(Продолжение. Начало в № 62.)
     Центр дал указание Черняку выехать в Англию и привлечь к работе на военную разведку Алана Мэя, ученого-физика, сотрудника Кавендишской лаборатории Кембриджского университета.
     Из материалов К. Фукса в Разведуправлении было известно, что в этой лаборатории группа ученых под руководством профессора Холбана проводит важные исследования, связанные с расщеплением урана и созданием атомной бомбы. К этому времени Черняк уже был опытным вербовщиком, который уже мог успешно выполнить подобное сложное задание Центра. Тот факт, что именно ему было поручено привлечь к сотрудничеству с разведкой ученого, работавшего в Кавендишской лаборатории, говорит о степени профессиональной квалификации разведчика и прочности его легализации в Европе.
     Центр не случайно проявил интерес к А. Мэю. Военной разведке стало известно, что А. Мэй в молодости придерживался левых взглядов, осуждал нацизм. В этом не было ничего удивительного. В 1935-1940 годах ненависть к Гитлеру и нацистам были распространенным явлением в среде студентов и молодых интеллектуалов в странах Западной Европы и Северной Америки. Человек с такими политическими взглядами в условиях агрессивной внешней политики гитлеровской Германии, которая уже вела войну против Англии и Советского Союза, мог стать сторонником СССР в борьбе против фашизма, но мог выбрать и другую форму сопротивления и был бы прав.
     Вероятность привлечения Мэя к сотрудничеству с советской разведкой существовала, но проведение операции по его вербовке требовало много новых сведений об ученом и, главное, умелого использования всех полученных данных для осуществления основного шага - привлечения, то есть вербовки, британского физика. Задача, несмотря на наличие некоторых благоприятных предпосылок, тем не менее была сложной.
     Черняк выехал в Лондон. Затем перебрался поближе к Кембриджу. Изучил обстановку. Собрал дополнительные данные на интересовавшего его человека. Разведчику стало известно, что Мэй родился в мае 1911 года в семье меднолитейщика в Бирмингеме, успешно окончил Школу короля Эдуарда и Кембриджский университет, занимался научно-исследовательской работой. С 1933 года А. Мэй - сотрудник Кавендишской лаборатории. В 1936 году стал доктором физики. С 1936-го по 1942 год он - один из ведущих специалистов-физиков в Королевском колледже в Лондоне, который с началом Второй мировой войны был эвакуирован в Бристоль.
     Незадолго до начала войны Мэй получил должность преподавателя в Лондонском университете и не был призван на военную службу. Некоторое время Мэй был членом редакционного совета газеты «Scientific Worker» - органа национальной ассоциации научных работников Англии.
     В мае 1942 года профессор Холбан пригласил Мэя в свою лабораторию для работы в группе ученых, которые были заняты исследованиями по программе атомного проекта «Тьюб Эллойз».
     Черняку стало также известно, что Алан Мэй был секретарем Бристольского, а позже Кембриджского отделения Национального исполнительного комитета ассоциации научных работников Англии, пользовался авторитетом среди ученых.
     Центр сообщил Черняку, что в 1936 году А. Мэй с группой английских научных работников побывал в Советском Союзе, посетил Ленинградский физико-технический институт, беседовал с академиком А. Иоффе.
     Группа английских физиков также побывала и в Харьковском физико-техническом институте, где Мэй встречался с профессором А. Лейпунским, с которым когда-то работал в Англии.
     Военная разведка также узнала и о том, что во время посещения Ленинграда у А. Мэя и одного из советских физиков установились дружеские отношения. Ученые обменивались информацией, связанной с их работой по изучению атомного ядра. В 1939 году, после начала Второй мировой войны и опубликования письма Лео Сциларда о нежелательности обмена сведениями с учеными «тоталитарных государств», контакты А. Мэя с советским физиком прекратились.
     В начале 1942 года одному из сотрудников военной разведки удалось получить письмо от ленинградского физика к своему другу в Англию. Это письмо Центр переправил Я.Черняку, который должен был использовать послание в качестве повода для вступления в первый контакт с ученым. Станет ли Мэй сотрудничать с советской разведкой, зависело от профессионального умения Я. Черняка привлекать источников информации.
