В Тамбове, там, где Кронштадтская улица выводит к Набережной и Покровскому собору, стоит выполненный из гранита и бронзы памятник «Тамбовскому мужику». Авторы трехметровой фигуры землепашца - скульптор Виктор Остриков и архитектор Александр Филатов. Место выбрано не случайно. Где-то здесь, совсем рядом, располагался лагерь для содержания «врагов советской власти», не пожелавших подчистую выгребать из своих амбаров выращенный хлеб.
     Кто-то из местных интеллигентов удачно заметил, что изваяние стало прекрасной иллюстрацией к знаменитым строкам Максимилиана Волошина о Гражданской войне:

     А я стою один меж них,
     В ревущем пламени и дыме,
     И всеми силами своими
     Молюсь за тех и за других.

     Да уж, воистину только большой поэт способен в одной строфе выразить эпоху «в ревущем пламени и дыме». Проникновение в тему, как говорят люди искусства, глубочайшее.
     Однако обратимся к другому источнику - к 800-страничному документальному труду под названием «Антоновщина», написанному авторским коллективом и изданному в Тамбове. Это полный свод документов, которые после их рассекречивания существенно дополнили многочисленными деталями общую картину того, что происходило в годы Гражданской войны. Причем не только в Тамбовской губернии, но и в России в целом.
     Главной темой исследования стало крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1920—1921 годах, ранее официально подаваемое как кулацко-эсеровский контрреволюционный мятеж. Авторы сразу ставят в связи с этим прямой вопрос предполагаемым оппонентам: почему движение, определяемое как «политический бандитизм», стало массовым и повлекшим за собой кардинальное изменение всей политики в деревне? Разве не были правы в историческом смысле тамбовские мужики, которые подвергли критике оружием и ускорили смену правительственного курса?
     Логика вопроса, по-моему, безупречна. Между тем глубинные причины столкновения тамбовского крестьянства и власти вызревали задолго до революции и Гражданской войны. История «антоновщины», увы, никак не может быть понята вне исторического контекста. Она лишь стала развязкой многовекового конфликта.
     Многие русские города, возникшие как военно-феодальные административные центры, строили свои отношения с селом на принципах внеэкономического принуждения и неэквивалентного обмена. Русская деревня как самодостаточный организм с давним опытом выживания всячески сопротивлялась «внешним помехам» в виде тех непомерных нагрузок, которыми ее обкладывал город.
     Противоречия обострялись с ростом плотности сельского населения. В Тамбовской губернии в течение ХIХ века она удвоилась. Особенно усилила миграционные потоки в черноземные районы реформа 1861 года. Возросло напряжение борьбы за каждую десятину земли. Активизировалась вырубка леса под пашню, что в конечном итоге создавало угрозу для окружающей среды. Появились «лишние люди», которые в некоторых местах составляли до 40 процентов населения.
     С фактами в руках авторы труда утверждают, что опорой всех активных форм протеста крестьян в первой четверти прошлого века были зоны наиболее позднего заселения края, с молодым энергичным населением, высокими темпами роста, острыми проблемами распределения земли и выбросами социальной агрессии. После Первой русской революции напряжение в деревне не ослабло. Стремясь по-своему решить земельный вопрос, крестьяне добивались создания новой социальной системы, базирующейся на принципе «свободный труд на свободной земле».
     Крестьянская утопия - это деревня, свободная от сборщиков налогов, крупных землевладельцев и чиновников. Это стремление обособиться от власти, от государственного принуждения во всех его формах. В России самоуправляемая сельская община с определенными обязанностями перед государством создала, как отмечают авторы «Антоновщины», «настоящие крепости крестьянских традиций в организации самой страны». По их мнению, потерпела историческую неудачу и попытка Столыпина вывести деревню из тупика. Усилия реформатора были сорваны противодействием самих крестьян, державшихся за общину как за основу своего бытия. Свержение же монархии в феврале 1917 года было воспринято как санкция на ликвидацию помещиков как класса.
