пока не уснет. В доме постоянно говорили о еде, о том, какие блюда готовили до войны, что ели. Римма постоянно читала книгу о Тиле Уленшпигеле. И искала в ней описания съестного... Но однажды папа пришел и принес эвакуационные листы. 18 марта 1942 года семья Садофьевых покинула блокадный город.
     - Еще стояли сильные морозы, вспоминает Римма Александровна. - Мы шли по Литейному проспекту. Папа еле-еле двигался, мама везла саночки, у нее сил сохранилось больше. Бабушка пошла нас провожать. Не представляю теперь, чего это ей стоило. Дошли до огромного, длинного Литейного моста. Это ужас. Казалось, что конца и края ему нет. А кругом трупы. Люди ведь тоже шли, хотели спастись, но не всех Ленинград отпустил... Мы шли, шли по этому мосту и оказались перед площадью Финляндского вокзала, которую в блокаду назвали «Долина смерти». С трудом сели в поезд. Надо было вскарабкаться по ступенькам. Мы попрощались с бабушкой, она крестила нас, шепча: «Да хранит вас Господь!» И смотрела на своего любимого сына - нашего папу. Сказала ему: «Свидимся ли, сынок, еще?» Поезд тронулся, бабушка осталась на перроне. Знаю, что вскоре она умерла... В нашем вагоне было много маленьких детей. Их специальные бригады собирали тогда по квартирам, находили среди мертвых родных. Чтобы отправить на Большую землю. И вот один из малышей, худющий, прозрачный мальчик лет семи, подошел к брату моему с кулечком. В нем детям выдавали продукты в дорогу: хлебушек, сахар. Он откусил от своего сахара кусочек и положил остаток моему брату в рот...
     Можно ли как-то представить цену такого поступка ребенка? Когда каждый грамм съестного казался последним? Нет такой награды, которая была бы достойна такого подвига милосердия маленького ленинградца. Поезд довез их до Ладожского озера. Всех перегрузили в полуторки. Люди не могли в них забраться, их просто перебрасывали через борт. Ледяная трасса, Дорога жизни, шла по самому узкому месту озера. Но все равно это значило преодолеть 30 километров при страшном ветре и морозе под 30 градусов в открытой машине! Было безумно холодно, но природа таким жутким образом словно бы помогала людям, сковав озеро прочным льдом. Машины часто проваливались в воронки, и тогда спасения не было.
     А воронок было много, ведь ледовую дорогу фашисты и бомбили, и обстреливали. Водитель машины, где ехала семья маленькой Риммы, попросил водки, иначе просто уже не мог вести машину. Женщин и детей перегрузили в другую. А отец Риммы остался. Он уехал позже, когда для шофера нашелся флакон одеколона...
     - Как прибыли на станцию, - продолжает рассказ моя собеседница, - не помню. Представляю только темный сарай, в котором топилась печка-буржуйка, черно-багровые отсветы от огня. Мама пошла за билетами до Волхова, где жила ее мать, еще одна наша бабушка. С билетами маме в кассе выдали 900 граммов черного хлеба. Ох, какой же он был вкусный! А в Волхове наш блокадный поезд ждали. Накрыли нам столы: суп, каша, чай! Это было как в сказке...
     К людям, вырвавшимся из ада, отношение было особое. Но как же были обижены Римма с братом на маму, которая не позволила им съесть гречневую кашу! А разрешила только суп и чай. Тогда они не понимали, что так жестоко мама спасала их от смерти. Обильную и непривычную еду их желудки просто бы не выдержали. По этой причине умерли многие, вырвавшиеся из голода блокады.
     В Волхове их догнал отец. Дальше путь семьи лежал в Новосибирск, на отцовский завод, который уже начал там выдавать продукцию. Первое время в чужом городе Римме было очень тяжело. И не только физически - психологически. Детскую душу долго держали в плену блокадные холод и голод. А вообще жизнь у Риммы Александровны сложилась. Окончила техникум, вышла замуж, родила двух дочерей. С мужем уехала в Москву. Одна дочка живет на Камчатке, другая - в Санкт-Петербурге. У Риммы Александровны уже трое внуков и пятеро правнуков. В родной город она хоть и наведывается к дочке, но редко. Почему, она сама не может себе объяснить. Хотя и так все понятно...
     На вопрос, видит ли она сны из детства, Римма Александровна долго не отвечает. Это молчание говорит о многом. Но все же она рассказала об одном из тех блокадных снов.
     - Мне часто снится, что меня расстреливает немецкий самолет. Я иду по улице, а он снижается, снижается - и очередью сверху, совсем рядом!!!
     Хотелось бы знать, что снится фашистскому летчику, безжалостно куражившемуся с высоты над маленькой ленинградкой?! Если он только выжил на той войне.
     В Москве Римма Александровна обитает в Орехове-Борисове Южном. Сегодня, кроме нее, здесь живут 32 человека, выживших в блокадном аду. Они объединились в общество «Житель блокадного Ленинграда». Вдохновителем, душой общества как раз и стала наша героиня. Они собираются, помогают по мере сил друг другу, выпустили замечательный буклет-альбом с воспоминаниями о своем военном детстве, перечислили фамилии ушедших. «Нас все меньше и меньше. Мы уходим далече». Слушайте их, пусть они рассказывают, пусть вспоминают. Ведь тот, кто не помнит прошлого, обречен на его повторение.
     Мы встретились с Риммой Александровной и ее товарищами в московской школе № 581. Там действует с любовью созданный музей «Наследие» имени генерала Павла Алексеевича Белова. А значит, к истории своей страны относятся бережно. Тех, кто пережил блокаду, пригласили в школу на встречу с подростками. Может быть, это будет самый важный, самый памятный для ребят урок...