     Заранее следует сказать, что Ян Черняк с этой работой справился успешно. Возможно, он действительно был талантливым вербовщиком. Но нельзя не учитывать в этой истории еще один важный фактор. Вербовку
     А. Мэя Ян Черняк осуществлял на фоне, который был создан событиями, произошедшими еще до поездки Черняка в Англию или происходившими в то самое время, когда разведчик приступил к выполнению задания Центра.
     Из тех событий, которые предшествовали поездке Яна Черняка в Лондон, можно, вероятно, назвать следующие.
     Первое - советские и английские физики на протяжении длительного времени поддерживали рабочие контакты, обменивались сведениями по проблеме изучения доступа к атомной кладовой, где были скрыты колоссальные запасы энергии. Сотрудничество это было взаимовыгодным. Когда английское правительство приняло решение о начале работ по созданию атомного оружия, одело физику в военный мундир и прервало связи английских ученых с их советскими коллегами по цеху, физики Бирмингемской, Кембриджской и других английских лабораторий не одобрили действия Черчилля.
     Второе - английский премьер-министр У. Черчилль после нападения фашистской Германии на СССР заявил, что английский народ окажет всяческую, в том числе и военно-техническую, помощь СССР в борьбе против вероломного агрессора. Физики, а среди них был и А. Мэй, видели, что их достижения в области использования атомной энергии в военных целях засекречены и недоступны физикам СССР, страны, которая вела тяжелую войну против агрессора.
     Английские физики знали, что в Москве создан Антифашистский комитет ученых. По инициативе этого комитета 12 октября 1941 года в советской столице состоялся первый митинг советских ученых. На митинге выступили В.Л. Комаров, А.Е. Ферсман, А.Н. Фрумкин и другие. Участники митинга приняли обращение «К ученым всего мира».
     На митинге выступил и П.Л. Капица. В своем заявлении он, в частности, отметил: «...последнее время дает нам... новые возможности использования внутриатомной энергии, об использовании которой раньше писалось только в фантастических романах. Мое личное мнение, что технические трудности, стоящие на пути использования внутриатомной энергии, еще очень велики. Пока это дело сомнительное, но очень вероятно, что здесь имеются большие возможности. Мы ставим вопрос об использовании атомных бомб, которые обладают огромной разрушительной силой...»
     Далее П.Л. Капица, обращаясь не только к тем, кто принимал участие в митинге в Москве, но и ко всем ученым-физикам заявил:
     - Сказанного, мне кажется, достаточно, чтобы видеть, что работа ученых может быть использована в целях оказания возможно более эффективной помощи в деле обороны нашей страны. Будущая война, - подчеркнул академик, - станет еще более нетерпимой. Поэтому ученые должны сейчас предупредить людей об этой опасности, чтобы все общественные деятели мира напрягли все свои силы, чтобы уничтожить возможность дальнейшей войны, войны будущего...
     Нет сомнения в том, что призыв Капицы был услышан учеными Англии, которые хорошо его знали по совместной работе, а также физиками США.
     В феврале 1942 года Научный комитет Британского совета ученых направил по дипломатическим каналам в Москву конкретные предложения о расширении сотрудничества с советскими физиками. В частности,
     Дж. Кокрофт, профессор естественной философии Кембриджского университета, просил оказать ему содействие в восстановлении «переписки с профессором Капицей» и харьковским профессором Лейпунским.
     Р.Г. Фоулер, профессор прикладной математики Кембриджского университета, тоже «...был бы рад иметь возможность послать личное письмо профессору Капице».
     Нет сомнения в том, что в Кембриджском университете, где в 1942 году трудился Алан Мэй, ученые обсуждали возможности восстановления контактов со своими советскими коллегами.
     Предложениям и просьбам английских физиков не суждено было осуществиться. Правительство Черчилля засекретило работы английских физиков по атомной проблеме. Обещания Черчилля о сотрудничестве с СССР на словах были одни, а на деле - другие. Английским физикам эта политика Черчилля была ясна более, нежели англичанам в целом. Видимо, далеко не все представители английской школы физиков поддерживали Черчилля, который был тверд в своем решении создать английскую атомную бомбу. Среди тех, кто осуждал действия Черчилля, был и Алан Мэй.