     В ряде уездов Тамбовской губернии в сентябре начались волнения, переросшие в стихию «черного передела». Попытки остановить разгромное движение были тщетными, не помогли ни эсеровские увещевания, ни юнкера, ни казаки, поскольку ненадежными оказались местные гарнизоны.
     Относительно умиротворить тамбовскую деревню, однако, помогло «Распоряжение № 3», ставшее прямым предшественником ленинского Декрета о земле. Этот акт был опубликован за подписями руководителей всех высших губернских учреждений. Пронизанный идеей социализации земли, он передавал помещичьи владения в ведение земельных и продовольственных комитетов для последующей передачи угодий и хозяйственного инвентаря крестьянам на условиях аренды.
     Словом, этот документ помог эсерам, контролировавшим органы губернского управления, направить аграрное движение в русло законности и относительной организованности. Финалом процесса передачи наделов крестьянам стало «Распоряжение № 4» комиссариата земледелия при Тамбовском губернском совете от 30 марта 1918 года о взятии на учет земельными отделами всех угодий и инвентаря для распределения между нуждающимися крестьянами. Название и порядковый номер документа удостоверяли преемственность процесса, что в тех условиях было крайне важным.
     Тем не менее мировая война сделала свое дело, продовольственный кризис в России ударил голодом по широким слоям населения. Не помогли ни твердые цены на зерно, ни продразверстка. Держатели оптовых хлебных запасов предпочитали спекулировать хлебом, добиваясь получения сверхприбылей. Введенная еще Временным правительством хлебная монополия государства не была обеспечена жесткими оргмерами. Весной 1918 года возникла ситуация катастрофически нарастающего голода. Советское правительство приняло решение о полной централизации продовольственного дела с предоставлением чрезвычайных полномочий Наркомату продовольствия. Был объявлен «крестовый поход» рабочих в деревню для борьбы с кулаками и спекулянтами.
     Массовая посылка в деревню рабочих продотрядов и форсирование «диктатурой пролетариата» социального раскола крестьянства сверху означали глубочайший перелом в развитии русской революции. Ее городской и сельский потоки стали расходиться. Крестьяне были недовольны грубым нажимом, который к тому же часто превращался в форменный грабеж. Возмущение вызывало пренебрежительное отношение к изымаемому зерну. Нередко оно гнило на станциях или перегонялось продотрядовцами в самогон.
     В Тамбовской губернии вполне хватало «горючего материала» для социального взрыва. Здесь, как и вообще в России, война и революция произвели огромную разрушительную работу, выбив из привычного созидательного уклада массу людей, которые усвоили психологию «человека с ружьем». Местная же власть своим поведением во многом способствовала сгущению атмосферы недовольства.
     О склоках и интригах в губернской политической «элите» писал в Москву Ленину житель Усмани Н. Исполитов. Его письмо - целая программа, указывающая на то, что «спасти положение может только широкое применение принципа рабочего демократизма в партии, профсоюзах и среди крестьянских масс». Бандитизм, по словам этого рядового партийца из глубинки, явление сложное, оно «базируется, главным образом, на сочувствии униженного, оскорбленного и ограбленного преступными действиями властей народа».
     Авторы «Антоновщины» впервые широко представили документы, которые показывают, что большинство членов террористической организации эсеро-максималистского толка составляли представители городских средних слоев (студент Белоусов, сын учителя Несмелов, дочь фельдшера Дутова, массажистка Поспелова, техник Баженов, акцизный чиновник Киселев, врач Фридман, мещанин Иванов, сын полицмейстера Зеленев...). К этой же среде относился и сын запасного фельдфебеля, владельца слесарной мастерской и портнихи-модистки в Кирсанове Александр Антонов.
     Последний разделял идею советской власти. В начале 1918 года он был избран депутатом Кирсановского горсовета. Исправно служил начальником уездной милиции. Получил благодарность властей за разоружение целого эшелона чешских легионеров на станции Кирсанов.