     Оказавшись в Кембридже, Черняк выяснил адрес и домашний телефон А. Мэя. Однажды вечером разведчик позвонил ученому. Представился. Сообщил о том, что привез ему письмо от старого друга. Мэй согласился принять незнакомца с континента.
     Однако Ян решил не торопить события. Он сказал, что занят и сможет посетить ученого только дня через два. Разведчик решил изучить обстановку в районе проживания ученого, собрать о нем дополнительные сведения.
     Вечером в первых числах февраля 1942 года Ян Черняк под чужим именем посетил квартиру А. Мэя и вручил ему письмо.
     Ученый прочитал краткое послание из далекого Советского Союза и неожиданно для Черняка задал ему странный на первый взгляд вопрос:
     - Я действительно был в той стране. Но никто и никогда не писал мне письма оттуда на дорогой бумаге с водяными знаками. Петербург не Англия.
     Черняк намек понял и сразу же поспешил успокоить ученого. Он сказал Мэю, что было бы крайне неосторожно везти через всю Европу письмо, написанное на газетной бумаге. Да, в России сейчас для обычной переписке такую бумагу не используют. Но это особый случай...
     Черняк попытался убедить Мэя в необходимости оказания помощи советским физикам. Мэй согласился. Он уже понимал, что Черчилль не собирается выполнять в полном объеме свои обещания по оказанию помощи СССР, который принял на себя основной удар фашистской машины и ослабил, таким образом, интенсивность бомбардировок фашистской авиацией английских городов.
     Мэй, несомненно, знал и о работах немецких физиков в области атомных исследований и не без основания опасался, что Германия сможет опередить англичан в создании атомной бомбы. Возможно, он надеялся на то, что русские физики успеют создать атомную бомбу быстрее немцев, и это, по его мнению, будет лучшей гарантией того, что Европа не пострадает от атомного оружия.
     Черняк встречался с Мэем несколько раз. Сотрудничество это развивалось успешно и продолжалось около восьми месяцев.
     На второй встрече разведчик получил от Мэя документальные сведения об основных направлениях научно-исследовательских работ по урановой проблеме, которые проводились физиками Кавендишской лаборатории.
     Позже Мэй передал Черняку данные по установкам для разделения изотопов урана, описание процесса получения плутония, чертежи одного из первых проектов «уранового котла» и описание принципов его работы. «Урановый котел» в последующие годы получил научное название «атомный реактор».
     Сотрудничество Черняка с Мэем завершилось в январе 1943 года. Мэй вместе с группой профессора Холбана, состоявшей из 12 человек, был переведен в Монреальскую лабораторию, принадлежавшую Национальному научно-исследовательскому совету Канады. Англичане приступали к практической реализации своего атомного проекта.
     На последней встрече с Мэем советский разведчик на всякий случай обсудил условия восстановления связи с ним в Монреале. Ян Черняк не знал, действуют ли в Канаде сотрудники Разведуправления Красной Армии, но полагал, что, когда будет необходимо, Центр найдет возможности для восстановления связи с ценным источником. Условия встречи по явке, которые были разработаны Черняком, пригодились военной разведке через два года.
     Дороги Яна Черняка и Алана Мэя больше никогда не пересекались. А если бы они пересеклись, то Ян Черняк мог бы попасть в руки английской контрразведки...
     АЛАН МЭЙ
     Английский физик Алан Нанн Мэй прибыл в Канаду в январе 1943 года. Он был включен в состав монреальской исследовательской группы физиков, которой руководил сэр Джон Кокрофт. Задача группы - продолжение на территории Канады исследований по созданию атомной бомбы и выполнение заданий в рамках американского атомного проекта.
     В Монреале Мэй снял квартиру в доме, который располагался на Свэйл авеню.
     Мэй был тихим, застенчивым человеком, он не занимался спортом и его не интересовали светские развлечения. Он увлеченно работал в лаборатории, был посвящен во многие детали атомных исследований: имел сведения о производстве плутония, о заводе в Чок-Ривере, об атомном промышленном комплексе в Хэнфорде, который располагался в США в штате Вашингтон.
     Аллан Мэй многое знал и об основных направлениях научно-исследовательских работ в секретной американской Аргонской Лаборатории в Чикаго (Argonne Laboratory).
     В августе того же 1943 года, когда
     А. Мэй обосновался в Монреале, в Оттаву прибыл молодой советский офицер старший лейтенант Павел Ангелов. Он был сотрудником аппарата советского военного атташе при посольстве СССР в Канаде. Военным атташе был полковник Николай Заботин, который до прибытия в Оттаву уже получил некоторый опыт военно-дипломатической работы. В 1937-1940 годах полковник Заботин был военным советником в Монгольской народной армии. С 1940-го по 1943 год полковник был инспектором пограничной разведки 4-го отдела Разведывательного управления Генерального штаба РККА. Когда между СССР и Канадой были установлены дипломатические отношения, полковник Н.И. Заботин прибыл в Оттаву в качестве советского военного атташе. Кроме налаживания военно-дипломатических отношений между военными ведомствами двух государств, Заботин по указанию начальника военной разведки должен был создать в Канаде резидентуру ГРУ, руководителем которой он и был назначен. В Центре Заботину был присвоен псевдоним «Грант».
     Прошло два года. В феврале 1945 Заботин получил указание Центра «...восстановить связь с доктором физики Аланом Мэем, специалистом по расщеплению ядра».
     Когда в Англии с Мэем работал военный разведчик Ян Черняк, у Мэя был псевдоним «Алек». Видимо, в Центре решили не изменять оперативное имя агента.
     Центр сообщил «Гранту», что ученого можно разыскать в лаборатории, расположенной в Монреале по адресу 3470 Симпсон авеню. Адрес лаборатории был указан точно. Было известно, что она хорошо охраняется. Как найти А. Мэя и не привлечь внимание канадской контрразведки? Эту задачу и должны были решить полковник Заботин и один из его подчиненных.
     В конце концов провести сложную операцию по восстановлению связи с физиком было поручено старшему лейтенанту Павлу Ангелову, который имел оперативный псевдоним «Бакстер». Он был молодым, но толковым оперативным офицером разведки.
     По телефонному справочнику Ангелов нашел домашний адрес и телефон Мэя в Монреале и однажды, когда канадская контрразведка выпустила его из-под своего контроля, разведчик прибыл в Монреаль. Вечером он позвонил ученому, сказал, что прибыл из Европы и привез ему подарок от старого друга.
     Мэй пригласил незнакомца зайти к нему домой. Через несколько минут разведчик появился на пороге квартиры на Свэйл авеню, в которой жил Мэй.
     Ангелов поздоровался с физиком и произнес пароль: «Ваш друг из Европы просил меня передать Вам пачку этих сигарет...»
     Название фирмы, выпускающей сигареты, было заранее обусловлено Яном Черняком, который работал с Мэем в Англии.
     Мэй без особого удовольствия принял привет из Лондона. Условия работы в Канаде были очень жесткими. Местная контрразведка держала под контролем всех специалистов, которые работали в секретной Монреальской лаборатории и были связаны с американским атомным проектом. Не исключалось, что за физиками приглядывали и агенты американской контрразведки. По крайней мере, Мэй знал, что канадцы сотрудничают с американцами и что агенты Федерального бюро расследований чувствуют себя в Канаде как дома. Секреты совместного англо-американского атомного проекта в Монреале охраняла и английская контрразведка. Мэй об этом знал и совершенно обоснованно опасался за свою жизнь.
     Ангелову было трудно разговаривать
     с Мэем. Но он все-таки смог успокоить ученого, убедить его в том, что он гарантирует ему полную безопасность в работе и просил продолжить оказывать помощь советским физикам.
     - Что бы вы хотели получить? - спросил Мэй оказавшегося в его квартире человека, который правильно назвал пароль и, несомненно, был связан с Россией.