     После изгнания из властных структур эсеров летом 1918 года рычаг воздействия на крестьянское движение был во многом утрачен. Загнанные в подполье социалисты-революционеры перешли к нелегальной работе. Стали воссоздаваться «крестьянские братства», а в мае 1920 года возник губернский Союз трудового крестьянства (СТК), целью которого определялось «свержение власти коммунистов-большевиков, доведших страну до нищеты и позора». В общей сложности было образовано около 300 местных комитетов СТК. Многие его решения копируют советские образцы: комиссары и политотделы в частях армии Антонова, красное знамя, обращение «товарищ», суровые наказания «по законам революционного времени». Некоторые документы, что весьма любопытно, были написаны на делопроизводственных бумагах земского и советского образцов.
     Воспоминания крестьян, помещенные в сборнике, свидетельствуют о наличии острых противоречий внутри сельского мира - между работящим и не склонным к войне ядром и маргинальной, деклассированной частью крестьян, склонных уйти в обыкновенный бандитизм. «Чего стоит только Яков Оплеталин из Большой Ржаксы Кирсановского уезда, который просто ходил по селу и рубил головы не участвовавших в восстании мужиков», - приводят один из примеров авторы. Они же подводят к выводу, что «антоновщина» даже по названию стоит в одном ряду с «пугачевщиной» и современной ей «махновщиной».
     Характерно, что и после разгрома армии Антонова сам командующий не покинул губернию, надеясь на возрождение движения. Здесь его и настигла смерть. Вместе с братом он погиб в перестрелке с чекистами.
     Будущий маршал Борис Шапошников в докладной записке Реввоенсовету оценивал Антонова как «недюжинную личность с большими организаторскими способностями» и «ярого проводника идей и лозунгов полного народовластия и учредиловки».
     В документальном сборнике приводится немало подтверждений тому, что уроки «антоновщины» извлекались не сразу, не по ходу событий. В феврале 1920 года Лев Троцкий предупреждал: «Продовольственные ресурсы грозят иссякнуть, против чего не может помочь никакое усовершенствование реквизиционного аппарата». Но лишь год спустя, после того как в Тамбове побывал Николай Бухарин, вопрос был со всей серьезностью поставлен на заседании Политбюро ЦК от 2 февраля 1921 года. Буквально через несколько дней состоялась встреча Ленина с депутацией тамбовских крестьян, в ходе которой были не только выслушаны жалобы на непосильность продразверстки, но и одобрены предложенные меры по преодолению кризиса.
     Тем временем начался военный разгром повстанцев, беспредельно жестокий по своим методам. Особенно мрачной представляется картина репрессий и заложничества. В течение целого месяца действовал приказ № 171 командующего войсками Тамбовской губернии Тухачевского, опубликованный в козловской газете «Наша правда» 18 июня 1921 года. Этот документ вводил расстрелы заложников в «бандитских» деревнях. За короткое время были расстреляны 5.194 заложника-одиночки и 1.895 семей (то есть еще как минимум 5 тысяч человек). А по приказу того же Тухачевского № 0016 от 12 июня в операциях по подавлению мятежа применялось газовое оружие.
     Применяемые методы вызвали протест даже в рядах политического руководства в Москве. Приказ Тухачевского № 171 был отменен специальной комиссией, возглавляемой Троцким (!), а самого чересчур усердного командующего перевели на Западный фронт.
     В исторической памяти сохранился знаменательный эпизод, пишут авторы книги. Связан он с восприятием отмены продразверстки крестьянской массой и антоновской верхушкой. «Мы победили!» - торжествовала первая. «Да, мужики победили. Хотя и временно, конечно. А вот нам, отцы-командиры, теперь крышка», - якобы подводил итог на совещании комсостава Антонов. Если даже это всего лишь красивая легенда, она отражает нечто большее: личную трагедию тех, кто решился (по разным причинам) встать во главе справедливого по сути крестьянского протеста, воплощавшего извечную русскую мечту о жизни по Совести.
     ...Подавление мятежа в Тамбовской губернии оставило глубокую и долго не заживавшую рану. Доверие тамбовского мужика к власти восстанавливалось десятилетиями. Притом что он продолжал пахать и сеять, собирать урожай и кормить страну. Как же было не поставить памятник такому мужику!