     До начала Великой Отечественной войны Павел Ангелов прошел полный курс подготовки в Институте военных переводчиков в Москве. Он свободно владел английским языком, но в ядерной физике разбирался, как и все гуманитарии, плохо. Стремясь дать правильный ответ на вопрос ученого, Ангелов поступил так, как подсказала ему складывавшаяся ситуация:
     - Мне известно, что сведения, которые вы передали нашему человеку в Европе, были очень важны. Вам за это большое спасибо, - сказал разведчик. - Для того, чтобы не попали второстепенные материалы, я полагаю, было бы правильно, если бы вы на следующей встрече передали мне полный перечень документов по атомной проблеме, к которым имеете доступ.
     Мэй согласился и обещал выполнить просьбу нового знакомого. Безупречный английский язык вечернего визитера, его манера вести беседу, учитывая малейшие нюансы настроения собеседника, его настойчивость и убедительность гарантий безопасности в работе убедили Мэя продолжить отношения с представителем России, которой он искренне хотел помочь.
     Возвратившись к утру в Оттаву, Ангелов написал подробный отчет о том, как прошла его первая встреча с «Алеком». Настоящее имя агента знал только он и резидент полковник Заботин.
     С мая по сентябрь 1945 года Павел Ангелов провел с Аланом Мэем несколько тайных встреч. Они проходили в Монреале и не доставляли ученому каких-либо дополнительных забот. Он старательно делал все так, как рекомендовал человек из России по имени Ник (так Ангелов представился
     А. Мэю), который был всегда точен - никогда не опаздывал на встречи, всегда своевременно возвращал материалы, которые где-то фотографировал. Встречи Мэя и «Ника» были короткими, длились не более двадцати-тридцати минут.
     Получая вечером материалы от физика, Ангелов фотографировал их в своей автомашине. Иногда он привозил их в Оттаву и обрабатывал в лаборатории резидентуры, но всегда к утру все документы были в руках Мэя, который возвращал их в свой сейф. Ангелов просил Мэя добывать только конкретные материалы, которые запрашивала Москва.
     В апреле полковник Николай Заботин получил из Центра дополнительное указание: «...Необходимо срочно добыть образец урана-235, предназначенного для изготовления ураниевой бомбы. Для чего мобилизуйте все имеющиеся возможности по этому вопросу. Очевидно, Профессор или Алек будут наиболее подходящими лицами для постановки этого задания. Сообщите ваши соображения. Директор».
     «Профессор», один из ценных источников Заботина по военно-техническим вопросам, эту задачу Центра выполнить не смог. Ангелов договорился с Мэем о добывании образца обогащенного урана. Это была не простая задача, но Мэю все-таки удалось ее решить.
     На одной из встреч Мэй сообщил Ангелову о новом урановом заводе, который строился в Чок-Ривере (Chalk River Atomik Energy Plant). У полковника Заботина в этом районе проживал знакомый канадец Питер Блан (фамилия изменена), который мог знать об этой секретной стройке. Заботин на моторной лодке отправился к Питеру Бланту в гости. Легенда поездки была вполне правдоподобной и не вызвала подозрений у канадской контрразведки. Агенты Канадской королевской горной полиции знали, что русский военный атташе увлекается рыбалкой.
     Заботин внимательно осмотрел строившийся завод, встретился со своим знакомым, который рассказал ему много интересного о новой стройке в Чок-Ривере. На основе личных наблюдений и сведений, полученных от Питера Бланка, Заботин подготовил основательный доклад о новом урановом заводе в Канаде.
     14 августа из Москвы последовало новое указание: «...Телеграфируйте, какие связи имеет ваш знакомый с заводом, который был указан вами в отчете. Где работает этот канадец? Дайте более подробное описание завода...»
     По указанию резидента Павел Ангелов попросил доктора Мэя посетить завод в Чок-ривере и подготовить его полное описание. Мэй дважды побывал на заводе и после этого подготовил для Ангелова описание нового атомного объекта, предназначенного для обогащения урана.
     Мэй также смог посетить подобный завод, который располагался в Чикаго, где совместно с американскими физиками выполнял исследования в рамках Манхэттенского проекта.
     Агентурная сеть ГРУ в Канаде была немногочисленной, но работала напряженно и достаточно эффективно. Заботину и его разведчикам удалось установить контакты с некоторыми сотрудниками Научно-исследовательского совета Канады. Среди тех, с кем начали развиваться отношения, были радиоинженеры Смит Денфорт и Эдуард Мазарел, а также профессор математики майор артиллерии Израэль Гальперин.
     Заботин в случае успешной вербовки этих канадцев планировал объединить группу, которая могла бы выполнять заказы по добыванию военно-техничеких сведений. Каждому из трех канадцев в Центре даже были присоединены оперативные псевдонимы «Бадо», «Багли» и «Бэкон».
     Ценные сведения начал передавать «Бадо». Этот псевдоним принадлежал радиоинженеру Смиту Денфорду. «Бадо» передал 23 секретных доклада из библиотеки Научно-исследовательского Совета Канады. От него в Центр поступала и информация об участии Канады в Манхэттенском проекте.
     Заботин докладывал в Центр: «Бадо сообщает, что наиболее секретные работы ведутся по ядерной физике. С этим связана закупка правительством завода по производству радия, он же передал доклад о работе Научно-исследовательского отдела...»
     Большой интерес представляли для военной разведки и материалы по радиолокации, поступавшие от «Багли». Однако работа с Денфордом, Мазарелом и Гальпериным только начиналась. В перспективе они могли стать источниками ценных сведений, но не стали. В сентябре 1945 года в резидентуре, которой руководил полковник Заботин, произошел провал. Канадцы, с которыми поддерживали отношения Заботин и его офицеры, были арестованы канадской контрразведкой. Резидентура «Гиацинт», которой руководил полковник Заботин, к концу 1945 года прекратила свою деятельность.
     Павел Ангелов в работе с Мэем не допустил ни одной профессиональной ошибки. В июне 1945 года разведчик получил от физика доклад о ходе работ в США по созданию атомной бомбы и принципиальную схему ее устройства, перечень американских и канадских объектов, на которых проводились различные научно-исследовательские работы в рамках американского Манхэттенского проекта, описание установок для разделения изотопа урана и процесса получения плутония.
     Мэй также передал Ангелову доклад Э. Ферми об устройстве и принципах действия уранового котла, его схему. А в июне Мэй смог выполнить и просьбу Центра о добывании образца обогащенного урана. На одной из встреч физик передал Ангелову образцы урана-235 и урана-238. Долгим был путь этих образцов в Москву. Самолеты из Канады в СССР не летали, поэтому было принято решение отправить в Москву с ценными образцами заместителя Николая Заботина подполковника Петра Мотинова. Он и выехал из Канады сначала в США, в Нью-Йорк, а потом вылетел в Москву.
     4 ноября 1945 года образцы урана были на столе у Л.П. Берии. Об этом свидетельствует следующее письмо. Оно незначительно по объему, но крайне важно по своему содержанию: «...Маршалу Советского Союза тов. Л.П. Берии. Представляю 162 микрограмма образца урана-235 на платиновой фольге в виде окиси, добытого нами агентурным путем из лаборатории Монреальского университета». Подписал это письмо генерал-полковник
     Ф. Кузнецов, который после окончания Великой Отечественной войны был назначен начальником Главного разведывательного управления.
     В тот же день начальник ГРУ направил Берии и второе письмо. В нем речь шла о полученных от Мэя документальных материалах по американскому атомному проекту.
     Кузнецов сообщал Берии:
     «Докладываю добытые агентурным путем материалы Научно-исследовательской лаборатории Монреальского университета:
     1. Описание и устройство уранового котла.
     2. Схема уранового котла.
     3. Доклад о посещении уранового завода в Аргони-Форест группой сотрудников Монреальской лаборатории.
     4. Доклад о результатах осмотра
     Х-котла научным работником Монреальской лаборатории. Материалы на английском языке. 96 фото».
     Несмотря на то, что старшему лейтенанту Павлу Ангелову приходилось фотографировать документы, которые на ограниченное время передавал ему Мэй, в автомашине, при проявлении фотопленки все кадры были сделаны качественно и потери информации не было.
     Образец урана представлял особый интерес для советских ученых. После атомных бомбардировок японских городов Хиросима и Нагасаки, которые были уничтожены атомными взрывами 6 и 8 августа 1945 года, в Советском Союзе принимались активные меры по созданию собственной атомной бомбы. Отношения между СССР и США, которые были союзниками в годы Великой Отечественной войны, после разгрома милитаристской Японии резко обострились. Появление в распоряжении американского военно-политического руководства атомного оружия, которого не было в СССР, представляло несомненную угрозу. В Москве не сомневались в том, что американцы ни перед чем не остановятся на пути к самоутверждению в качестве единственной в мире супердержавы. Такой тревожный вывод позволяла сделать печальная участь японских городов Хиросима и Нагасаки. Как покажут дальнейшие события, в Кремле сделали правильные выводы. Через некоторое время советские разведчики добудут сведения о том, что в США разрабатывались тайные планы нанесения по советским городам атомных ударов. Отвечать на эти удары или сдерживать американский атомный шантаж было нечем. 5 ноября 1945 года на 60-тонном магните в Лаборатории № 2, руководителем которой был И.В. Курчатов, группа физиков во главе с Л.А. Арцимовичем впервые получит 70 микрограмм урана-235. До создания атомной бомбы советским ученым, конструкторам и инженерам предстояло еще пройти долгий путь.
     В июле 1945 года, когда в США в пустыне Аламогордо американцы успешно провели испытание первого атомного устройства, Мэй сообщил Ангелову о том, что «...англичане намерены самостоятельно приступить к работам по созданию своего собственного атомного оружия. Эти планы держатся в строжайшей тайне от правительства США».
     Это сообщение Мэя имело для военной разведки особую ценность. В Лондоне к середине 1945 года наконец-то поняли, что американцы прибрали к рукам все атомные секреты и ни с кем делиться этой информацией не собираются.
     Сведения о решении английского правительства активизировать работы по созданию собственной атомной бомбы свидетельствовали о том, что не только американцы, но и англичане стремятся не упустить послевоенное время для утверждения своего особого положения в международном сообществе. Фундаментом для такого положения должно было стать обладание атомным оружием.
     Доклад Мэя и описание принципов действия американской атомной бомбы начальник ГРУ также направил лично Л.П. Берии, который возглавил созданный 20 августа 1945 года Специальный комитет при ГКО. На этот новый правительственный комитет было возложено руководство всеми «...работами по использованию внутриатомной энергии урана», а также «...строительство атомно-энергетических установок, разработка и производство атомной бомбы».
     Война против фашистской Германии, вероломно напавшей на Советский Союз в июне 1941 года, не позволяла советскому правительству раньше принять такое конкретное решение. Советский Союз приступил к практической реализации собственного атомного проекта, который получит собственное кодовое название. Известно, что условное наименование первой советской атомной бомбы было «РДС-1», что означает - «Реактивный двигатель С-1».
     В канадскую резидентуру была послана очередная радиограмма Центра, в которой «Директор» сообщал полковнику Н. Заботину, что «...материалы Алека представляют большую ценность».
     Павел Ангелов провел еще две встречи с Мэем. Ученый сообщил, что «...бомба, сброшенная на Японию, сделана из урана-235», «...выход урана-235 на заводе магнитного разделения в Клинтоне составляет 400 граммов в день...»
     После окончания Второй мировой войны Мэй так описывал свои контакты с советским разведчиком в Канаде: «...Когда я находился в Канаде, со мной вступил в контакт человек, личность которого я раскрывать воздержусь. Очевидно, он знал, что я работаю в Монреальской лаборатории, и хотел получить от меня информацию по атомной энергии.
     Я тщательно проанализировал вопрос о правомерности того, что развитие атомной энергии должно быть прерогативой лишь США. Я принял очень болезненное для себя решение о том, что следует предать общей гласности информацию по атомной энергии, и был серьезно уверен в этом. По этой причине я решил принять предложение этого человека. После предварительной встречи я еще несколько раз виделся с ним в Канаде. Он потребовал от меня предоставить образцы урана и общую информацию.
     На одной из встреч я передал ему микроскопические образцы урана-238 и урана-235. Уран-238 был немного обогащен, находился в небольшой стеклянной трубочке и представлял собой миллиграмм окиси. Уран-235 составлял десятую часть миллиграмма и был нанесен тончайшим слоем на платиновую фольгу. Я также передал этому человеку письменный доклад о ядерных исследованиях - все, что было мне известно. Он передал мне сверток, где было некоторое количество долларов (я не помню сколько), которые я принял вопреки желанию.
     Все мои действия были очень болезненны для меня, я стал на этот путь, руководствуясь соображениями внести добрый вклад в дело спасения и ради безопасности рода человеческого. Разумеется, во всем этом не было моей личной выгоды...»
     В этих воспоминаниях Алана Мэя примечательны три момента. Первый - он передал советскому разведчику «...все, что было ему известно», а известно ему было многое. Второй - «...во всем этом не было моей личной выгоды».
     Действительно, Павел Ангелов только один раз, действуя по указанию Центра, в середине июля 1945 года передал А. Мэю 500 американских долларов «в качестве поощрения» за работу.
     И третий момент - А. Мэй сотрудничал с советской разведкой, «...руководствуясь соображениями внести вклад в дело спасения рода человеческого». Это не поза. Это не оправдание. Это правда. Род человеческий благодаря безрассудству политиков, получивших в свое распоряжение атомное оружие, во время Карибского кризиса в 1961 году действительно оказался на грани ядерной катастрофы.
     ...В августе 1945 года Мэй уже работал в Англии. Однако через некоторое время его арестовали агенты английской контрразведки. Этому аресту предшествовали события, которые привели к разгрому резидентуры полковника Н. Заботина и, как считается, создали условия для начала «холодной войны».
     События эти начались в Оттаве в ночь с 5 на 6 сентября 1945 года. Вечером 6 сентября в резиденции Верховного комиссара Великобритании в канадской столице проводился прием. Он был посвящен окончанию Второй мировой войны. После подписания акта о безоговорочной капитуляции Японии мир собирался облегченно вздохнуть и приступить к врачеванию множественных ран.
     Официальный представитель английской короны мистер Малкольм Макдональд, одетый в парадный костюм, расшитый золотом, лично встречал прибывающих именитых гостей - важных политиков, иностранных дипломатов, министров канадского правительства и крупных бизнесменов. Уходящий день был жарким. В Оттаве даже вечером было душно.
     На прием прибыл премьер-министр Канады Макензи Кинг. За ним стали подъезжать главы иностранных дипломатических представительств. Улыбки, рукопожатия и бриллианты на шеях жен высокопоставленных гостей наполняли официальную резиденцию британского верховного комиссара блеском роскоши. На Канаду не упала ни одна германская авиабомба.
     Ровно месяц назад, 6 августа, на другом краю света произошла акция, которая навсегда осталась в истории ХХ века - американцы сбросили первую в мире атомную бомбу на Хиросиму. В адском пламени атомного взрыва за несколько секунд были уничтожены около двухсот тысяч человек - почти столько же проживало в Оттаве в тот сентябрьский вечер. Но о Хиросиме на приеме в резиденции верховного комиссара никто не вспоминал.
     Вместе с другими дипломатами на прием прибыл и советский посол Георгий Зарубин с женой, красивой брюнеткой. Рядом с Зарубиным находился второй секретарь советского посольства Виталий Павлов, который прекрасно владел английским языком и на важных представительских мероприятиях выполнял обязанности личного переводчика посла.
     Как принято в таких случаях, главы дипломатических миссий один за другим подходили к верховному комиссару, благодарили его за приглашение, обменивались любезностями. Макдональд уделял каждому дипломату несколько десятков секунд. Когда подошло очередь советского посла, Зарубин, который знал о том, что комиссар увлекается разведением певчих птиц, неожиданно поинтересовался:
     - Не нашептала ли вам вчера какая-нибудь пташка важную секретную информацию, господин комиссар?
     - А повезло ли вам, господин посол, н
     а вчерашней рыбалке?
     Заботин ответил отрицательно. Он выглядел усталым, но на рыбную ловлю, которой действительно увлекался в свободное время, в минувшую субботу не выезжал. Ему было не до рыбалки.
     (Окончание следует.)
     На снимках: Клаус ФУКС.; Павел АНГЕЛОВ («Бакстер»).; Абрам ИОФФЕ.; Петр КАПИЦА